него скорее всего бросит панику, и сказал:
– Не пренебрегайте маленьким… Бедность его многому научила. Ему безумно везёт. Не без того, чтобы в Золоторые, Шарлее и от гневковских денег не получил. И у нас много таких, кто готов дать ему людей…
– Что с того? – спросил Кристин. – Будем воевать с монахом! Тем лучше, человек подкрепится и онемевшие руки оживут.
За столом, к которому мало кто прикоснулся, осталось несколько человек, так все были заняты около воеводы, уже высылающего гонцов, послов, солдат.
Во дворе, несмотря на Пасху, с куличом в одной руки и бичом в другой, с набитыми ртами, наспех поднося к жаждущим устам кубки, которые наполняла им челядь, слуги выезжали в разные стороны.
Дерслав внимательно за всем следил. Дождавшись Судзивоя, он поговорил с ним ещё и под вечер выбрался назад домой.
На расстоянии нескольких стай за городом его ждал всадник в капюшоне.
– Какие приказы? – спросил он.
– Сидите тихо, Судзивой критично относится к князю, сомневаюсь, чтобы его поддержал. Нужно ждать, как дальше пойдут события. Он, пожалуй, не даст ему нагреть места ни во Влоцлавке, ни в Золоторыи.
Они ещё пошептались, и всадник в капюшоне, пришпорив коня, помчался в лес, а Дерслав с поникшей головой медленно направился назад в Большую Деревню, читая молитвы и прислушиваясь к голосам вечера.
Старые приятели князя Владислава при известии о его прибытии и неожиданном успехе все растрогались, но нигде радостней не приветствовали эту новость, как в Дрзденке.
Старый Бодча, по правде говоря, имел не самое лучшее представление о способностях и настойчивости Белого, но любил его, имел к нему слабость, а к этой любви примешивалась жалость. Единственная дочка Бодча, Фрида, защищащала князя, за которой шли иногда и братья Ульрих, Доброгост, и даже Арнольд. Из этих троих первый, может, был с ним в более дружеских отношениях.
Как раз в субботу перед преводами в замок в Дрзденке все были в сборе.
Уже пожилой Бодча, который пил много пива, а двигался мало, в последние годы неимоверно растолстел и свои прошлые рыцарские привычки должен был оставить.
Дочка Фрида, которая, как одни говорили, выходить замуж не хотела, другие утверждали, что не могла, имела великую власть над отцом.
Была это женщина, которой мало кто, чаще с ней общаясь, в конце концов не уступал. Когда-то очень красивая, теперь ещё симпатичная и довольно свежая, ума имела больше, чем красоты, хотя, как все женщины в то время, ни читать, ни писать не умела; может, именно поэтому самым чрезвычайным образом удерживала в памяти всё, чем общение с людьми могло её обогатить. Песни, молитвы, рассказы, пословицы, новости из других стран – были у неё по первому требованию. Удивляла не одного, кто мнил себя всезнающим, а также у неё была смелость красивых женщин, что знают свою силу; никому не уступала.
Она очень хорошо говорила на нескольких языках. Весь дом был на её руках и в её голове, а так как отец мало мог двигаться, и только в окно смотрел на двор, она выдавала за него приказы и командовала урядниками, которые привыкли её слушать.
И всё в Дрзденке шло полным порядком, так что Бодча, который её сначала во что бы то ни стало хотел выдать замуж, теперь ей никого не сватал, потому что ему с ней было хорошо, а без неё не справился бы.
По принуждению Фрида Бодчанка, несмотря на женское очарование, о сохранении которого заботилась, то и дело приказывая, приобрела кое-что из мужских повадок. Её движения и фигура часто напоминали молодого воина.
Это ей не мешало вечером, когда была свободна, взять в руки цитру и при помощи её петь польские или немецкие песенки, гостям отца кружить головы и кокетливо улыбаться. Если, однако, кто-нибудь из них принимал вызывающие взгляды за чистую монету и думал на них что-то строить, она выпроваживала его грубо и насмешливо.
Повсеместно утверждали, что с того времени, когда у них в Дрзденке просиживал Белый, она очень его полюбила и клялась, что за другого не выйдет, только за него. Когда потом пришла новость, что он стал монахом, её это не переубедило… настаивала на своём, что он вернётся. Женщины, с которым она дружила, над ней смеялись, но годы ей этой веры из сердца не вырвали.
Когда в Дрзденке узнали об этом посольстве к Белому, прекрасная Фрида победно озарилась. Она была уверена, что, когда он вернётся, должен также вернуться к ней. О важности церковных обетов она не имела такого представления, чтобы они могли связывать мужа большого рода. Она была уверена, что папа отпустит князю грехи и освободит.
На самом деле все эти надежды пошатнулись, когда князь, вместо того, чтобы поехать в Гневков, он направился в Буду, и о нём долго не было слышно; но у Фриды Бодчанки была колоссальная выдержка, некое предчувствие, женское упорство.
Она теперь во второй раз победно взглянула на отца, когда после взятия Шарлея примчался посол, объявив, что князь захватил четыре замка и приветствует старых приятелей.
Этот посол, Ласота, хоть прибыл с пустыми руками, потому что у князя не было дорогого подарка, а первый попавшийся не хотел посылать, доставил необычайную радость. Фрида его спросила, могут ли они ожидать князя, но бдительный Ласота не обещал этого, объясняя, что у него будет много дел, чтобы привести возвращённую собственность в такое состояние, чтобы могла защищаться.
Влоцлавек, Гневков, Золоторыю, Шарлей нужно было обеспечить продуктами, людьми, орудиями и деньгами. Фрида это понимала… отправила пожелание успеха. Гордилась им.
С этой минуты Бодча, Доброгост, Арнольд, а особенно Ульрих, которые отмечали праздник в Дрзденке, ни о чём другом не говорили, только о Белом. Все знали его вблизи и хорошо; старик, по-видимому, знал лучше всех. Тот покачал головой, не обещая себе много. Ульрих, напротив, заблуждался той энергией, которую князь порой проявлял, тем более сильную, что была взрывом, свойственным слабым.
Доброгост тоже в нём не отчаивался.
Это было уже вечером и перед гостями для компании с Бодчи, который весь Божий день пил пиво, стояли приличные кубки, за которыми велась беседа о гневковском князе. Фрида в неё не вмешивалась, входила и выходила, только прислушиваясь. На дворе был мрак, в помещении ещё мрачнее. Старик лежал на лавке в углу, покрытой мягкой подстилкой, на углу стола.
Фрида как раз вышла.
– Говорите мне, что хотите, – начал он слегка охрипшим голосом, заикаясь и сплёвывая, – я люблю его, это определённо,
