Князь Георгий с братом Святославом, с женой Агафьей и сыновьями стояли впереди всей толпы молящихся возле невысокой металлической ограды, отделявшей алтарную часть храма и амвон от обширной центральной части собора, над которой будто парил высокий круглый купол, расписанный звездами и ликом Спасителя. Каменный купольный барабан был прорезан идущими по кругу узкими окнами, в которые были вставлены резные решетки. Через окна в храм проливался бледный свет холодного зимнего дня, сливаясь в душном полумраке с мерцающим сиянием множества горящих свечей, установленных прихожанами на особых столах-канунах за упокой душ погибших князей, воевод и простых ратников.
Среди людей, пришедших в этот час в Успенский собор, были не только жители Владимира и окрестных сел, но и рязанцы, вызволенные из татарской неволи дружиной Евпатия Коловрата.
Богослужение шло своим чередом под громкое чтение молитв диаконом с амвона, в перерывах между которыми хор монахов и монахинь на клиросах, что по краям амвона, протяжно и торжественно пропевал священные псалмы. Епископ Митрофан после каждого пропетого хором псалма проходил перед Царскими вратами туда и обратно с дымящимся кадилом в руке. Горящий благовонный ладан, исходящий из кадила вместе с ароматным дымком, символизировал собой возношение людских молитв к Богу.
Князь Георгий, объятый тягостными думами, мрачно взирал на высокий роскошный иконостас, венчающий собой блистающие позолотой Царские врата, за которыми находится алтарь — святая святых всякого храма. В самом нижнем ряду иконостаса стоят иконы Спасителя и Богоматери. К ним-то и был прикован хмурый взгляд Георгия Всеволодовича.
«Неужто Господь и ангелы небесные окончательно отвернулись от нас, грешных? — размышлял князь Георгий, машинально осеняя себя крестным знамением вместе со стоящими рядом с ним людьми. — Неужто Батыево нашествие есть кара Господня за грехи наши? Неужто Богоматерь, покровительница града Владимира, позволит грязным мунгалам разорить наши дома, осквернить наши церкви, истребить жителей от мала до велика? Князья рязанские небось тоже просили Господа и Богоматерь о заступе, выходя на сечу с татарами… И что же? Все князья рязанские костьми полегли в битвах с Батыевой ордой. Скосила их Смерть косою острою. И на мне тоже лежит вина за то, что от Рязанского княжества осталось пепелище. Помнится, гонец рязанский бросил мне предостережение и упрек, когда я отказался послать войско к рязанцам в подмогу. Он сказал мне тогда, мол, как покончат татары с Рязанью, сразу двинутся на Владимир. Мол, ту же самую чашу я выпью. Покуда сбываются слова того гонца».
После поминальной литургии Георгий Всеволодович приказал своим младшим дружинникам привести к нему из темницы двух бояр новгородских Микуна и Жердяту. Видя мрачное настроение Георгия Всеволодовича, гридни со всех ног бросились исполнять его повеление.
Два пленника предстали пред очами великого князя в просторной дворцовой гриднице.
— Мне ведомо, что вы оба в прошлом не раз пытались поднимать новгородцев против меня и моего брата Ярослава, — сказал сидящий на троне Георгий Всеволодович. — Вы оба всегда ратовали за Михаила Черниговского, к нему вы и убежали, когда мой брат Ярослав все-таки сел князем в Новгороде. Однако Ярослав настиг вас и в Чернигове, пленил и отдал на поруки рязанскому князю. — Георгий Всеволодович тяжело вздохнул и замолчал, уперев свой взгляд в мозаичный пол. У него был вид человека, который должен говорить об одном, а мысли его заняты совсем другими заботами.
Стоящие перед троном Микун и Жердята молча переглянулись. Они были в длинных помятых одеждах, пропахших затхлым духом тесного душного узилища. Их длинные волосы были спутаны, в них запутались сухие соломинки с тех жестких постелей, на которых им приходилось коротать в застенке долгие дни и ночи.
— Все наши распри — это теперь дело прошлое, — опять заговорил Георгий Всеволодович, вновь подняв глаза на двух бывших узников. — Ныне беда у нас общая. Напасть эта, как пожар в лесу, всех опалит, до каждого доберется. Одолеть Батыеву орду можно токмо общими усилиями суздальских князей и новгородской рати. Держать вас под замком, други мои, я более не стану. Хочу направить вас в Новгород, чтобы с вашей помощью сподвигнуть вече новгородское на войну с Батыем.
Если бородатый широкоплечий Микун понимающе закивал своей лобастой головой, то Жердята, наоборот, ядовито усмехнулся, сверкнув редкими зубами из-под густых темно-русых усов.
