Филипп смотрел на своего возлюбленного, испытывая ярость, страх и, помимо прочего, сильное возбуждение. Последнее было вызвано напористостью Шевалье.
– Ты не смеешь так говорить о моем брате, – пробурчал Филипп.
Шевалье презрительно фыркнул и нагнулся к нему, почти касаясь носом носа Филиппа.
– Душечка, ты только что видел, каков я на самом деле. Я говорю то, что думаю.
Сказав это, Шевалье сдернул с Филиппа панталоны. «Мужская снасть» Месье мгновенно вздыбилась и окаменела. Шевалье торопливо расстегнул свой пояс.
– Суди о человеке не по словам, а по поступкам. Можешь не волноваться. Я буду милосердным королем, – заявил Шевалье.
Людовик не стал заранее извещать о своем приходе. Он просто вошел на половину своей супруги, королевы Марии Терезии. Увидев мужа, темноволосая и ясноглазая королева удивленно вскрикнула и улыбнулась. Ее фрейлина, сделав реверанс, поспешила удалиться.
Покои королевы были обставлены со вкусом и изяществом, однако в них остро пахло унынием и одиночеством. Людовик вспомнил, что давно не бывал на половине жены, но такова уж жизнь короля.
Между тем приход Людовика вдохнул жизнь в Марию Терезию. Она пошла навстречу мужу, расправляя складки зеленого шелкового платья на своем выступающем животе. Произнеся несколько слов, королева вдруг заметила, что Людовик явился не один. Помимо Бонтана, возле двери стоял незнакомый ей человек. Улыбка Марии Терезии погасла.
– Позвольте представить вашего нового доктора, Массона, – сказал Людовик, указывая на немолодого лысоватого мужчину с неровными зубами. – Он будет наблюдать за вашим состоянием и в надлежащее время примет роды.
Массон поклонился королеве.
– Ваше величество, – начал он, – я рассматриваю это назначение как апофеоз чести, оказанной мне и моей семье.
– Qué?[3] – спросила Мария Терезия, беспомощно глядя на Людовика.
– Королева родом из Барселоны, – пояснил врачу Людовик, после чего повернулся к жене. – Не пытайтесь спрятаться за родным языком. Это в высшей степени неучтиво.
Мария Терезия нахмурилась и в знак извинения кивнула.
– Он с нетерпением ждет встречи с вами, – сказала она королю, вновь дотрагиваясь до живота. – Когда мы поедем домой, в Париж?
– Здесь уже приготовлено ложе для родов, – ответил Людовик. – Мы никуда не поедем. Доктор, вы согласны, что королеве следует рожать в Версале?
– Целиком и полностью, ваше величество, – закивал Массон.
Людовик отпустил врача, вручив его заботам Бонтана.
Супруги остались одни. Хмурясь, Мария Терезия негромко сказала:
– Мне неприятно, что меня держат взаперти. Вы ходите к мессе без меня. Я ревную.
– Дорогая, все это делается ради благополучия ребенка. И для вашего тоже.
– Тогда давайте вернемся в Париж. Заприте меня там в четырех стенах.
Людовик подвел ее к кровати, где они и сели. Он гладил ее по волосам, как обиженного ребенка, нуждающегося в утешении. Мария Терезия знала: король не согласится на возвращение в Париж.
– Хотя бы прикажите, чтобы у меня поменяли гобелены, – сказала Мария Терезия. – Вы же обещали.
– Прикажу.
– Осмелюсь напомнить и о других ваших обещаниях. Без вас моя постель слишком пуста.
Людовик дотронулся до живота супруги и ощутил сильный толчок изнутри.
– Какой сильный! – восхищенно произнес король.
– Весь в отца.
– Ваше величество, – послышался из-за двери голос Бонтана, – отец Боссюэ призывает нас в часовню.
Мария Терезия глядела в пол. Скука, владевшая ею, внезапно сменилась беспокойством.
– Когда придет срок, мне бы не хотелось, чтобы здесь было многолюдно, – медленно, тщательно подбирая слова, сказала она.
– Это почему же?
– Я чувствую себя совсем не так, как в прошлый раз.
Людовик поцеловал ее в щеку, ощутив высохшие слезы.
– Все будет хорошо. Не бойтесь, моя дорогая.
С этими словами Людовик встал и вновь покинул свою королеву.
«И опять я одна», – подумала Мария Терезия, когда за королем закрылась дверь. Вспыхнувшая было радость померкла.
– Чаю, – сказала она застывшей фрейлине. – И подайте немедленно.
И вновь ее окружали лишь безмолвные стены, одинокая постель, опостылевшие гобелены. Ни одного повода для радости. Ровным счетом ничего…
Невеселые мысли королевы были вдруг прерваны… щекоткой. Ей щекотали бедра. Мария Терезия захихикала. Она знала, кто отважился на такое…
– Набо!
