Он так боялся потерять власть, что подозревал всех в предательстве, в том числе и брата Святослава. Он боялся, что тот не простил ему изгнания Глеба. Если бы можно было вернуть злополучный день, когда он послал сыновцу меч, не зная, что волею судьбы он обратится против него!
Воевода Коснячко старался в эти дни поменьше попадаться на глаза властителю. Увидев Изяслава-отрока, он сразу же дал ему поручение:разыскать немецкого купца Фредерика, плывущего из Новгорода в Царьград, и передать ему охранную грамоту.
Изяслав-отрок протискивался сквозь толпу на пристани. Иноземные купцы, неведомо какими путями узнавшие о поражении, спешили покинуть Киев. С неприязнью смотрел он на суетливых, мечущихся людей. "А мы не потонем. Выправим лодью. И снова вы приедете к нам, станете расхваливать свои товары. Ибо не ласку цените, но силу".
Вдобавок, будто не хватало толчеи, неожиданно пришел новый большой караван судов – из Полоцка, привез дань киевскому князю. Купцов сопровождала немалая дружина во главе с боярином Стефаном. И некому сейчас было присмотреть за ними пристальным оком. А присмотреть надо бы, ведь не зря и не для добрых дел прибыл в Киев боярин Стефан. И для чего столько воинов в охранной дружине? А сами купцы на диво рослые и дюжие, под их плащами позванивают кольчуги.
Непросто было разыскать в такой толчее суда немца. Хитрый купец поставил их на Почайне перед самым выходом из гавани. Маленькими юркими глазками он быстро глянул на княжьего отрока, спрятал грамоту за ворот, нехотя вытащил из кошеля ногаты.
Изяслав в это время смотрел на старую рабыню-служанку, несшую корыто на корму. Она нетвердо ступала по мокрым доскам распухшими ногами, и в такт шагам в ее ушах покачивались и сверкали длинные серьги. На мгновение она повернула голову к отроку, и он увидел любопытные глаза. Они были знакомы, очень знакомы… Но еще прежде, чем он узнал ее, она узнала его. Выражение глаз изменилось, в них промелькнули, быстро сменяясь, удивление, надежда, радость… Губы шевельнулись, неслышно прошептали его имя.
У Изяслава вырвалось:
– Селия?
Он шагнул к ней. Купец встревоженно смотрел на него. Кто знает, как и почему познакомились когда-то княжий отрок и рабыня Вышаты, проданная Фредерику почти насильно в придачу к отличному дубовому тесу? Может, она тайная лазутчица князя при посаднике? Фредерик успел пожалеть, что сразу не перепродал ее какому-нибудь другому неосторожному купцу.
Изяслав с болью смотрел на Селпю. Как она изменилась! Морщины у губ, резко заострившийся подбородок, болезненное лицо. Не зря он вначале принял ее за старуху. Видно, наигрался с ней боярин да бросил. Надоела она ему. А без боярской ласки плохо жить в боярском доме, выполнять черную работу…
– Селия, – повторил отрок, протянув руку к ее плечу, и умолк, не решаясь коснуться ее и не находя слов утешения. Жалость скреблась в его сердце, как мышь, а никаких иных чувств эта женщина больше не вызывала.
– Знакомы? – спросил купец и вдруг, что-то придумав, быстро заговорил:– Если ее полечить, она еще поправится. Будет молодой, красивой. Купи ее, молодец. Доволен будешь. Продам недорого. Купишь?
– Да, – сказал Изяслав и кинул в руки купца свой кошелек.
Он не смотрел, как жадно схватил купец кошелек, как начал считать деньги.
– О, доволен будешь, – приговаривал Фредерик. – Хорошая рабыня, послушная… Сейчас позову писца, грамоту составим.
Не веря своему счастью, Селия наскоро связала узелок с нехитрым скарбом. Изяслав пошел с судна, понурив голову, а за ним – она. Решилась наконец – тронула его за плечо. Отрок остановился, глянул в ее благодарные глаза, отвел взгляд.
– Возьми, – протянул ей купчую грамоту.
Селия даже руками замахала:
– Зачем мне?
– Возьми, – повторил угрюмо. – Отпускаю тебя на волю. Отныне ты не раба. Вольная…
Она не хотела верить. Опустилась на колени, схватила его руку, лепетала:
– Я раба твоя. Ты мой господин. Мой любимый господин. Тот был злой, нехороший… Я раба твоя, раба.
Селия говорила правду. Она всегда была рабыней:и в роскошных дворцах своего отца, Хорезм-шаха, окруженная толпой служанок, холивших ее тело для будущего мужа-господина, как холят и пестуют скаковых лошадей или овец, предназначенных на убой. По сути последняя из ее служанок была меньшей рабыней, чем она, скованная тысячами правил и условностей. Но тогда душа Селии была гордой – в ней жила тоска по свободе, – и даже этого оказывалось достаточно, чтобы оставаться человеком.
