Хитрово посмотрел на солнце и заторопился. Подойдя к конному двору, он увидел, как из него выехали сани, запряженные двумя лошадями, гусем. На крыльце воеводской или съезжей избы стояли Кунаков и Приклонский. Хитрово коротко простился с ними и отправился в путь, сопровождаемый пятью казаками.
Вечером Богдан Матвеевич достиг Промзина Городища. Заночевал там и к концу следующего дня приехал в Алатырь, откуда начиналась государева ямская гоньба.
2
Перед Москвой, когда появились, сменяя друг друга, слободы и посады, дорога стала накатаннее и просторнее. Запряжённый двуконь воеводский возок то и дело обгонял санные обозы, везшие в стольный град на торжища туши скота, вороха битой птицы, рогожные кули с мукой, лубяные короба замороженной рыбы и много всякого другого товара. Москва была огромна и прожорлива и без особого разбору всасывала в себя всё, что производила Русь – от Астрахани до Архангельска, от Пскова до зауральских стран.
За год с лишком пограничной службы Хитрово успел поотвыкнуть от многолюдства. На засечной черте праздношатающихся людей не было, там все приставлены к делу: казак промышлял неприятеля на ногайской стороне, стрелец нёс караульную службу, присланные из верхних уездов работные люди рыли ров, валили засеку, рубили срубы острожных и засечных укреплений. Но Москве до этих забот не было никакого дела. Её пронырливый и ухватистый на чужую копейку люд узнавал о другой, неизвестной ему России только тогда, когда на столицу наваливалась орда и рати многочисленных русских земель поспешали к ней на помощь.
Родовой дом Хитрово, большое, с полдесятины, подворье, застроенное избами и подсобными помещениями, находился неподалеку от Кремля, в Китай-городе, и был огорожен высокой кирпичной оградой. Богдан Матвеевич вылез из возка и перекрестился на образ Николы-угодника, находившийся над воротами под крышей. Скрипнула смотровая дверца, оттуда показалась борода воротника. Узнав хозяина, он сдавленно ойкнул, загремели замки и засовы, ворота распахнулись. Воротник и двое караульных уткнулись бородами, приветствуя хозяина, в грязный мартовский снег.
Хитрово ступил на деревянные мостки двора и осмотрелся. Вроде всё было в порядке, всё на месте: над поварней дымилась труба, готовилась еда для дворни, у конюшни конюх нагружал кормушку сеном, в другом конце возле людской мыльни баба развешивала выстиранное бельё на тонкие жерди. Появление хозяина вызвало среди дворовых холопов переполох. Те, кто находились близ дверей, попрятались, остальные повалились в снег. На крыльце хором появился ключник и юркнул обратно, известить о приезде Богдана Матвеевича его мать и супругу.
Хитрово сбросил на руки слуги шубу и поднялся по лестнице наверх, в горницу.
– С приездом, господин! – ключник поцеловал хозяйскую руку.
– Как управляешься, всё ли цело? – спросил Хитрово, строго глядя в глаза холопа.
– Слава Богу, все на месте, все живы здоровы. Боярыня вот только прихварывает.
– Ладно. Поговорим после.
Известие о болезни матери не было для Хитрово новостью. Прасковья Алексеевна недужила последние несколько лет. У неё была нелегкая вдовья судьба: отец Богдана Матвеевича погиб вместе со своими двумя братьями, сражаясь с шайками малоросских казаков, наводнивших Русь во времена Смуты. Царь Михаил сохранил за вдовой полное владение калужским поместьем из-за ратных заслуг мужа, что было редкой в те времена милостью.
По бревенчатому переходу Хитрово прошёл в избу матери. Она его уже ждала, сидела на постели, опираясь на горку подушек. В горнице пахло лечебными травами, сквозь небольшое окно пробивалась полоска дневного света и освещала высохшие, обтянутые истонченной кожей руки матери. Богдан Матвеевич бережно обнял её и поцеловал в щеку.
– Какое счастье, сынок, что ты приехал, – тихо произнесла Прасковья Алексеевна, глядя на сына радостными глазами, в которых вспыхивали искорки слёз. – И не чаяла уже тебя увидеть.
Хитрово подвинул к постели одноместную скамеечку и сел рядом с матерью.
