Ознакомительная версия.
— О нет, — сказала, смеясь, Мирослава, — без помощи этого доброго молодца я бы теперь лежала, как эта медведица, растерзанная и окровавленная! Он заслуживает от меня великой благодарности.
Тугар Волк, казалось, с неохотой слушал эти речи своей дочери. Как он ни любил ее, как ни радовался ее спасению от величайшей опасности, однако он предпочел бы, чтобы спасителем его дочери был боярский сын, а не этот простой тухольский мужик, не этот «смерд», хоть этот смерд в конце концов сумел понравиться Тугару. Но все же ему, гордому боярину, который вырос и великих почестей достиг при княжеском дворе, трудно было при всех благодарить за спасение дочери — мужика. Однако делать было нечего… Сознание благодарности так глубоко укоренилось у наших рыцарских предков, что и Тугар Волк lie мог от него отмахнуться. Он взял Максима за руку и вывел его вперед.
— Молодец, — сказал он, — дочь моя, единственное мое дитя, говорит, что ты спас ее жизнь от великой опасности. У меня нет причины не верить ее словам. Прими же за свой подвиг благодарность отца, вся любовь и надежда которого заключаются в его детище. Я не знаю, чем мы можем отблагодарить тебя за это, но будь уверен, что если когда-нибудь это будет в моих силах, боярин Тугар Волк не забудет, чем он тебе обязан.
Максим во время этой речи стоял словно на раскаленных угольях. Он не привык к таким похвалам, вовсе не искал их и не желал. Он смешался при похвалах боярина и не знал, надобно ли отвечать на них или нет, а под конец произнес коротко:
— Не за что благодарить, боярин! Я сделал то, что каждый на моем месте сделал бы, — за что же тут благодарить? Пусть дочь твоя будет здорова, а никакой благодарности я не заслуживаю.
Промолвив это, он отправился сзывать своих тухольских товарищей. С их помощью медведицу быстро ободрали, а медвежат отнесли к месту сбора охотников, откуда весь отряд по окончании облавы должен был возвратиться в лагерь.
Солнце достигало уже зенита и заливало жаркими золотистыми лучами Тухольские горы; в лесу еще сильнее запахло разогретой смолой; горделиво и лишь изредка помахивая распластанными крыльями, плавал ястреб высоко над пастбищами в лазурном океане. Тишина царила в природе. Только на одном склоне Зелеменя раздавались звуки охотничьих труб и крики охотников. Облава закончилась, хотя и не вполне благополучно. На шестах впереди отряда тухольские юноши несли три медвежьих шкуры и в мешке двух медвежат, а на носилках из ветвей, позади отряда, несли боярские слуги окровавленный, уже окоченевший труп несчастного боярина, погибшего в медвежьих лапах.
Предводительствуемый Максимом, отряд быстро добрался до охотничьего стана. Охота закончилась. Сегодня же сразу после обеда, все охотники хотели возвратиться домой. Путь был, правда, неблизкий, но Максим обещал проводить отряд более короткой лесной тропкой до Тухли, а оттуда — к усадьбе Тугара Волка. Тухольцы-загонщики, наскоро пообедав, сейчас же пошли вперед к дому; Максим оставался с боярами, пока слуги не убрали шатры и не уложили всю кухонную утварь и охотничье снаряжение; после этого и боярский отряд тронулся в путь, направляясь домой.
Древняя Тухля была большим горным селением с двумя или тремя крупными выселками, в которых всего насчитывалось около полутора тысяч душ. Село и выселки находились тогда не там, где расположена нынешняя Тухля, а много выше, среди гор, в обширной, вытянутой в длину долине, которая теперь поросла лесом и зовется Запалой долиной. В те давние времена, о которых идет речь, Запалая долина не была покрыта лесом, а, наоборот, была возделана и сытно кормила хлебом своих обитателей. Простираясь более чем на полмили в длину и почти на четверть мили в ширину, ровная, с илистой почвой, окруженная со всех сторон отвесными скалистыми стенами, кое-где высотой в три, а то и в четыре сажени, долина эта напоминала собою огромный котел, из которого вылили воду. И, наверно, так оно и было. Большой горный ручей втекал с востока в эту долину водопадом высотой в полторы сажени, прорывая себе путь меж тесных гранитных скал, и, извиваясь ужом по долине, вытекал на запад через такие же тесные ворота, с грохотом разбиваясь между гладкими каменными стенами еще на несколько водопадов, пока четвертью мили ниже не впадал в Опор.
