в центре, пахло адраспаном, степным растением, дымом от сожжённых веток которой очищали жилище от злых духов.
— Сынок, айналайын, ты пришел, — лежащий на корпешках и подложивший под голову старое седло вместо подушки мужчина слегка приподнялся. От некогда мощного телосложения батыра осталась только желтая тень. Отец приближался к своему четвертому мушелю, но резко обострившееся морщины делали его стариком.
Глядя на осунувшееся, пожелтевшее от болезни лицо, на ослабленное похудевшее тело, у Касыма непроизвольно выступили слезы. Больной, увидев его взгляд, отвернулся, только сын успел заметить, что глаза отца тоже предательски заблестели. За это мгновение без слов отец и сын мысленно успели передать друг другу самое главное в это время.
— Отец, ты умираешь?
— Да, сынок, я умираю.
— Но так нельзя! Слишком рано!
— Такова жизнь, сынок.
— Как же я без тебя?
— Мне больно оставлять тебя одного в этом мире, сынок.
Такой молчаливый диалог состоялся между сыном и отцом, только глазами они выразили всю любовь друг к другу.
Касым прилег рядом. Отец и сын молча лежали под шаныраком, уставившись в открытое отверстие наверху, наблюдая за звездами и бережно держа друг друга за руки. Ладонь Едиля-батыра, ранее большая, горячая, в ней когда-то легко тонула ладошка маленького сына, теперь с болезнью ссохлась, размерами стала почти равной, как у Касыма. Слова были излишними.
Неожиданно дверь широко распахнулась и в юрту, пригнувшись крупным телом, вошел высокий, плечистый джигит. Бросив охапку сухих веток, он бросился навстречу вставшему Касыму. Тепло обнялись они. Тимур, с одного рода, ровесник, зачинщик и заводила совместных детских игр. И самое главное — молочный брат Касыма. Мать Тимура одинаково кормила грудью и своего сына, и Касыма. Только благодаря этому и выжил единственный сын Едиля-батыра.
Все жители бережно ухаживали за одиноким главой аула. Но Тимур бывал чаще всех.
— Отец, мы выйдем с Тимуром поговорить, чтобы не шуметь, не мешать тебе?
— Нет, будьте здесь. Вы мне не мешаете. Мне приятно смотреть на вас и слушать. Да и поздно уже. Вы храбрые джигиты, но ночь — время джиннов и других злых духов. Сидите в юрте.
Молодые люди с теплотой осматривали друг друга. Хоть и были они ровесниками, курдасами, но взрослее казался Тимур. От постоянной заботы за лошадьми, охоты за животными, стычками с враждующими родами, столкновений с весенними ураганами, снежными бурями, мужественней и крепче Касыма он выглядел.
— Твоя кобылица у юрты? — хитро прищурившись и улыбаясь, спросил Тимур, как всегда держа наготове что-то неожиданное.
— Да моя.
— Давай я своего коня приведу, будет покрывать он ее! Такие жеребята пойдут! Вся Степь завидовать станет! — с восхищением предложил Тимур.
— Да твой конь даже не достанет ее! Как щенок будет прыгать! — Касым вытянул вверх обе руки, смешно показывая, как маленькие собачки пытаются дотянуться до чего-то высокого, недоступного.
Оглушительный смех троих степняков сотряс юрту. Яркие огни домашнего очага выхватывали радостные лица. Тени, бросаемые костром, весело метались по уютному жилищу.
На мгновение Касыму показалось, что вернулись прежние беззаботные времена. Что сейчас начнут есть они свежее варенное мясо, запивая вкусным кумысом, а потом будут слушать Едиля-батыра, рассказывающего о походах, о быстрых конях, о смелых батырах.
Что не было и не будет ни страшного ночного стражника, ни коварного мурзы Бату, ни невинно убиенного Казбека…
