Наступила тихая, безлунная, но звездная ночь; по небу бродили облака, как бы желавшие заслонить сияние звезд.
Мортвирта стояла на холме среди круга камней перед огнем, зажженным ею у подножья кургана. На земле стоял сосуд с водой, почерпнутой из римского фонтана; яркое пламя придавало поверхности воды красный или, вернее сказать, кровавый цвет. Вокруг воды и огня был проведен круг, составленный из кусочков коры, вырезанных в виде острия стрел, их было девять, и на каждом из них была вырезана руна. В правой руке Мортвирта держала посох; ноги ее были босы, а талия стянута поясом, на котором тоже были изображены руны; к нему была прикреплена сумочка из медвежьей шкуры, украшенная серебряными пластинками.
Когда Гарольд пришел, лицо Хильды имело дикое и мрачное выражение. Она будто не замечала графа, пристально смотрела на огонь. Потом, как будто пробужденная невидимыми силами, она задвигалась вокруг заколдованного круга и запела тихим, глухим голосом такую песнь:
У священного ручья
Сидят Норны,
И водой его ежедневно
Освежают ясень жизни.
Олени щиплют листочки*,
[30]
А змеи гложут корень;
Но зоркий орел
Стережет дерево.
Капли воды из ручья
Я на гроб твой пролью,
Руны вызовут,
Пламень жизни,
Славный сонм наших праотцов
Из могил возведут.
Всю правду пророчице
И вождю ты скажи.
Хильда брызгала на могилу водой и кидала кусочки коры в огонь. Из склепа начало вырываться яркое сияние, в середине которого постепенно выдвигалась тень громадных размеров. Как Гарольд, внимательно наблюдавший происходящее, ни напрягал зрение он не в состоянии был решить, видит ли пред собой настоящее привидение или только какой-то сгустившийся туман. Вскоре Хильда снова начала петь:
О, Великий мертвец,
Кому саваном служит
Блеск его подвигов,
Ты прими мой привет!
Как Один во дни минувшие
Мрак гробов вопрошал.
И от праха Мимира*
[31]
Научения ждал
Так и гордый потомок
Его ждет от могил
Чтобы дух его праотцев
Его путь осветил.
Огонь громко затрещал, и из пламени полетели к ногам волшебные кусочки коры, знаки и буквы, которые теперь все были в блестящих искрах. Хильда подняла их и с любопытством осмотрела их; потом она издала такой ужасный крик, что Гарольд невольно задрожал всем телом. Хильда опять запела:
Ты не воин сошедший,
В лоно хладной земли;
Я дрожу пред тобою,
Посланник высшей судьбы.
Мощный сын исполина,
Грозный вождь,
Ты сковал мне уста,
Силу чар сокрушил!
Хильда страшно скорчилась, голос ее превратился в хрип, а изо рта показалась пена, но она продолжала:
Монагарх, сын колдуньи,
В Ямвиде царствуешь ты;
И на гибель несчастным
Ткешь нить зол и беды.
Когда в час роковой,
Судно мчится на мель,
Тогда гады толпой
Из болота ползут.
И на месте, где ты
Во сне являлся девице,
Стоишь гордо, но крылья
Распусти и лети поскорей.
Грозен, грозен дух злобы
И коварен.
Но ты
Не робей, и надменный
Враг падет пред тобой.
Пророчица опять замолкла, и Гарольд решился приблизиться к ней, видя, что она все еще не обращает на него внимания.
– Я действительно разрушу все козни врага, – заговорил он, – но я вовсе не желаю спрашивать живых или мертвых об угрожающих мне опасностях... Если ты можешь быть посредницей между мною и этой тенью, то ответь мне только на те вопросы, которые я считаю нужным предложить тебе. Во-первых, скажи мне, вернусь ли я благополучно из своей поездки к Вильгельму Нормандскому?
Пророчица выслушала его, стоя неподвижно, как статуя. Едва раскрыв губы, она произнесла чуть слышным голосом:
– Ты вернешься благополучно.
– Будут ли освобождены заложники моего отца?
– Заложники Годвина будут освобождены, зато Гарольд должен будет оставить от себя заложника.
– Зачем от меня заложник?
– Он будет гарантией прочности твоего союза с ним.
– А! Значит герцог Вильгельм согласится заключить со мной союз?
– Согласится, – ответила Мортвирта изменившимся голосом.
– Будет ли этот союз способствовать моему браку с Эдит?
– Будет! А без него тебе никогда ни назвать Эдит своею... Перестань больше спрашивать, перестань! – крикнула пророчица. – Разве ты не понимаешь, что моими устами говорит демон и душа моя страдает невыносимо!
– Но мне надо задать и другой вопрос: буду ли я королем Английским? Если буду, то когда?
