Шестеро оборванных, измученных и исхудалых людей вошли в войсковую избу, издрогшие под дождем.
– Батька, здоров! От царя поклон принесли. О здравии тебя спрошает! – с издевкой сказал Лазарь Тимофеев {Прим. стр. 21}.
– Вишь, нас как подарил суконцем! – подхватил Ерославов, показывая свои лохмотья.
– Тимошка! Тащи скорее вина, налей им по чарке, платье сухое на всех да что поснедать, а сюда никого не пускай, – распорядился Степан. – Отколе пришли? – спросил он, обращаясь к челобитчикам.
– Отколе пришли, там нас нету! – откликнулся кто-то из челобитчиков. – У царя гостевали всю зиму. Никак отпустить не хотел, насилу уж сами ушли.
– Ну ладом, ладом говорите! Кошачьи усы, ты скоро? – торопил Разин.
– Даю, даю, батька!
Тимошка принес бутыль водки. Казак за ним внес каравай горячего хлеба, окорок ветчины, затем появился ворох одежи. Стукнувшись чарками, весело выпили, натянули сухие кафтаны.
– Ну, нагостились, батька, у государя. По гроб живота будем сыты! – начал рассказ Тимофеев. – Царя не видали, конечно. Расспрашивал дьяк про все. Бояре ходили слушать, тоже спрошали, где были, чем богу грешили. И порознь и вкупе, всех вместе, спрошали. Огнем и кнутом грозили. Ну, нечего брать греха, – не били, не жгли. Выговаривали вины: и в том-де, и в том-то вы винны, и вас бы, мол, смертью казнить, а государь вам, вместо смерти, живот даровал. А более вы-де на Дон не сойдете, а всех, дескать, вас государь указал писать во стрелецкую службу, в астрахански стрельцы... «Ну, мыслим, коль вместе в стрельцах – на миру ведь и смерть красна. Где батька – там и мы»... Повезли нас...
– Да пейте, робята, ешьте! – подбодрил Степан.
– Спасибо, Степан Тимофеич. Твое здоровье! Мы ныне уж тем сыты-пьяны, что дома у батьки сидим. Теперь уж не выдаст! – отозвался повеселевший Ежа.
– Ты, батька, слухай пока, – остановил всех Лазарь. – Вот нас повезли на подводах в Астрахань к службе. А провожатых шестеро, все с ружьем – с пищалями, с пистолей да с саблей. Куды убежишь! И к чему бежать? У нас на тебя поперву надежа: кто послал, мол, к тому и придем – он рассудит... Везут на санях. Вот Коломна, Рязань, Козлов, Пенза. А за Пензой встречаем с тысячу стрельцов. Глянь – знакомцы: как мы в Астрахань с моря шли, те двое стрельцов грамоту нам привезли на учуг. Здорово, мол, братцы! Куды ныне путь? Они говорят: «На Москву. Ведь мы, говорят, московских приказов. Как ваши донские ушли со Степаном на Дон, то нас воеводы домой отпустили». Мы стали спрошать: мол, когда ушли? Мол, по осени, тут же. Мы стали своих провожатых молить: пустите, мол, братцы. Коль сам атаман ушел на Дон, так нам-то за что же в стрелецкую службу? Мы малы людишки. На нас, мол, какая вина! Те и слухом не слышат: мол, есть государев указ вас в стрелецкую службу в Астрахань сдать, а за что и про что да кто ваш атаман – нам того и не ведать! Те – мимо. Нас дальше везут. Степь округ-то пустым-пуста. Я робятам мигнул, те – мне. Как свистну в три пальца. Мы разом на них, ружье похватали, давай их вязать. Снег был невелик. Мы с дороги-то – в лог, да за лог, да пошли бережком по степям вдоль Медведицы к Дону. Ну, мыслим, ушли! Вожей своих отпустили, три лошаденки худых – им в добычу, а сами в семи санях... Без дорог идем, в деревни никак не заходим. Вдруг сыск воеводский. «Стой, кто таковы? Отколе?» Стрельцы окружили – с полсотни. Какой уж тут бой! Мы сдались. Нас в Самару, в тюрьму да под пытку. Хотели в Москву посылать по весне, да наш кашевар Терешка исхитрился – три перстня в шапке сберег. Дьяка умолили, чтоб он с нас колоды снял. У меня тоже перстень был – целовальнику дали. Ночью ушли, как Волга вскрылась. На льдине плыли. Вот-то было страху! Льдину несет, лед ломает – что треску! Льдина все меньше да меньше. Видим село поутру. Кричать стали. Бегут мужики с горы. Спустили ладью, пошли между льдин к нам на помощь, спасли. Ныне вспомнишь, и то берет страх... Чарку, что ли?!
– Пей, пей за спасение души! – поддержал и Разин.
Все стукнулись чарками.
– Да, навидались горя!
– Во здравие ваше, казаки! Чтоб все были верны, как вы! – подняв чарку, сказал Разин. – Что же далее, братцы?