Карлик-арапчонок, одетый в яркий, с обилием оборок костюм, высунул голову из-под юбки королевы.
– Малыш готовится к выходу! – писклявым голосом возвестил шут.
– Какой же ты проказник, Набо! – улыбнулась королева, радуясь этой перемене.
Набо окончательно выбрался из-под складок зеленого платья Марии Терезии, вскочил на ноги и церемонно поклонился. Потом перекувырнулся, позвякивая колокольчиками, пришитыми к его наряду.
– Марш в кровать! – приказала Мария Терезия, щелкнув пальцами.
Набо влез в свою маленькую кроватку и по-щенячьи свернулся калачиком.
Месса окончилась. Прихожане покидали зáмковую церковь, выходя через изысканно украшенные двери на неяркий солнечный свет. Людовик стоял в королевской ложе, возвышавшейся над скамьями, и смотрел на проходившую знать. Придворные кланялись, дамы приседали в реверансах. Все надеялись быть замеченными его величеством, а кое-кто рассчитывал, что их речи не достигнут королевских ушей.
– Как печально не видеть Сены. Весной она так прекрасна, – тихо сетовал Лувуа, шедший вместе с Кольбером и Филиппом.
Филипп кивнул.
– Сдается мне, мы задержимся здесь до самых родов ее величества, – сказал он.
– Король готовится вторично стать отцом, – подхватил Лувуа. – Всего год минул с тех пор, как вы потеряли вашу дорогую матушку. Такие события тяжело отражаются на молодых людях. Ради блага Франции мы должны как можно скорее вернуться в Париж. Полагаю, вы согласны, Месье?
Филипп взмахнул рукой, отгоняя муху, норовившую усесться ему на лицо.
– Хотел бы я взглянуть на того, кто сумеет убедить моего брата в необходимости возвращения. Вы это как-то себе представляете?
– Никоим образом, – признался Лувуа.
Позади, окруженный прихожанами, двигался Шевалье с двумя восхитительными красавицами, похожими, точно сестры-близнецы. Одной из них была госпожа Беатриса – дальняя родственница Шевалье, второй – ее очаровательная шестнадцатилетняя дочь Софи. Беатриса отчитывала дочь за неуклюжую походку.
– Не спеши, – поучала Беатриса. – Глаза устремлены вверх, подбородок опущен вниз. Либо смотришь ты, либо смотрят на тебя. Умение ходить – такое же искусство, как умение танцевать.
Шевалье поджал губы.
– Нашей дорогой Софи требуется помощь и в танцах, – сказал он.
– Ну почему король ее не замечает? – спросила Беатриса. – Моя дочь – украшение двора.
– Король красоте предпочитает характер. Неудивительно, что он не глядит на вашу дочь.
Эти слова оскорбили Софи и возмутили ее мать. Обе молча двинулись дальше. Шевалье смотрел им вслед, качая головой.
Король видел их всех. Болтовня подданных напоминала ему гоготанье разодетых гусей. Вместе с Людовиком в ложе находились Фабьен, Бонтан и обладательница красивых каштановых волос Луиза де Лавальер. На ней было приличествующее моменту бледно-голубое платье, расшитое золотом, однако Луиза испытывала неловкость. Мало того что она явилась в Божий дом, будучи в положении, она еще и открыто стояла рядом с виновником ее положения.
– Боссюэ произнес замечательную проповедь, – сказала Луиза, стараясь привлечь внимание короля.
– Ваша набожность, Луиза, становится вашей второй натурой, – ответил Людовик и, не глядя на нее, добавил: – Я тебя хочу.
Луиза кивнула:
– Я служу вашему величеству так же, как служу Богу. Служу всем своим сердцем. И тем не менее… тем не менее… Ваше величество, я чувствую в вас перемену. Я ведь вас знаю. И вижу.
– Ты мне очень дорога.
Луиза погладила свой заметно выступающий живот:
– Я… я искренне надеюсь, что ребенок родится здоровым.
Наконец Людовик соизволил взглянуть на Луизу. Его улыбка стала наградой, на которую она так рассчитывала.
– В любом случае это будет дитя Франции.
Луиза подошла ближе к королю. Он не обнял ее за талию, но и не отодвинулся.
– Скажите, Фабьен, уж не Монкура ли я только что видел рядом с Лувуа? – прищелкнув пальцами, спросил Людовик.
– Да, ваше величество. Он был в синем… Если позволите, несколько слов о заговоре испанцев…
– Не сейчас, – замотал головой Людовик.
Взяв Луизу под руку, король повел ее к выходу из ложи.
Бонтан проводил их взглядом.
– Господин Маршаль, когда король вас спрашивает, надобно отвечать на его вопросы. Но вы не вправе самовольно разглашать сведения, имеющие непосредственное отношение к королю, – предостерег Бонтан.
