Слова трясем с двух пол. / И сродник наш, Чапыгин, / Певуч, как снег и дол» [145]. Именем бедного крестьянина в 1939 году назовут улицу в Санкт-Петербурге…
Но это потом. А пока голодного, рано повзрослевшего ребенка, в своей недолгой жизни видевшего лишь пьянство, побои и воровство, ожидала столичная жизнь, впрочем, мало отличавшаяся нравами от деревенской.
Дом Лихачевой в 1883 году был свежеотстроен, мы и сейчас видим его таким, каким впервые увидел Чапыгин. Всего четыре года назад архитектор Иванов по заказу владелицы, жены почетного гражданина Лихачевой, надстроил до пяти этажей основное здание, ставшее респектабельным доходным домом с просторными светлыми квартирами. Через шесть лет в одной из них, 172-й, поселится Надежда Крупская, только что поступившая на Бестужевские курсы. А еще через несколько лет третий этаж здания займет семья Песковских, родственников Владимира Ленина. Екатерина Песковская, двоюродная сестра будущего вождя революции, откроет здесь частную женскую гимназию, дух которой «дышал новизной свободных идей» [146]. Гимназия Песковской славилась балами для учениц, на которые приглашались знаменитые артисты, — танцевал Иосиф Кшесинский, брат балерины Матильды, пел Гурий Стравинский. Танцам девушек обучала балерина Мариинского театра Эрлер.
Вход в гимназию был со Среднего проспекта, а на личную половину Песковских — с 6-й линии.
В этот дом нередко приходил Владимир Ленин: «В угловой комнате был расположен «фонарь», так называемый застекленный угловой балкон, заполненный большими цветочными горшками зеленых растений, среди которых стояла кресло-качалка… Это был любимый уголок Владимира Ильича, когда он бывал в семье Песковских» [147].
Деревенский мальчик Алеша, ахнувший от великолепия невиданной громады, был препровожден, однако, не к парадному входу, а во двор, где располагались флигели, занимаемые дешевыми меблированными комнатами. Здесь селились студенты, художники, мелкие чиновники, называвшие свой муравейник «Лихачевкой». Флигели имели коридорную систему и обслуживались штатом прислуги, ютившейся по углам и каморкам. Тетка Алеши Чапыгина Татьяна была одной из них. Быт крестьян здесь устроен был так же, как и в деревне — пьянство и драки продолжались с утра до вечера, иногда вместе с жильцами, нанимавшими комнаты в «Лихачевке». Даже дети в коридорах многолюдного дома играли в недетские игры — в первые дни пребывания на новом месте дочери мелких чиновников гурьбой заталкивали Алешу в темный угол и, удерживая за руки, принимались целовать, пока окрик случайных свидетелей не заставлял их отпустить пытавшегося вырваться мальчика.
Работать Чапыгина взяли нянькой. Он должен был качать люльку, в которой кричала дочка коридорного, а также исполнять поручения тетки — набирать воду в самовары, ходить в лавку за продуктами для жильцов и за выпивкой для нее и своего отца Павла, который работал младшим дворником на Среднем проспекте и постоянно навещал каморку сестры.
«Отец, найдя в шкапу хлеб, накладывал на хлеб ломтики сыра и ел.
— Он, тэта, сыр-от, воняет.
— Какой сыр не воняет. Ты не ешь, он на лошадиной моче делается.
— Тьфу!
<…> Тетка принесла сороковку початую водки, они водку роспили, тетка еще откуда-то добыла сыру, оба ели с аппетитом. <…> В комнату вошел коридорный.
— Опять Татьяна пьяна?
— А ни в одном глазу.
— Вижу — зато оба налиты. Ты, Павел, ходить ходи, да водки не носи… — пускать в дом не буду. Слушай, Татьяна. Жильцам студентам комнаты не убирай в 30-м номере — не платят за услуги… В 25-й носи кипяток и убирай, в лавку тоже ходи» [148].
Вечерами, закончив работу, несчастного Алешку брали «в гости». Дворники, горничные, разнорабочие собирались у кого-нибудь в каморке, подсчитывая накопленные гроши: «Плясали и пели все. Мне насильно Мишка кровельщик, плеская пиво, влил в рот три стакана. Я захмелел с непривычки, перебрался кое-как в угол на сундук и видел, как пьяного Мишку за толстую шею обнимала моя тетка, лезла целоваться, а он отталкивал ее, и, повесив лохматую голову, твердил одно и то же:
— Старых лахудр не люблю! Подавай молодую…
— Хороший ты, работящий… андел, — приставала тетка.
— Андел я? Хи-хи! Денег заработал охапку — пью, гуляю, а дома жена голодом ждет и ребятам моим ни жрать, ни обуть — сволочь я. Бес пьяной…
— Андел, андел, — твердила тетка.
Плясали, иные падали, мой отец, хромая, выделывал трепака, падал, вставал и вновь принимался плясать, пока его не смело в угол чужое разухабистое плясовое кривлянье.
От выпитого пива вся комната с дикими пьяными лицами, взмахами рук, с топотом, визгом и свистом кружилась передо мной, и я уже не мог глазами отыскать ни отца, ни тетки, ни Мишки кровельщика — тетка его, целуя, утащила куда-то.
Утром я проснулся с головной болью; тетка за неимением места спала со мной, но ее в комнате уже не было, а когда я встал, оделся, пошел умыться на кухню, коридорный, грязно одетый, с теткой и другой служанкой протирали сырыми тряпками пол в коридоре» [149].
Весь первый этаж дома Лихачевой был занят торговыми помещениями.
Чего здесь только не было — колбасные, молочные, фруктовые лавки, магазины шляп и белья, пекарня, винный погреб.
На стороне 6-й линии располагалась зеленая лавка купца Земляницына. У дверей ее всегда были выставлены мешки с картошкой и мелкой рыбой. Иногда Алешка приносил полный карман рыбешек и кормил дворовых котят. А к Пасхе Земляницын выставлял у входа лукошко с сырыми яйцами — тогда можно было ловко сунуть в карман несколько штук.
Несмотря на угнетающую обстановку «Лихачевки» жизнь Алеши, не знавшего другой доли, была здесь привычна, и даже приятна, по сравнению с тем, что помнил он о прошлом и что ожидало его в скором будущем. В прошлом была секшая мальчика розгами мать, которую он не любил и боялся, а после ее смерти — мачеха, нагружавшая пасынка непосильной работой. В будущем, которое ожидало его совсем скоро, тоже было не сладко. Тяжелая работа на фабрике приведет к травме бедра, которое будет
