Из короба владимирского офени в руки Пржевальского перешла однажды книга «Воин без страха». Лубочная книжонка стала пособием в его беспокойной жизни.
Елена Алексеевна вышла замуж во второй раз, когда Николай уже говорил петушиным басом и жадно читал известия о Севастопольской войне. Отчим, Иван Толпыго, дружил с подростком.
По окончании гимназии Пржевальский ступил на тропу своей необыкновенной жизни. Но не скоро эта тропа привела его от стен смоленского кремля к Великой китайской стене и сверкающим льдам Тибета!
Жизненная тропа петляла и вначале вела Пржевальского отнюдь не к вершинам. Осенью 1855 года все Отрадное было на ногах. Макарьевна плакала и молилась святым – от покровителя воинов Георгия до Николы-угодника и Пантелеймона-целителя. Мать снимала со стены старый образ. Все плакали, собравшись в зале домика в Отрадном: шестнадцатилетний юноша покидал отчий дом. Причитанья Макарьевны и вой собак провожали его. Пржевальский отправился в свой первый поход.
В Москве, в казармах сводно-запасного Рязанского пехотного полка, Пржевальский предстал перед своим будущим начальством. Он «определился» унтер-офицером и через несколько дней уже месил походную грязь между Москвой и Калугой.
Из Калуги полк двинулся к Белёву – городу на высоких холмах. Рязанский сводно-запасной полк ворвался в тихий Белёв, как во вражескую крепость. Но хороша же была юнкерская команда, в которую попал Пржевальский! Жители Белёва плотно закрывали ворота и двери при виде юнкеров, которые бродили в самых невозможных одеяниях – в халатах и лаптях – по улицам города, подбирая то, что плохо лежит, бесчинствовали в кабаках, орали непристойные песни. По признанию Пржевальского, его среда состояла из шестидесяти воров, пьяниц и картежников...
Первым воинским подвигом Пржевальского, как он сам потом вспоминал, была проба штыка на жирном индюке, которого он заколол в походе юнкерской команды из Белёва в Козлов.
Не лучше были нравы и в Полоцком пехотном полку, где Пржевальский числился уже прапорщиком. Полк стоял в Белом – маленьком городке Смоленской губернии.
Пржевальский не пил, не курил. Индюка в знаменитом «деле» под Козловом он заколол только потому, что нечего было есть. Он был белой вороной в этой среде. В Козлове он составил обширный гербарий местной флоры. За три года в Белом прочел не один десяток книг. Когда полк перевели в Кременец-на-Волыни, молодой офицер засел вплотную за книги. Товарищи смотрели на Пржевальского, как на безумного, когда он уверял их, что не кто иной, как он, откроет истоки Белого Нила. Но, кроме Белого Нила, был еще мало исследованный Амур!
И вот, засунув сложенный вдвое рапорт за обшлаг пехотного мундира, прапорщик Пржевальский пошел к начальству проситься на амурскую службу. За это вместо Амура он попал на полковую гауптвахту, где просидел несколько суток, изучая узоры трещин на известковой стене и воюя с клопами.
Но Пржевальский был не из тех, кто боится окриков начальства. Не пустили на Амур – черт с ними! Да и в самом деле, разве может начальник гарнизона города Кременца разрешить или запретить прапорщику Пржевальскому поход на Белый Нил! И кто вообще берет разрешение па подвиг! И Пржевальский с новым рвением засел за книги, отказывая себе решительно во всем. Он целый год изучал военные премудрости, сидел над картами и схемами по пятнадцать часов в сутки, и обеспеченные, богатые однополчане иронизировали над протертыми локтями его мундира.
В 1861 году в коридорах Военной академии Санкт-Петербурга появился высокий молодой офицер. На смуглом лице сияли голубые глаза. Он был черноволос, но правый висок светился от ранней седины. Офицер был сухощав, однако широк в плечах.
Пржевальский, конечно, не говорил никому о том, каких трудов стоило ему добраться до столицы. Он умолил какую-то знакомую дать ему взаймы сто семьдесят рублей под расписку с условием, что вернет своей благодетельнице долг почти в двойном размере. Желающих поступить в академию было много. Пржевальского выручила замечательная память. Он блестяще выдержал испытания и, счастливый, стал одолевать знания в чинной тишине Военной академии.
Обедал Пржевальский в те времена не каждый день. Карманы его по-прежнему были пусты, и он держался в стороне от богатых однокурсников, маменькиных сынков и гвардейских хлыщей.
