— Нечего хныкать, некогда будет кудряшки расчесывать, милочка, — рявкнул Голюк на одну из девушек. Та стояла в слезах, а пилоты, облокотившись на оконную раму, посмеивались и заключали пари. Про мороз они и думать забыли.
— Смотрите на эту брюнеточку, на выходе точно заревет!
Издевательский смех — даже больше, чем взмахи ножниц, — напоминал девушкам о грубости этого мира. В теплушках, которые враскачку везли их четыре дня и ночи, девушки болтали, смеялись и почти забыли о войне. Единственным мужчиной, сопровождавшим их в поезде из Москвы, был пожилой врач, который неустанно опекал, давая отеческие наказы: «Старайтесь побольше спать», «Не пейте воду из лужи».
В животе у Ани заныло от глухого ужаса.
Тебе страшно, Аннушка?
Ее мысли, в которых она искала хоть какое-то утешение, прервал замогильный голос. Перед ней стоял политрук. Аня была самая высокая в группе, тонкие руки и длинные ноги, казалось, вытягивали ее еще больше. Она одна могла смотреть Голюку в глаза, не задирая головы. Политрук снова заорал. Этот мужчина в расцвете лет был бы очень привлекательным, если бы не холодный взгляд его голубых глаз. «Кошачий взгляд», — подумала Аня.
— Что тебя беспокоит, товарищ? Новая прическа отлично подойдет к твоей новой форме! — бросил Голюк не столько в утешение девушке, сколько на потеху зрителям.
Но почему он выбрал именно ее для демонстрации своей власти?
Аня опустила глаза и тут же укорила себя за это. Тело все равно ее выдало. Она чувствовала, что ни в коем случае нельзя проявлять замешательство. Иначе не выжить.
— Не обращай на него внимания, — шепнула ей в спину Софья. — Вперед!
Аня стиснула зубы, глубоко вдохнула и подумала, что с подругой ей повезло.
Они встретились несколько месяцев назад в Москве на строительстве метро и с тех пор не расставались. Софье недавно минуло двадцать пять, она была крепенькой брюнеткой и рядом с высокой подругой казалась совсем коротышкой. А еще она была чуткой, готовой прийти на помощь в нужную минуту. Аня села в парикмахерское кресло, выпрямилась как струна и с замиранием сердца стала ждать первого взмаха ножниц. Изо всех сил удерживая слезы, Аня старалась показать, что она вовсе не хрупкая девчушка и здесь, среди будущих советских пилотов, она на своем месте. Ей следовало вести себя крайне осторожно, ведь сейчас на нее нацелились десятки глаз. И не только потому, что Голюк ее унизил, но и потому, что ее прекрасные волосы водопадом обрушились ниже пояса. Они были черные, а их синеватый отлив перекликался с глубиной цвета Аниных глаз — серой радужкой с темно-синим ободком. С ранних лет миндалевидные глаза и черная грива восхищали окружающих. Аня была сухощавой, как и ее высокий белокурый отец, а вот удлиненный разрез глаз и черные как смоль косы достались ей от матери-якутки. Узнав, какая судьба уготована сегодня ее дочери, мать точно упала бы в обморок.
Когда солдат начал дрожащими руками остригать Анины волосы, все притихли. Даже полкового парикмахера пугала задача обкромсать эту роскошную лавину. Девушки, ожидавшие очереди, в последний раз оглаживали свои нежные локоны.
Послышался шепот кого-то из мужчин:
— Что Голюк делает? Странно. Он же обычно в это не встревает…
Даже мужчин-пилотов смущало присутствие политрука, им казалось, что тот зашел слишком далеко.
На губах политрука змеилась ядовитая улыбка, из уголка рта свисала потухшая сигарета. Заложив руки за спину, он молча стоял перед женщинами и пристально оглядывал их одну за другой. Голюк внушал страх и явно этим наслаждался. Ни одна из девушек не могла выдержать его взгляда.
В помещении повисла удушливая тишина, у Ани перехватило горло. Упала одна прядь, за ней другая. В глазах стояли слезы, грудь стеснило, Аня еле сдерживала рыдания. Она вспомнила, как мама долгими часами расчесывала ей волосы, когда они сидели и разговаривали возле печки в комнате, служившей и кухней, и спальней. По движениям щетки Аня угадывала мамино настроение. Если Ане приходилось сильно напрягать шею, чтобы голова не запрокинулась назад, значит, мать сердится или чем-то встревожена. Если же мама была весела, ее рука делалась легкой и нежной, и дочкины волосы превращались в шелк. Когда Аня объявила ей о своем отъезде в Москву, мать отложила щетку и стала гладить волосы руками, пропуская их между пальцев, будто пытаясь повернуть время вспять и избежать неотвратимого расставания.
