Берег, однако, был не близко, и Хуан знал, что долго так плыть Лисенок не сможет. Он успел подумать это в какую-то долю секунды и в ту же долю секунды порадовался, что заставил его работать все утро – теперь из него уже не тот пловец. А еще через долю секунды голос Хуана гремел уже на палубе, и в шлюпку за бортом один за другим скатывались матросы. О фляжке Хуан решил пока не говорить ничего, пусть сначала его поймают.
– Этот негодный пытался убить меня, – торопливо пояснил он, но капитан только сжал тонкие губы и ничего не ответил. Хуан понимал, почему: он совершил дерзость, обратившись первым, до того как старший заговорил с ним.
За нападение на боцмана Лисенку были обеспечены кандалы и работа на галерах. Он знал это и плыл изо всех сил. Но расстояние между шлюпкой и пловцом все сокращалось. Впрочем, еще быстрее сокращалось расстояние между пловцом и желтой полоской песка там, где начинался берег. Понсе де Леон сдвинул капитанскую треуголку на лоб, чтобы солнце не слепило глаза. Теперь стало видно, что шлюпка действительно отстает, гребцы в ней совсем перестали работать веслами. Скосив глаза, Хуан увидел, как сердито дернулись тонкие кастильские усики капитана. Конечно, он идальго и знатный господин, но ребят, что плавают с ним, он не понимает. Совсем не понимает. И Хуан позволил себе заметить почтительно:
– Господин капитан, он не уйдет. Ребята просто играют с ним. Им хочется поиграть.
Но капитан даже не взглянул на него: он опять совершил дерзость.
А матросы и вправду «играли» с беглецом. Когда он, казалось, должен был вот-вот достигнуть берега, вдруг замелькали весла, шлюпка рванулась с места и через минуту оказалась между Лисенком и полосой прибоя. Затем она снова застыла, чуть заметно удаляясь от берега и загоняя Лисенка в открытое море. Он, видно, понял это и теперь едва взмахивал руками, только чтобы держаться на воде. Но шлюпка двигалась все быстрее, и ему приходилось торопиться, чтобы не дать расстоянию сократиться.
Потом, казалось, шлюпка снова отстала, и Лисенку удалось, обогнув ее, направиться к берегу– Так повторялось несколько раз, но даже с корабля видно было, что беглец уже выбился из сил и долго ему не продержаться. Когда же на шлюпке попытались повторить эту забаву еще раз, он стал тонуть. Теперь гребцы налегли на весла изо всех сил, но, когда шлюпка почти настигла его, Лисенок вынырнул в последний раз, рука его поднялась вдруг из воды, и он швырнул что-то блеснувшее на солнце прочь от себя. Через секунду лодка была уже над тем местом, где только что был Лисенок, но больше он не появился.
Капитан вопросительно повернулся к Хуану. Теперь тот должен был заговорить либо развести руками. Хуан заговорил и тем выбрал свою судьбу.
– Господин капитан, этот матрос утаил вчера вечером свою флягу. Сегодня, когда я потребовал ее…
Кривой Хуан никогда не видел, чтобы человек мог сразу так побледнеть.
– Шлюпку, – разжал пересохшие губы идальго.
Шлюпок на корабле больше не оказалось. Был только двухместный ботик, и Хуан сам сел на весла.
Когда они достигли наконец шлюпки с ожидавшими их матросами, все вразнобой стали указывать место, куда Лисенок швырнул свою фляжку.
– Пятьдесят реалов тому, кто найдет ее.
Нужно было родиться богатым и иметь за спиной вереницу богатых предков, чтобы произнести это так, как это было сказано.
– Пятьдесят реалов? – как эхо, переспросил Хуан. Это было состояние. Хуан пожалел, что он не простой матрос и не может нырнуть сейчас в воду вслед за другими. Таких денег за всю жизнь ему не доводилось не то что держать в руках, но и видеть. А в жизни у него было всякое.
Фляжку все-таки нашли. Тот, кому удалось это, высоко поднял ее над головой и закричал, чтобы увидел капитан и другие не отняли у него находку.
Хуан только мгновение держал фляжку в руках, перед тем как передать ее капитану, но этого было достаточно, чтобы он понял, что в ней. А поняв, испугался, что капитан догадается, что он – знает. Это открытие так его потрясло, что руки плохо слушались его и он едва догреб до корабля. Но капитан ничего не заметил. Капитану было не до него.
В этот вечер глухие толки в матросском кубрике продолжались дольше обычного. На двух других кораблях, Хуан знал, было то же самое. А когда на рассвете капитан приказал вдруг поднять паруса и сниматься с якоря, на всех трех кораблях вспыхнул бунт.