— Что, княже, припекло тебя горе горькое дальше некуда, — язвительно обронил Жердята, смело взглянув в глаза Георгию Всеволодовичу. — Похоже, крыша заполыхала у тебя над головой, коль обращаешься к нам как, к друзьям. Помнится, месяц тому назад ты называл нас лютыми недругами, не забыл?
На скулах у Георгия Всеволодовича заходили желваки, а его глаза потемнели от еле сдерживаемого гнева.
Видя, что дело принимает дурной оборот, находящийся здесь же боярин Дорогомил постарался разрядить обстановку.
— Что было, то минуло, братья, — примирительно вымолвил он, поглядывая то на князя Георгия, то на двух новгородцев. — К чему прошлое ворошить? Надо позабыть обиды ради спасения Руси от татарской напасти. Коль мы и в эту недобрую пору станем собачиться друг с другом, то нехристи косоглазые выжгут огнем все наши земли от Рязани до Новгорода!
— Верные слова, воевода, — вставил Всеволод, старший сын князя Георгия. Он вместе с братом Мстиславом сидел на скамье справа от восседающего на троне отца. — Орда Батыева дюже сильна, порознь русским князьям ее не победить. И Новгород в одиночку против татар не выстоит, видит Бог.
— И я о том же думаю, братья, — промолвил Микун, пихнув локтем в бок Жердяту, дабы тот придержал язык и не злил великого князя. — Порознь нам эту беду не перемочь, что и говорить. Силища у Батыги несметная! Волю твою, княже, мы с Жердятой перекажем новгородцам. — Микун поклонился Георгию Всеволодовичу. — Мы готовы сей же час в путь двинуться.
— Не волю, боярин, а просьбу мою, — сделал поправку князь Георгий. — Скажете вечу новгородскому, что я кланяюсь ему и прошу помощи у великого Новгорода. Ежели новгородцы исполчат войско против татар, то пусть к Торжку выступают. Близ этого града мы и объединим русские рати на погибель проклятому Батыге.
Великокняжеский огнищанин Сулирад тут же выдал Микуну и Жердяте кожаный кошель с деньгами, теплую одежду, кинжалы и мешок с провизией на дорогу. В сопровождении Сулирада оба новгородца отправились на конюшню, чтобы выбрать себе коней. До Новгорода путь был не близок.
— Зря ты выпустил из поруба двух этих смутьянов, отец, — высказал свое мнение Мстислав, когда Сулирад и оба новгородца удалились из гридницы. — Им наша беда токмо в радость. Не станут эти негодяи поднимать новгородцев нам в подмогу, это яснее ясного. Пустое это дело — метать бисер перед свиньями. Насадить бы двух этих молодцев на копья, и вся недолга.
— Что ты такое молвишь, брат! — невольно вырвалось у Всеволода. — Иль креста на тебе нету?! Нам сейчас без злобы нужно договариваться друг с другом, оставив прежнюю неприязнь и размолвки. Доберутся Микун и Жердята до Новгорода, расскажут там о нашествии татар в наше Залесье, и ладно. Пусть не замолвят они за нас слово перед боярами новгородскими, главное, чтобы тревога поселилась в Новгороде, вынудив тамошний люд за оружие взяться.
— Новгородцы, как обычно, начнут спорить на вече до хрипоты, обсуждая, воевать ли им с Батыгой или в стороне отсидеться, — с мрачной ухмылкой заметил Мстислав. — Так всегда в прошлом бывало. Тем более что Ярослав теперь далече, который принуждением и коварством всегда мог заставить новгородцев в поход выступить. Одни без Ярослава Всеволодовича новгородцы на рать не поднимутся, покуда татары к ним в дверь не постучатся.
По глазам Георгия Всеволодовича было видно, что в душе он такого же мнения о новгородцах, но верить ему, как и Всеволоду, хотелось в обратное. Поэтому великий князь обронил с тяжелым вздохом, мол, среди новгородских бояр должны найтись здравомыслящие люди, которые убедят вече послать войско на помощь суздальским князьям.
Глава третья
Бессонная ночь
В свои сорок четыре года княгиня Агафья Всеволодовна в значительной степени уже утратила былую женственность и привлекательность. Она сильно располнела, поскольку у нее в роду излишней полнотой страдали как женщины, так и мужчины. Порода черниговских Ольговичей издавна отличалась телесной дородностью и взрывным темпераментом. Свалившаяся на Агафью Всеволодовну полнота была также связана с частыми родами и болезнями, которые порой донимают многодетных матерей. Особенно мучительными для Агафьи Всеволодовны стали восьмые и девятые по счету роды, когда она произвела на свет самую младшую дочь Феодору и самого младшего из сыновей Дмитрия.