Высокие отвесные берега тухольской котловины покрыты были темным пихтовым лесом, отчего долина казалась еще более глубокой и какой-то особенно пустынной и оторванной от всего света.
Да, в самом деле, это было громадное горное убежище, почти неприступное ни с одной, стороны, — однако такими были в те времена беспрестанных войн, усобиц и набегов почти все горные села, и только благодаря этой своей неприступности им удалось дольше, нежели подольским{5} селам, сохранить свой свободный древнерусский общинный уклад, который в других местах стремились все больше подорвать гордые, обогащенные войнами, бояре.
Тухольское население жило преимущественно скотоводством. Лишь эта долина, где было расположено село, да несколько поемных лугов поменьше, не покрытых лесом, были отведены под пахоту и давали ежегодно богатые урожаи овса, ячменя и проса. Зато на горных пастбищах, являвшихся так же, как и все окрестные леса, собственностью тухольской общины, паслись большие стада овец, которые составляли основное богатство тухольцев: овцы снабжали их одеждой и пищей, жиром и мясом.
В лесах вокруг села паслись коровы и волы; но самый характер местности, гористой, скалистой и неприступной, препятствовал разведению в большом количестве крупного рогатого скота. Другим основным источником благосостояния тухольцев были леса. Не говоря уже о даровом дереве, шедшем на топливо и на всякие постройки, леса доставляли тухольцам дичь, лесные плоды, ягоды и мед. Правда, жизнь среди лесов и неприступных диких гор была тяжела, являлась беспрерывной войной с природой: с наводнениями, снегами, дикими зверями и дикими непроходимыми окрестностями, — но эта борьба вырабатывала силу, смелость и предприимчивость народа, была основой и главной действующей пружиной его крепкого, свободного общинного строя.
Солнце уже далеко перешло за полуденную черту, когда с высокой вершины в тухольскую долину начал спускаться знакомый нам охотничий отряд под предводительством Максима Беркута. Впереди шли Тугар Волк с дочерью и Максим; остальные следовали за ними небольшими группами, беседуя о проведенной охоте и охотничьих приключениях. Перед глазами охотников раскрылась тухольская долина, залитая жаркими солнечными лучами, подобная большому зеленому озеру с небольшими черными островками. Вокруг нее, словно высокая ограда, стыли каменные стены, по которым карабкались там и сям космы зеленой ежевики и кусты орешника. У входа в долину ревел водопад, разбиваясь о камни серебряной пеной; вдоль водопада был прорублен в скале узкий проход, который вел вверх и дальше, по берегу потока, через вершины и пастбища, к самому угорскому краю{6} это был известный тогдашним горцам тухольский проход, самый удобный и самый безопасный после дуклянского{7} десять окрестных общин, с галицкой и угорской стороны, трудились почти два года над сооружением этого прохода. Тухольцы больше всех положили труда на него и поэтому гордились им, как делом собственных рук.
— Смотри, боярин, — сказал Максим, останавливаясь над водопадом, у входа в круто подымающийся вверх, прорубленный в скале проход, — смотри, боярин, это дело рук тухольской общины! Далеко, вон туда, через Бескиды{8}, тянется эта дорога, первая такая дорога в горах. Мой отец сам проложил ее на протяжении пяти миль; каждый мостик, каждый поворот, каждый подъем на этом расстоянии сделаны по его указанию.
Боярин с какой-то неохотой поглядел на горы, где на далеком расстоянии видна была вьющаяся между скал над потоком проторенная горная дорога. Потом посмотрел вниз на проход и покачал головой.
— У твоего отца большая власть над общиной? — спросил он.
— Власть, боярин? — ответил удивленный Максим. — Нет, власти над общиной у нас не имеет никто: только общине принадлежит власть, а больше никому, боярин. Но мой отец сведущий человек и охотно служит общине. Так говорить на мирском сходе, как он, не умеет никто в этих горах. Община следует советам отца, но власти отец мой не имеет и не хочет ее.
В глазах Максима сверкнули огоньки гордости и удивления, когда он говорил о своем отце. Тугар Волк при его словах в задумчивости склонил голову; зато Мирослава смотрела на Максима, не сводя глаз. Слушая слова Максима, она чувствовала, что его отец становится ей таким близким, таким родным человеком, будто она век жила под его родительским попечением.
Но Тугар Волк делался с каждой минутой все угрюмее, лоб его морщился; глаза его с выражением долго сдерживаемого гнева обратились на Максима.
Ознакомительная версия.