Команда не желала плыть дальше. Они обоснуются здесь, на этих землях, они будут разводить виноград и оливы, выращивать пшеницу – каждый здесь станет знатным сеньором. Пусть, кто хочет, плывет с этим безумным идальго, только не они, не они! Кривой Хуан знал, что он останется с ними. Но только не для того, чтобы собирать здесь урожаи или разводить овец. Он займется здесь другим делом – и чем позже остальные узнают об этом, тем лучше. В то мгновение, когда он взял вынутую из воды флягу, его рука не могла ошибиться. Вода не могла бы весить столько – во фляге было золото!
И еще одно понимал и знал Хуан, то, чего недодумали, не успели понять остальные: если они остаются здесь, им не нужны свидетели. Он почувствовал, что близится то мгновение, когда весы судьбы дрогнут и придут в движение. У этих людей не было предводителя, через минуту он станет им. И тогда, перекрывая весь гомон и крики, что неслись с палуб трех сошедшихся вместе бригов, он закричал так, как кричал только свои команды во время шторма:
– Капитана на рею!
Сначала все смолкли, но тут же несколько голосов подхватили:
– На рею! Капитана на рею!
И уже все закричали, заревели, заблеяли:
– Капитана на рею!
Потому что все знали: после этих слов пути назад нет. А это означало конец всем сомнениям и колебаниям. Кто-то торопливо тащил веревку, прилаживая на ходу петлю, кто-то втаскивал уже на бочонок капитана в разорванном и измятом камзоле. Теперь все решали мгновения. Если капитана успеют вздернуть до того, как кто-то заколеблется, раздастся хотя бы один голос против, тогда дело сделано и он, Хуан, сможет поздравить себя. Не замешкайся тот, с веревкой, может, так бы все и произошло. Но капитан вдруг поднял руку. И тут же все смолкли. «Значит, и сейчас, и под петлей, он все равно оставался для них капитаном», – успел подумать Хуан. И еще: «Нельзя давать ему говорить».
Но капитан уже заговорил. И по тому, как спокойно и властно звучал его голос, Хуан понял, что проиграл.
– Пусть тот, кто хочет ковыряться в земле, остается здесь, – говорил капитан. – Значит, он не заслуживает ничего лучшего, ничего другого.
– На рею, – попробовал крикнуть Хуан, но все зашикали на него, и он прикусил язык.
– Матросы, я, Понсе де Леон, сделаю так, что прежние ваши хозяева, все, у кого вы служили, будут кланяться вам в пояс, валяться у вас в ногах. В мире не будет людей богаче, чем вы. Пусть принесут флягу, что у меня в каюте…
– Смотрите, – он поднял флягу над головой, – это золото. Я пренебрег им…
И со своего возвышения он стал швырять мелкие самородки под ноги стоявшим на палубе.
– Я бросаю его потому, что придет день, когда вы так же бросите его как ненужное. За каждый глоток воды, возвращающей молодость, вам будут платить больше золота, чем смогут вместить ваши карманы. Матросы…
Кривой Хуан сделал было легкое движение, чтобы пробраться к трапу, но несколько рук уже цепко держали его.
– Ура капитану! – закричал кто-то. – Ура! – подхватили остальные.
Через несколько минут Хуан был уже в колодках внизу, в глухом и сыром трюме. Потянулись дни, которые были неотличимы для него от ночи. Он ни на что уже не надеялся, ничего не ждал. Он не заходился уже от ярости, когда очередной матрос, принося пищу, старался поставить ее так, чтобы он не мог достать до нее. Или нарочно старался расплескать те полкружки воды, что полагались ему на день. Иногда он размышлял о том, к чему приговорит его королевский алькальд – к виселице или к галере. Но и это почему-то не очень волновало его, будто то, что произошло, случилось не с ним, а с кем-то другим, чья судьба была ему вообще-то достаточно безразлична.
Поэтому, когда в один из дней (или ночей) люк трюма поднялся и за ним пришли, Хуан не мог знать, что это значит. Он не мог знать, что минули долгие недели бесплодных поисков. Что теперь, гонимый нетерпением, капитан сам спускался на берег и обходил все, какие только удавалось найти, источники. Загипнотизированный его верой экипаж истово прочесывал остров за островом, и каждая неудача лишь укрепляла всех в надежде: если не сегодня, то, значит, завтра.
Но капитан знал теперь цену этой преданности и этой вере. Самое безопасное, полагал он, поскорее избавиться от зачинщиков, не дожидаясь возвращения в Пуэрто-Рико. Несколько человек он высадил уже на попавшихся по пути островах. Сегодня была очередь Хуана.
