дамой букетик цветов и предложить его пожилому джентльмену, который гладил ее по голове и давал на прощание двупенсовик. Приключением было заглядывать в окна домов, где жили ростовщики, ехать в фургоне с ухмыляющимся возчиком, драться с мальчишками-подмастерьями, слоняться возле книжных магазинов и ждать, когда продавец отвернется, чтобы вырвать из книжки несколько страниц, которые она будет читать дома, – ведь богатые покупатели всегда смотрели только на обложку.
Сама не понимая почему, она очень любила все эти приключения. Но она никогда не рассказывала о своих похождениях матери, которая наверняка бы не одобрила ее и отругала.
Улица была для нее и наставником, и учителем, и компаньоном для игр. Уличные мошенники залезали в чужие карманы, нищим подавали милостыню, в лавках продавались различные товары, обменивались деньги, мужчины смеялись, мужчины грязно ругались, женщины плакали, женщины улыбались, дети гибли под колесами экипажей. Одни были разодеты в дорогие платья, другие ходили в отрепьях. Первые вкусно ели, вторые голодали. Для того чтобы тебе никогда не пришлось голодать и ходить в обносках, нужно наблюдать, ждать, первой хватать выпавшие из карманов монетки, быстро бегать, хорошо прятаться, уметь улыбнуться в нужный момент и вовремя исчезнуть, бережно хранить все свое достояние, следить за собой. И помнить, что нельзя становиться похожей на мать, слабую, не умеющую сопротивляться обстоятельствам женщину, которая потеряла себя в этом чужом для нее уголке Лондона и находит единственное утешение в разговорах о прошлом, о временах, когда она знавала лучшие дни.
Лучшие дни… Что это такое? «Лучшие дни» – значит спать на тонком белье, иметь слуг, покупать себе новые платья, обедать в четыре часа. Эти понятия ничего не говорили маленькой девочке, но со временем в глазах Мэри-Энн, постоянно слушавшей рассказы матери, они обрели вполне конкретные очертания. Мэри-Энн как наяву видела перед собой эти «лучшие дни». Она видела слуг, она видела красивые туалеты, она обедала в четыре часа. Единственное, чего она не понимала, – почему ее мать отказалась от всего этого.
– У меня не было выбора. Я была вдовой с двумя детьми на руках.
– Что значит «не было выбора»?
– Твой отчим сделал мне предложение. Мне больше ничего не оставалось. Кроме того, он добрый и хороший человек.
«Итак, мужчины не зависят от женщин, – размышляла Мэри-Энн, – а женщины зависят от мужчин». Мальчики хрупки, мальчики плачут, мальчики изнежены, мальчики беспомощны. Мэри-Энн прекрасно знала это, она была старше своих братьев, ну а малышка Изабель в расчет не принималась. Мужчины тоже хрупки, мужчины тоже плачут, мужчины тоже изнежены, мужчины тоже беспомощны. К этому выводу Мэри-Энн пришла на собственном опыте, потому что все эти характеристики в полной мере относились к Бобу Фаркуару, ее отчиму. Но мужчины работают. Они зарабатывают деньги – или сорят ими, как ее отчим, и тогда не на что было купить одежду для детей. Ее мать пытается сохранить хоть жалкие крохи, подрабатывает, вышивая по вечерам при свете свечи. Поэтому она выглядит уставшей и постаревшей. Где-то здесь скрыта несправедливость. Нарушается какое-то равновесие.
– Когда я вырасту, я выйду замуж за богатого, – сказала Мэри-Энн.
Это произошло в тот день, когда вся семья сидела за столом и ужинала. Было лето, и горячий воздух улицы проникал в комнату через открытую дверь, принося с собой вонь гниющих овощей и помоев. Отчим повесил свою куртку на спинку стула и остался в одной рубашке, намокшей от пота. Как обычно, его руки были в краске. Мать пыталась заставить Изабель поесть, но малышка, измученная жарой, отворачивалась и плакала. Джордж и Эдди толкали друг друга ногами под столом. Чарли только что опрокинул на себя соус.
Мэри-Энн оглядела всех и объявила о своем решении. Ей уже было тринадцать. Боб Фаркуар рассмеялся и подмигнул ей.
– Тебе придется сначала найти такого человека, – сказал он. – И что же ты собираешься для этого предпринять?
Ну уж совсем не то, что сделала ее мать, чтобы найти Боба Фаркуара, подумала девочка. Она не будет терпеливо ждать, когда ей сделают предложение. Она не превратится в няньку и посудомойку. Все эти мысли вихрем пронеслись в ее голове, но девочка решила не высказывать их вслух, чтобы не обижать Боба, к которому очень хорошо относилась. Она улыбнулась ему и подмигнула.
– Я ему быстро заморочу голову, – ответила она, – чтобы он не успел прийти в себя и одурачить меня.
Ее ответ восхитил отчима, он усмехнулся и принялся раскуривать трубку. Матери же ее заявление не показалось смешным.
– Я знаю, где она научилась так говорить, – сказала она. – Слушает болтовню твоих приятелей, когда вы собираетесь по вечерам.
Боб Фаркуар пожал плечами, зевнул и отодвинулся от стола.
– Ну и что в этом плохого? – спросил он. – Она хитра, как мартышка, и знает об этом. Такая не пропадет.
Он бросил на стол свернутый в рулон оттиск, и падчерица ловко его подхватила.
– Что будет, если дернуть мартышку за хвост? – спросил он.
– Мартышка укусит, – ответила Мэри-Энн.
Она пробежала глазами текст оттиска. Некоторые слова были очень длинными, и она не понимала их значения, но, увидев, что отчим надевает куртку и направляется к двери, она сообразила, что правку оттиска он оставляет ей.
– Ты еще не рассказала нам, как будешь искать богатого мужа, – поддразнил ее отчим.
– Вот ты мне и расскажи, – ответила Мэри-Энн.
– Ну, встань на углу и свистни тому, кто тебе понравится. Твои глаза привлекут любого.
– Хорошо, – сказала Мэри-Энн, – но понравившийся мне парень может не быть богатым.
Его смех еще долго звучал в переулке. Боб Фаркуар направлялся на встречу со своими друзьями. Девочка часто сопровождала его и знала, что он будет делать. Сначала он пройдет по всем переулкам и созовет приятелей; потом они встанут на улице и, смеясь и перебрасываясь шутками, примутся разглядывать прохожих; а затем они небольшой компанией, человек шесть-семь, отправятся в пивную и будут рассказывать друг другу о том, что произошло за день.
Беседы мужчин всегда интереснее, чем разговоры женщин. Мужчины никогда не говорят о кухне, о детях, о болезнях, о прохудившейся обуви. Мужчины обсуждают людей, причины каких-то событий. Они ведут разговор не о соседских детях, а о восстаниях во Франции. Не о том, кто разбил чашку, а о том, кто нарушил договор. Не о том, кто испачкал выстиранное белье, а о том, кто разгласил государственные секреты. «Виг» значит патриот, «лягушатник» – француз, «тори» – изменник, «женщина» – проститутка. Что-то из этого вызывало у нее интерес, что-то она считала скучным, но все равно сидеть рядом с ними было гораздо приятнее, чем чинить носки Чарли.