Слушая лязганье ножниц и клацанье механической машинки для стрижки, Аня сильно зажмурилась, стараясь не глядеть на пол, куда обрушивалось то, что больше ей не принадлежало. Ее душили воспоминания. Скорее бы закончилась эта пытка, иначе она расплачется. Аня призвала парикмахера к порядку с резкостью, которой в себе не подозревала:
— Ну-ка, поторопись! Я не собираюсь просидеть тут до ночи!
Когда расправа закончилась, Аня с вымученной улыбкой провела ладонью по волосам, остриженным совсем коротко. Девушка, севшая на ее место, не смогла сдержать слез. Аню пронзило мимолетное воспоминание: лицо Далиса, ее друга детства. Когда они, набегавшись и запыхавшись, падали в траву, он так любил зарыться лицом в ее густые волосы. Далис говорил, что мир кажется ему прекраснее, когда он смотрит на него сквозь эту голубоватую завесу.
Аня глубоко вдохнула, и ей удалось заглушить воспоминания.
Чувствуя на себе все тот же пристальный взгляд политрука, она обратилась к девушке, рыдавшей в парикмахерском кресле:
— Ничего, волосы отрастут. Не реви, твои-то не так хороши, — неожиданно добавила она, и подруги взглянули на нее с возмущением.
Это было на нее непохоже. Никогда прежде Аня не позволяла себе таких резких выпадов, тем более в отношении человека, не сделавшего ей ничего дурного. Но насмешливый взгляд политрука был так невыносим, что она ляпнула первое, что пришло в голову, лишь бы стряхнуть этот морок. Лучше уж навлечь на себя гнев, а заодно вызвать толику уважения, пусть даже минутного, со стороны Голюка. Не сказав ни слова, политрук позволил ей выйти из каморки.
Кто-то из мужчин, смотревших в окно на «плакс», отметил Анину дерзость и махнул ей рукой, приглашая сыграть с летчиками в карты. Одна из девушек уже сидела с ними. Аня узнала Оксану.
— Садись, — кивнула ей Оксана, сверкнув белозубой улыбкой и попыхивая сигаретой.
Анин взгляд задержался на ее красивых светлых кудрях: они остались невредимы и, будто дразня, грациозно спадали на плечи.
Оксана подмигнула и пригладила волосы. Ее непринужденность была так утешительна, что Аня не могла на нее сердиться. Она машинально взяла со стола металлическую зажигалку и стала ее вертеть, рассеянно глядя на блики. Тонкие черты, высокие точеные скулы, огромные глаза и короткие волосы делали Аню похожей на иностранку. Скорее, даже на иностранца: ее можно было принять за очень молодого человека. Маленькая грудь и узкие бедра не выдавали ее принадлежности к женскому полу. Аня была очень юной, и ее мимика не успела наработать арсенала девичьих гримасок. Но глаза в окаймлении длинных густых ресниц завораживали.
— Ты увидишь, — добавила Оксана вполголоса, — Голюк — зануда первостатейный. К тому же ты ему, кажется, понравилась. Будь начеку, вот все, что я могу тебе посоветовать. К своей роли политрука он относится очень серьезно.
— А ты знаешь, что говорят про зануд? — подал голос военный, сидевший рядом с Аней.
— С ними быстрее переспать, чем объяснять, почему этого не хочется! — рассмеялась Оксана. Казалось, она с летчиками давным-давно на короткой ноге.
Аня с завистью смотрела на подругу, отпускавшую такие лихие шутки, — та быстро вписалась в новую жизнь.
— Ты только что здесь появилась, а кажется, будто знакома с ними давно, — удивилась Аня.
— Мой жених офицер, и обо мне тут знают.
Двое пилотов не скрыли своего разочарования: мужчин здесь было куда больше, чем девушек, и если некоторые уже несвободны… А Оксана кивнула на военного, который как смерч влетел в комнатушку, расталкивая женщин, ожидавших своей очереди:
