Текст, приведенный выше, относится к царствованию фараона Сенусерта III. Но строки эти могли бы относиться к любому другому фараону и любому другому царствованию. Разве не в подобных же выражениях описывается совершенное Аменхотепом II: «Он уничтожил их, словно они не существовали, они были повержены и распростерты. Затем отправился он радостно отсюда»?
Не просто отправился, а радостно. Не так ли радовался Марк Антоний, приказав казнить Цицерона? По словам Плутарха, он приказал «отсечь ему голову и правую руку, которой оратор писал речи против него. Ему доставили эту добычу, и он глядел на нее счастливый и долго смеялся от радости».
Когда происходят казни, массовые казни, психологический механизм самосохранения побуждает человека толпы ассоциировать себя не с казнимыми, а с казнящими. Даже в гитлеровских лагерях смерти некоторые узники находили особое утешение в том, чтобы во всем подражать охранявшим их эсэсовцам, старались раздобыть и носить их знаки отличия, детали мундира и т. д. Дремлющие древние инстинкты агрессии, пробуждаясь при виде казней, незримыми эмоциональными нитями привязывали человека толпы к деспоту и тирану. Подсознательно идентифицируя себя со своим кровавым властителем, он как бы сам испытывал волнующую причастность к насилию, жестокости и власти.
Когда Иван Грозный приближался со своим войском к Новгороду, по пути его следования все было обращено в прах и смерть. В Клину, Твери, Торжке и Медыни все жители были передушены. Небывалой жестокости этой было дано тонкое византийское объяснение. Душители, выполнявшие волю царя, говорили, что это необходимо, мол, «для того, чтобы никто не знал тайны приближения царя во главе войска».
А что делал в это время народ, тот самый народ? Под колокольный звон в полутемных храмах он возносил горячие молитвы о здравии заступника, царя-батюшки.
В июле 1570 года в Москве, в Китай-городе, Иван Грозный проводил одну из своих обычных массовых казней. В течение двух часов около 200 человек были сварены живьем, распилены пополам, разрублены на части. Детей и жен казненных царь приказал утопить. И вот, когда происходило все это, царь, сам принимавший участие в казнях, обратился к толпе, возбужденно гудевшей перед помостом.
– Народ! – крикнул он. – Скажи, справедлив ли мой приговор? И народ дружными криками выразил свою поддержку царю и всему, что он делал.
– Дай бог тебе долго жить, наш батюшка-царь! – кричали из толпы.
Впрочем, это были зрители. А сами казнимые?
Боярин, посаженный царем на кол, умирая в нечеловеческих муках, кричал:
– Боже, помоги царю! Боже, даруй царю счастье и спасение! Многие ломали голову над этой психологической загадкой. Говоря об удивительной популярности у народа такого жестокого правителя, как Иван Грозный, Адам Мицкевич высказал как-то мнение, что простой народ вообще питает склонность к свирепости как к проявлению силы и боготворит насилие. Вот почему, по его мнению, подданные Ивана Грозного и даже семьи его бесчисленных жертв так горевали, когда он умер. Этим же механизмом сознания объясняют горячую любовь народную к другим владыкам, заслужившим эту любовь посредством массовых убийств и казней. Таким кумиром толпы был прославившийся своей нечеловеческой жестокостью Нерон.
Иван IV (Грозный) (1530– 1584), русский царь, прославившийся своей жестокостью
Во время одной из особенно жестоких массовых казней обратился к толпе: «Народ! Скажи, справедлив ли мой приговор?» И в ответ услышал: «Дай бог тебе долго жить, наш батюшка-царь!»
Известно, что после его смерти каждую весну и лето народ украшал цветами его гробницу, выставлял всюду изображения Нерона и т. д. Император Вителлий, желая расположить народ к себе, обещал во всем следовать Нерону, а император Отон был весьма польщен, когда угодники наградили его именем Нерона, и всегда с гордостью прибавлял его к своим официальным титулам.
Нетрудно проследить исторически, что крайняя жестокость правителя всякий раз выступала как подтверждение неограниченности его власти. Тем самым убийства, в том числе собственных сторонников, массные казни оказываются не столь уж бессмысленными деяниями, хотя пожалуй, далеко не всегда и осмысленными поступками правителя. Это своего рода символические акции, взывающие к инстинктам толпы на уровне иррационального, акции на языке этих инстинктов, утверждающие право индивида на власть.
В глазах его огонь, а лицо светится…
Слова, сказанные о Чингисхане его современником
«Фактор икс».
Итак, тот или иной человек становится владыкой отнюдь не от избытка мудрости, ему отпущенной. И даже сила и жестокость – качества, с которыми массовое сознание испокон веков связывает понятие власти, скорее сопутствуют этому феномену, нежели полностью и исчерывающе объясняют его. Предрасположенность индивида к тому, чтобы властвовать, вообще не поддается объяснению и анализу – так полагают некоторые. Английский исследователь Л. Броал самым тщательным образом проследил пути, которые привели к власти 16 английских премьер-министров. Разбирая их биографии, высказывания, письма, он пытался выявить какую-то черту, какой-то фактор, общий для этих людей. Несмотря на все старания, ему это не удалось. «Я не смог выделить общего фактора, – писал он в итоге, – кроме честолюбия, двигавшего ими».
Этим вопросом – о причине власти индивида над себе подобными – задавались и древние. Аристотель полагал, что причина кроется в некоем властвующем начале, присущем психике отдельных людей. «Уже непосредственно с момента самого рождения, – писал он, – некоторые существа предназначены к подчинению, а другие – к властвованию».
Итак, врожденная психологическая предрасположенность индивидов к определенной социальной роли. Эта мысль Аристотеля двадцать четыре века спустя обрела подтверждение и развитие. Австрийский врач и психолог А. Адлер, ссылаясь на наблюдения многих социологов и этнографов, пришел к выводу, что любой общественной структуре присуща форма пирамиды, на вершине которой оказывается некий ведущий. В различные эпохи его называют то вождем, то царем, то лидером или президентом. Но как бы его ни называли, это некий единый человеческий тип, так называемый «тип альфа». Это те, кто рожден властвовать. Они готовы бороться, убивать и быть убитыми сами – ради того, чтобы реализовать эту заложенную в них предрасположенность.
Диаметрально противоположный человеческий тип – это тип, призванный повиноваться. По словам американского исследователя Г. Хиршфельда, «это люди, занимающие более низкое положение в обществе по доходам и образованию, в силу многих причин они больше других подвержены эксплуатации со стороны боссов, предпринимателей, финансистов, президентов, королей, баронов, феодалов, племенных вождей, а также религиозных, политических, академических, культурных и других лидеров». Эту часть населения он назвал лишенной атрибутов человеческого достоинства.
Говоря о людях этого типа, Ф. Энгельс отмечал, что им присуща долгая, переходящая от поколения к поколению привычка к подчинению[11].
Революционеры и ниспровергатели политических систем не раз приходили в отчаяние, сталкиваясь с этой привычкой, с апатией и безразличием толпы. Русский революционный демократ Н. Г. Чернышевский писал о массах, проявивших абсолютное равнодушие к политическим вопросам и слепо следовавших за теми политическими руководителями, кто взял над ними власть.
«…Масса нации ни в одной еще стране не принимала деятельного, самостоятельного участия в истории», – писал Чернышевский. И действительно: в годы английской буржуазной революции армия Кромвеля, решавшая участь нации, составляла лишь около 1 процента всего населения; во французской революции, в момент ее максимальной активности, участвовало не более 2—3 процентов народа; в американской революции, по данным исследований, принимало участие (или поддерживало ее) менее 10 процентов всего населения. Примеры других политических переворотов могут лишь подтвердить эти цифры.
Многие политологи отмечают политическую пассивность народных масс в условиях современных западных демократий. Развитие телевидения, считают некоторые, еще больше усиливает эту тенденцию, порождая у масс иллюзию причастности к происходящему. Впрочем, жалобы на пассивность граждан раздавались еще в Древней Греции.
По словам Аристотеля, уже в V веке до нашей эры народное собрание в Афинах не могло собрать кворума, потому что граждане перестали являться на него. Тогда политические вожди вынуждены были ввести своего рода плату за участие в общественной жизни. Явившемуся в народное собрание платили сначала по одному оболу, затем стали платить по два, а со временем – и по три.