– Как я мог сам приехать? Государь вызвал, чтоб ехал немедля.
Прасковья Алексеевна заволновалась.
– Что так? Или случилась беда?
– Не можно мне, матушка, входить в царское рассуждение. Он один всё ведает. Как наши родичи живут-здравствуют?
Род Хитрово был большим, многие из него числились при царском дворе стряпчими и стольниками, стояли друг за друга горой, что было необходимо в соперничестве с другими дворянскими родами.
– Мало я кого вижу, Богдан. Кому нужна я, старуха?
– Что, и брат Иван не бывает?
– Ты же знаешь службу стольника? В своём приказе днюет и ночует. Ко мне забежит, посидит чуток, да все на оконце поглядывает, торопится. Днесь заскакивал, винную ягоду на меду принес. Вон она в чаше. А ты надолго?
– На то есть царская воля, матушка, – сказал Хитрово, доставая из-за пазухи небольшую икону. – Был по делам в Казани, заехал в Богородицкий монастырь. Архимандрит Паисий благословил тебя образом пресвятой Богородицы.
Прасковья Алексеевна с благоговением взяла в руки иконку и поцеловала.
– Отблагодари отца архимандрита, Богдан, – сказала она, заметно повеселев. – На Москве наслышаны о подвигах его монастырской братии. Авось мне их молитвы помогут. Боли у меня, порой спасу нет, все суставы выворачивает.
Хитрово ласково погладил руку матери, поправил одеяло.
– Я завтра буду у государя. Позволь испросить для тебя его иноземного лекаря?
– Нет, нет! Что ты! – Прасковья Алексеевна не на шутку испугалась. – Эти немцы все лютераны и чернокнижники! По всей Москве дома себе наставили. На Рождество патриарх вышел из собора, народ пал ниц, а двое стоят. Оказались немцы, в нашем русском платье. Нет, немецких лекарей не надо!
Хитрово промолчал, ему самому не нравилось чванливое поведение немцев в Москве, в которую их наприглашали для создания войска иноземного строя. Большинство из них были хвастливы, задиристы, русских порядков не знали и не хотели знать, отчего случались драки между ними и москвичами.
– Я ведь не одна здесь, – продолжала Прасковья Алексеевна. – Сноха каждый день у меня сидит, Хитрово приходят, твой наперсник Федя Ртищев бывает. Ты к нему съезди, Богдан. Он сейчас у государя в большой силе.
Дверь в горницу отворилась и тут же захлопнулась.
– Марьина девка прибегала, – улыбнулась Прасковья Алексеевна. – Да и ты сам, наверно, заждался встречи. Иди к жене.
Хитрово поцеловал мать, вышел из горницы и по бревенчатому переходу проследовал в женину избу, в которой не был более года.
Распахнул дверь и сразу попал в жаркие объятия. Мария обожгла его долгим горячим поцелуем, и он сам загорелся, подхватил жену на руки, закружил по горнице.
– Отпусти, задушишь, – пролепетала она. – Экий медведь! Неровён час, кто увидит наше баловство.
– Жена должна быть скромной на людях, а вдвоём как не побаловаться!
Но опустил её и, отпустив на шаг, осмотрел всю целиком взыскующим взором и улыбнулся. Ему показалось, что за время разлуки жена еще более похорошела, раздобрела, но не в полноту, а приобрела спелую мягкость, её тело при движениях, несмотря на просторную одежду, зазывно играло и влекло к себе истосковавшегося мужа. Мария всё поняла и лукаво улыбнулась, довольная своей властью над супругом.
– Как Василиса? – спросил Хитрово. – Здорова ли?
– Она рядом, – сказала Мария и крикнула: – Дунька, приведи Василису!
Богдан Матвеевич с волнением ждал появления дочери. Их первый ребёнок, тоже девочка, умерла от оспенного поветрия несколько лет назад.
– Подойди к отцу, – Мария слегка подтолкнула Василису, которая уцепилась за подол её летника. Дочери было всего четыре года, и от отца она отвыкла, да и раньше видела его не часто, почти всё время он был на службе во дворце.
Богдан Матвеевич взял дочь на вытянутые руки, вгляделся в настороженное личико: она обещала стать похожей на мать, такая же большеглазая, волосы с золотым отливом.
