— Клеариста!
Из соседней комнаты до слуха Гикии донеслось чье-то всхлипывание, тихий стон.
Она испугалась — что там такое? Кое-как встала, с трудом растворила дверцу.
Клеариста скорчилась на полу, подогнув колени к животу — видно, замерзла.
Лицо ее было голубым — у смугловатой Клеаристы оно от страха, холода или волнения становилось не белым, как у других, а принимало синевато-бледный оттенок. Темные волосы растрепались. С мокрых бесцветных губ на сплетенную из тростника циновку стекала розовая слюна.
Гикия в тревоге наклонилась к служанке и брезгливо отпрянула. Густой запах винного перегара ударил ей в ноздри.
— Напилась, дрянь! — с отвращением крикнула Гикия.
Клеариста жалобно залепетала:
— Я… я — ик — ходила на площадь — ик! — встретила подруг — ик! — не знаю, как добралась домой…
Гикия всплеснула руками от возмущения. Ну, что это за существо?
Рассеянная, ленивая, сонливая, медлительная, наивная, недалекая девчонка!
Любит по вечерам лежать на животе, повернув голову набок и подложив под щеку сложенные вместе ладони и так засыпать, слушая стихи из «Одиссеи».
Сластена. Любопытна — кто, что, где, как, куда, откуда, зачем, почему?
Слезлива — получив взбучку за неряшливость или забывчивость, сидит в уголке, молча плачет, вытирая слезы указательным пальцем.
Но стоит ей простить — слезы тут же высыхают, Клеариста радуется, ластится, будто ничего не случилось.
Большой ребенок.
Дочь архонта росла вместе с Клеаристой и относилась к ней не как госпожа к служанке, а как старшая сестра к младшей, и легко прощала ей все проделки.
Но на этот раз… должно быть, раздражение, вызванное необычайной усталостью, ожесточило ее сердце.
К тому же, с тех пор, как Гикия отдалилась от Ореста, она возненавидела вино. Сама не пила и глотка и терпеть не могла пьяных, тем более женщин. Нет ничего мерзостней на свете, чем вдребезги пьяная женщина.
И Гикия, потеряв самообладание, встряхнула Клеаристу за волосы:
— Ну, я тебя проучу, обезьяна!
Она позвала на помощь Тавра (от таврского у того осталось только прозвище — он не помнил ни слова из родного языка, превратился в годы рабства в настоящего эллина) и приказала ему оттащить Клеаристу в чулан, находившийся в той стороне дома, которая примыкала к скотному двору. Комнаты тут обычно пустовали, так как у Ламаха была небольшая семья, всем хватало места в более благоустроенной передней и средней части дома.
Использовался только чулан, и то редко, для отсидки тяжко провинившихся рабынь. Чтоб они не скучали и не теряли время понапрасну, сердобольная хозяйка, супруга Ламаха, поставила здесь прялку. Из маленького зарешеченного оконца в каморку проникал слабый свет. Трудно сказать, чего больше было сделано в этом чулане с тех пор, как существовал дом, — пряжи напрядено или пролито слез.
Тавр, неравнодушный к Клеаристе, и сам чуточку хмельной, нехотя подчинился госпоже, бережно уложил девушку на циновку и заботливо укрыл ее своим грубым плащом. Немного согревшись, она опять уснула.
— Пусть протрезвится, — сказала Гикия со злостью.
Через полчаса она уже остро кручинилась о том, что так безжалостно обошлась с Клеаристой; она собралась было вновь позвать Тавра и приказать ему, чтоб он привел Клеаристу обратно, но тут ей вспомнились слюнявые губы служанки, ее голубое лицо, и к горлу волной прихлынуло отвращение.
Гикия долго колебалась между гневом и жалостью, но когда пришла к твердому решению простить бедняжку, усталость одолела Гикию, и она крепко уснула.
Клеаристе понадобилось немного времени, чтобы протрезвиться — на дворе ведь стояла зима, а зажигать жаровню в чулане для провинившихся не полагалось. Девушка закоченела.
Проснувшись, Клеариста сначала не поняла, где она, что с нею. Наступил уже вечер, но в каморке — слава богу — горел свет: добрый Тавр на свой страх и риск принес крохотную краснолаковую лампаду, вылепленную из глины в виде головы оленя.
До Клеаристы дошли пьяные крики гостей, переливчатые звуки песен, захлебывающиеся взвизги флейт, и служанка вспомнила Гикию и осознала свою вину.
Все пропало! Клеаристу охватил приступ стыда и отчаяния. Как она посмотрит теперь в глаза хозяйке?
Клеариста, хныча, расцарапала себе лицо, сорвала о шеи ниточку коралловых бус, рывком сняла с пальца золотое кольцо, подарок Гикии, и швырнула его в угол. Кольцо промелькнуло в сумраке крутящейся искрой, ударилось о стену, отскочило и куда-то укатилось.