Лицо пророчица оживилось, а огонь очень ярко вспыхнул, и из него вылетели оставшиеся в нем кусочки коры. Хильда бегло взглянула на них, затем она торжествующим голосом запела:
Когда снежной пеленою
Волчий месяц[32] убелит
Холмы, долы, и с зорею
Их луч солнца озарит,
А зима пушистым инеем
Темный лес посеребрит,
Тогда рока назначение
Завершит волшебный круг,
Племя Тора ждет паденье,
И умрет Сердика внук;
И Одина корона
Заблестит на лбу Саксона.
Пусть же высятся преграды,
Пусть твой враг тебе грозит!
Ты расстроишь все засады
Тебя хитрость не смутит:
Рок венец тебе сулит!
Не назначено судьбою
Людям путь тебе закрыть.
Ты под высшей обороной,
И главу твою с короной
Силе в век не разлучить!
Пока кости мертвецов
Мирно спят на дне могил,
И, пылая жаждой мести,
Не тревожат жизни пир.
Если ж солнце в час полночный
Свод небесный озарит,
И меж ним и бледным месяцем
Бой ужасный закипит,
Трепещи!
Тогда в могилах
Кости мертвых встрепенутся
И, как дух опустошенья,
Над живыми пронесутся!
Трон пребудет в твоем роде,
Твой венец не перейдет
Ни к кому, пока в родимой
Стороне, тобой любимой,
Имя саксов не умрет!
Чувства их и твой престол
В одно целое сольются,
Укрепятся, разрастутся
И роскошно уберутся,
Как ясеня лист и ясеня ствол,
Как вешних вод теченье
Одевает в зелень луга,
Так судьбы предназначенье
Завершит волшебный круг!
Вопрошатель мой прекрасный,
Мой ответ произнесен,
Мчись же смело в путь опасный
И не бойся бурных волн.
Море дружными валами
Тебя к цели принесет;
И народ твой с ликованьем
На престол тебя взведет.
И лишь с вьюгой и снегами
Волчий месяц прилетит,
Солнце яркими лучами
Скипетр твой озолотит!
И когда под бури свист
Все поблекнет,
И камнями драгоценными
Засияет твой венец.
Невозможно описать, каким ликующим голосом были произнесены последние слова... Хильда еще несколько минут простояла неподвижно, пока огонь вдруг не погас и внезапно поднявшийся ветер не завыл в развалинах. Тогда пророчица без памяти повалилась наземь.
Гарольд поднял глаза к небу и пробормотал:
– Если грешно, как говорят жрецы, подымать завесу будущего, то зачем же нам дан ум, который вечно стремится проникнуть сквозь поставленные ему преграды? Зачем тогда дано желание совершенствоваться? И как же считать человека совершенным, если он не может узнать, что будет с ним завтра?
Никто не ответил Гарольду. Ветер свистел и стонал, облака неслись по небу, и звезды начали гаснуть...
На другой день Гарольд с блестящей свитой и полный надежд отправился в путь к нормандскому герцогу.
Герцог Вильгельм Нормандский сидел в одной из роскошных палат руанского дворца за громадным столом, заваленным разнообразными книгами. Перед ним лежал план нового шербургского порта, а возле него – рукопись любимой книги герцога «Комментарии Цезаря», из которой он заимствовал многие полезные сведения. Эта рукопись была испещрена заметками, сделанными смелой рукой герцога. Несколько длинных стрел с разной отделкой было небрежно брошено на архитектурные рисунки строящегося аббатства. В открытом ларчике превосходной работы, подаренном королем Эдуардом, лежали письма от разных государей, искавших дружбы Вильгельма или угрожавших его спокойствию. За спиной герцога сидел его любимый норвежский сокол, без клобучка, так как он не пугался гостей; в дальнем конце палаты уродливый карлик с очень умным лицом рисовал на мольберте сражение при Вольдедюне, которое стало примером блистательных подвигов Вильгельма на поле брани. Эта картина рисовалась для герцогини, которая желала перенести его на канву.
Маленький сын герцога возился на полу с громадным бульдогом, который, видимо, был не расположен играть, так как скалил с ворчаньем свои острые зубы. Ребенок был похож на своего отца, но лицо его выражало больше искренности, чем ума. Грудь и плечи сына напоминали богатырское сложение герцога, хотя не обещали его роста. После возвращения Вильгельма из Англии его атлетические формы утратили прежнюю пропорциональность. Изменилось и его лицо; черные волосы поседели на висках, а волнения провели глубокие морщины вокруг его великолепных глаз и алых губ; только усилие его железной воли могло теперь вызвать на этом лице выражение благородной рыцарской прямоты, которой оно когда-то отличалось. Великий герцог был не прежний пылкий воин.