Пржевальский не был военным по призванию, но лекции слушал внимательно и прилежно, а ночи напролет просиживал над трудами ботаников и зоологов. Он бредил светом африканских звезд и мечтал при первой же возможности ринуться в далекий и самый опасный поход. Пржевальский уже тогда знал хорошо все, что относилось к истории Африки, имена людей, открывших Нижний Нигер, героев Тимбукту и Сахары. Ему был понятен подвиг Рене Калье, который два года бродил по африканским пустыням и был встречен Францией как национальный герой, но, отвергая почести и славу, предпочел жить как простой земледелец, в хижине, обвитой зеленым плющом.
Истоками Нила бредили тогда географы всего мира, и когда Пржевальский бродил с охотничьим ружьем в кременецких горах, то мечтал еще о том, что именно он укажет человечеству место, откуда начинается Белый Нил. Но в 1860 году британцы доказали, что Белый Нил вытекает из озера Виктория Нианца. Пусть нашли заветный исток – в Африке еще есть, что открывать и исследовать! Ведь вся Нильская система еще никем подробно не изучена...
Летом 1862 года Пржевальского отправили на геодезическую практику в Боровичский уезд, в новгородскую глушь. Пржевальский увлекся охотой на боровичских мхах и озерах, забросил съемку и привез в академию неоконченный и грязный планшет. За это его чуть не исключили из академии. Охотника за боровичскими утками спасла только блестящая сдача экзаменов по геодезии.
Его перевели на второй курс. Пржевальский взялся писать свое первое сочинение – «Воспоминания охотника». Злополучный планшет, вымазанный с обратной стороны утиной кровью и болотной грязью, валялся в углу каморки. Переписав набело очерк, он отнес свое первое детище в редакцию журнала «Охота и коннозаводство». Очерк был напечатан, но денег за него автор не получил, – редактор журнала сказал Пржевальскому: «Молодой писатель должен быть рад тому, что его первый труд увидел свет в таком серьезном органе, как журнал коннозаводчиков».
Пржевальский раскланялся с редактором и ушел домой, где его ждала стопа чистой бумаги для новой работы. Он долго корпел над ней и наконец вывел на заглавной странице готовой рукописи: «Военно-статистическое обозрение Приамурского края». Пржевальский немало потрудился. Его «Обозрение» было настоящей энциклопедией русской дальневосточной окраины. Он собрал все, что было известно в литературе об Амуре, обобщил, сделал свои выводы. Все это было очень интересно, ново и дельно.
Рукопись попала в Русское географическое общество, и, наверное, ее читали и старый Литке, и Петр Петрович Семенов.
Пржевальский был вне себя от радости, когда его избрали действительным членом Общества.
...Окончив Военную академию, Пржевальский добился отпуска и уехал в Отрадное. Четыре месяца он сидел за книгами, а на следующий год отправился в Варшаву. Там открылось юнкерское училище, и Пржевальский в звании преподавателя стал обучать юнкеров географии и истории.
В свободное время он читал труды великих зоологов и ботаников. Он все еще мечтал о путешествии в Африку и не мог спокойно говорить о подвигах Ливингстона, окруженного, как ореолом, сверкающей водяной пылью открытого им великого водопада на Замбези.
В Варшаве были ботанический сад, зоологический музей при университете, большой книжный магазин. Замечательную библиотеку при юнкерском училище Пржевальский основал сам. Соперники-преподаватели его не любили за то, что он покорял учеников прекрасными рассказами о чудесах земли. Легко ли привить юнкерам-лоботрясам любовь к знаниям, которые вовсе не были обязательны для будущих пехотных поручиков?
Пржевальский умел увлечь слушателей и вскоре сделался любимцем своих питомцев. Дело дошло до того, что юнкера Пржевальского уходили из училища в... университеты и Земледельческую академию. Пржевальский неутомимо сидел за книгами и сам писал их. В Варшаве он создал учебник географии, по которому потом учились даже студенты университета в Пекине. Пржевальский составил гербарий растений трех губерний Царства Польского, выступал с публичными лекциями о великих географах-путешественниках.
Вот в это-то, очевидно, время в сознании Пржевальского зародился новый замысел. Он уже больше не бредил подвигами в пустынях и лесах Африки. Его орлиный взгляд обратился на другую часть земного шара.
Азия – вот что теперь манило его к себе. Он увлекся Гумбольдтом и Риттером, и при изумительной памяти, которая была у Пржевальского, не мудрено, что он знал наизусть десятки страниц из книг об азиатских странах. У самых границ родины и в самих ее пределах лежали таинственные области высочайших хребтов и пустынь.