Девушка опомнилась. Горе! Не хватало еще, чтобы кольцо потерялось. Она вскочила и принялась шарить по каморке, но кольца нигде не было. Беда!
Клеариста подняла и встряхнула циновку — от воздушной волны слабый язычок огня в светильнике пугливо затрепетал. Кольцо тонко звякнуло у ног, завертелось на месте и, дразняще помедлив, запало в глубокую щель меж толстыми досками пола. Едва Клеариста протянула к щели руку, светильник погас. Несчастье!
Оглушенная, подавленная случившимся, не в силах что-либо сообразить и предпринять, Клеариста неподвижно сидела над щелью и тупо прислушивалась к тому, как гулко стучит сердце.
Вот незадача! И надо же, чтоб все так получилось… Дура! На Клеаристу нашло покорное равнодушие безысходности. Теперь уж ничего не поделаешь.
И она долго сидела так и бессмысленно глядела на протянувшуюся в темноте перед коленями желтую полоску.
Разум Клеаристы настолько оцепенел, что она не обращала на золотистую полоску никакого внимания, будто ей тут и полагалось быть — где-то в сонной глубине сознания мелькнула смутная мысль: наверное, это луч от дворового фонаря, проникший сюда через окошко.
Но световая полоска разгоралась все ярче и как бы рассекала одурь сознания, настойчиво притягивала к себе взгляд и вдруг, окончательно развеяв муть, заполнившую разум Клеаристы, ударила в мозг огненной стрелой.
Свет! В щели меж досками пола — свет! Откуда? Внизу — подполье, старый, заброшенный погреб, которым не пользуются уже много лет.
И в прояснившемся мозгу Клеаристы разом вспыхнул и отчеканился вопрос: почему в подполье горит свет?
Клеариста завозилась на полу, чтобы устроиться поудобней, приникла глазом к щели, замерла на некоторое время, стараясь лучше разглядеть, что творится внизу… и внезапно слабо вскрикнула и откинулась назад.
Потом, дрожа, припала к щели ухом… осторожно поднялась, бесшумно, на цыпочках, выскользнула из чулана и со всех ног бросилась к хозяйке.
— Гикия, сестрица, встань! — растормошила она дочь Ламаха.
— Ну?
— Беда!
Гикия спросонок неприязненно и сердито поглядела на Клеаристу.
Почему она здесь, а не в чулане? И что ей такое примерещилось?
Клеариста окаменела перед кроватью — прямая и строгая, как жрица, произносящая заклятие. Расширенные глаза служанки выражали изумление и ужас. И потому, что девушка не дрожала, не ахала, не охала, как обычно, а молча стояла, потрясенная чем-то, Гикия поняла — действительно случилось что-то страшное.
Холодея от недобрых предчувствий, Гикия сбросила покрывало и схватила Клеаристу за руку:
— Какая беда? Говори!
— Пойдем, сестрица. Только не в чулан… оттуда плохо видно… ничего не расслышишь. Я знаю другой путь.
— Ради богов, что случилось?
— Идем скорей, увидишь сама.
Гикия уловила в голосе Клеаристы тень повелительности. Она, никогда прежде не видевшая в служанке такую многозначительную строгость и мужественную решимость, невольна покорилась ей и молча побежала следом, когда та с неожиданной твердостью увлекла хозяйку за собой.
Знание тайны в один миг возвысило служанку над госпожой как в глазах самой Клеаристы, так и в понимании Гикии. Старшая сестра превратилась в младшую и, целиком доверившись ей, только просила по дороге робко и умоляюще:
— Ну, скажи, миленькая, что случилось?
— Тише! — сердитым шепотом прикрикивала на хозяйку Клеариста и бормотала под нос, как помешанная: — Я знаю… знаю, как их подслушать…
Она привела Гикию в какую-то забытую конурку на нежилой половине дома. Клеариста ухватилась за медное кольцо, вделанное в люк подполья. Тяжелая крышка не поддавалась.
— Помоги!
Вдвоем они подняли громоздкую дубовую крышку люка. Открылась холодная темная пустота. Расстелив на полу возле провала плащ, Клеариста легла на него и коротким движением ладони пригласила Гикию сделать тоже.
— Смотри вниз!
Они с четверть часа глядели в темноту. Постепенно, по мере того, как глаза их привыкали к мраку, внизу проступали очертания каменных ступенек.
— Видишь? За мной.
Клеариста быстро и гибко, как ящерица, нырнула в отверстие. Гикия, замирая от страха, последовала за нею. Она ни о чем не думала — в такие напряженные мгновения не размышляют. Только сердце стучит — ох, как стучит сердце.