– А далее так, – продолжал рассказчик. – Спрошают крестьяне: «Отколе?» Мы друг другу в глаза поглядели да прямо им с маху: мол, разинские казаки. И, боже ты мой, что тут было! Кормили, пивом поили, спрошали дорогу на Дон. Поживите, мол, с нами. Мы: мол, нам недосуг, атаман дожидает!.. Пошли Жигулями. Нагнали двоих стрельцов. Сказались – работники. Стрелец поглядел, говорит: «Разбойники вы, не работные люди. Зимой везли вас в санях, под стражей». А ты, мол, откуда видал? «Мы, московски стрельцы, из Астрахани в Москву ворочались». А что ж, мол, теперь, аль в бегах? «Дураки, говорит, не в бегах, а с наказом. Идем к астраханскому воеводе». А в Москве не бывали? «Стояли зимою в Казани». Ну, мы их схватили, стали с угрозой спрошать. Они нам сказать не умеют, а грамоту дали читать. Есаул-то Михайло у нас письменный, прочел. Сам сказывай, Миша, – обратился Лазарь к Ерославову.
– А писано там, атаман, что, по государеву указу, к июню ждали бы в Царицын да в Астрахань московских стрельцов четыре приказа с головою Лопатиным для укрепления городов, ежели снова ты, батька, вздумаешь выйти на Волгу. Да писал голова Лопатин, чтобы астраханские воеводы навстречу ему шли с низовьев, да вместе бы им побивать твое войско. Мы тех стрельцов отпустили да сами к тебе в Зимовейскую. Нету! Мы – на остров к тебе. Мол, уехал на круг. Мы – в Черкасск. А навстречу казаки: Степан Тимофеич, мол, войском владает наместно Корнилы, будь здрав!.. Вот и все, атаман!..
– Кому же вы те вести еще говорили? – спросил атаман.
– Никому, атаман. К тебе поспешали. Покуда своих не нашли, мы все сказывались, что беглые из-под Саратова, с Волги.
– Ну ладно. И впредь молчите. Кто царской «ласки» сам не изведал, тот не поверит, что с вами неправедно так обошлись. Тимошка вам платье цветное даст, коней побогаче да добрые сабли. Кто вас спросит, – мол, сам государь подарил! "А спросят казаки: «Видали царя?» Мол, видали. «А что он сказал?» А сказал, мол, тайно; об том одному атаману ведать, да тайно же от бояр, мол, нас государь из Москвы отпустил, велел в день и в ночь скакать... с вестью к батьке.
Разин велел Тимошке позаботиться о прибывших и, отпустив их на отдых, остался с одним Наумовым.
– Ну, тезка, более некогда ждать, – сказал Разин. – Чем нам пропустить на низовья московских стрельцов, мы лучше с ними на Волге сшибемся. Ты тотчас иди в Кагальник, готовь живее челны да пушки к походу. Куда и когда пойдем – никому ни слова. Митяй и старик останутся тут со мною к прибору нового войска. Которые казаки из станиц приезжают в низовья, их тут покуда держать, назад не пускать в верховски станицы.
Вошел Серебряков.
– Тимофеич, казаки судили злодеев. Приговорили за призыв воевод, за измену казачеству головы им посекчи. Я велел в полдень собраться на площади казакам.
– Ладно, пускай соберутся, – сказал Степан. – И палач пусть придет. А потом поднимись на помост, объяви, что нынче ночью посланцы наши от государя с вестями пришли и в радость за добрые вести, какие прислал государь, атаман указал тех казаков отпустить без казни, на поруки станицам.
– Да что же ты, Тимофеич, творишь. Ведь ныне судья рассудил порубить всей старшине башки. Кто ж тебе волю такую дает, чтобы миловать наших злодеев?! Попомни ты слово мое: в живых их оставим – беды еще хватит от них! – горячо возразил Наумов.
– Они ныне, тезка, тихими будут, – сказал Степан. – Силу свою, власть свою мы показали над ними, а ныне милость покажем. В милости силы-то больше, чем в казни, да и между казаками раздора и злобы не станет! И в государеву милость к нашему войску более веры будет – вот то-то!..
С этого часа и в Кагальник и в станицы без конца скакали гонцы, по кузням ковали коней, возле Дона смолили челны, по куреням пекли хлеб и сушили сухари...
В степях по холмам маячили дозоры, и сторожевые станицы спрашивали прохожих, проезжих – куда, зачем, по какому делу. Из Черкасска проход ладьям по Дону и по Донцу был закрыт...
Для отвода глаз Степан выслал дозоры в азовскую сторону, словно в разведку дорог. Среди казаков пустили слух, что Разин готовит поход на Азов.
Разин выступил из Кагальника на другой день после Тимошкиной свадьбы. Степан Тимофеевич не хотел отрывать его так скоро от Насти и не велел ничего ему говорить о походе. Тимошка спал, когда ночью разинцы вышли в речной поход на Черкасск, но не успело солнце подняться еще и к полудню, как с правого берега Дона послышался крик:
– Ба-атька-а! Бесстыжи глаза! Что ж ты сына покинул?!
Тимошка нагнал их по берегу на коне и ни за что не хотел вернуться. Так он и остался в Черкасске.
– Только женился – и бросил жену! – укорял его Разин.
– Али, батька, я у тебя хуже всех казаков? Как отстать?! – говорил Тимошка, берясь за прежнее дело – за атаманское кашеварство.
– Батька, пора ведь и мне в поход! – сказал он, когда устроил спать челобитчиков и вернулся к Степану.