Изяславу стало тоскливо, тошно. Заметались мысли:"Зачем рабу рабыня? А я разве раб? Но и не вольный. Вольный сам дорогу выбирает…"
Он почти забыл о Селии. Но она напомнила о себе. Отрок выдернул руку.
– Прощай. Дарую волю.
Бросил купчую грамоту у самых ее колен и быстро пошел, почти побежал, чтобы не слышать ее зова.
Селия так и осталась стоять на коленях, пока наконец не поняла, что он не вернется. С трудом встала, побрела по дороге. В рабстве с ней случилось самое страшное – тоска по свободе угасла. Теперь свобода в чужом краю страшила Селию больше, чем рабство. Она шла назад к пристани. А за ней в клубах пыли бродяга ветер гнал купчую грамоту.
В то лето Киев напоминал вулкан, который уже начал выбрасывать из своих недр камни. Бояре, отроки, тиуны, опасаясь дубин и камней, ходили по городу в стальных шлемах и кольчугах.
Особенно бурлило Подолие. То тут, то там собирались кучки людей, кричали, гневно жестикулировали, потрясали тяжелыми палками-хлудами.
Каждый день на Житнем торжище распространялись слухи о бесчинствах половцев, гуляющих по Русской земле. Славята сказал своим кожемякам:
– Пора творить вече!
И только сказал, как услышал грозный набат. То, опередив кожемяк, ударили в било градоделы. Не для того они возводили прекрасные храмы и строили города, чтобы их разрушали дикие половцы.
Звон разнесся по всему Подолию, созывая на Житнее торжище оружейников, усмошвецов, кричников, гончаров, кожемяк, седельников и прочих многочисленных умельцев. И Михаил Молот, глядя на тысячи людей, спешащих туда же, куда и он, опьянел от сознания силы и, растянув в улыбке рот до ушей, сказал Верникраю:
– Слезем с печи да покажем себя на вече!
Многотысячная толпа собралась на Житнем торжище. Чей-то въедливый голос спрашивал:
– Если князь не может землю охранить, на што он надобен?
Ему отвечал Гром, взобравшись на сооруженный помост:
– Князю и боярам мы платили дань исправно, кормили, поили, чтобы они охороняли нас, чтобы исполняли свою ратную работу. А они с Летского поля сами убегли, нас бросили. Теперь степнякам привольно гулять по нашей земле. Жен и детей угоняют в полон, жгут селения. Того и гляди – сюда нагрянут. А кто в ответе? Князь Изяслав Ярославич, ибо он – голова людям. А коли рукам да ногам плохо, пусть голова и отвечает!
– Гнать его! Сменить! – слышались крики.
– Святослава над собой поставить! Святослава Черниговского! Он поведет на половцев!
– Всеслав Полоцкий обещал выгоды нам дать!
Все голоса перекрыл бас Славяты:
– Не главное то – добрый князь или худой. Где люди разумны, там и властитель хорош. А где люди шеи под хомут нагнули, и добрый князь иродом станет!
Но снова в толпе послышались крики:
– Битый князь нам не надобен! А Святослав был с Изяславом на Летском поле! Всеслава на княжий стол посадить! Он мудр и смел, степняков прогонит!
Это кричали полоцкие воины и наученные своими господами челядины боярские. Им начал вторить кое-кто из ремесленников.
На помост вскочил маленький сухонький человечек в монашеской ризе и замахал руками, требуя, чтобы толпа его выслушала. Это был книголюб, списчик Иннокентий:
– Летопись говорит:не от поганых зло на землю идет, но от властителей, которых обуял диавол. Слушайте слова недостойного раба Божия грешника Иннокентия. Люди! Испокон веков диавол вселяется во властителей, и тогда они распрями страны рушат. Когда прославленный Цезарь захотел власти в Риме, взял он в свое войско не только римлян, но и галлов, которых перед тем покорил. Это войско повел он на другого римского воеводу, Помпея. Римлян убивали тысячами на одной и другой стороне, а добыча досталась Цезарю. Затем снова римляне убивали римлян, добывая победу императору Октавиану. И так пошло без конца, пока к границам Рима не придвинулись варвары. Но и тогда властители не одумались. Один римский властитель звал варваров против другого римского властителя. Римлян убивали теперь и римляне и варвары, пока наконец варвары не разрушили Рим. А и наши властители не умеют совладать с диаволом. В лето шесть тысяч четыреста пятьдесят третье[84] жена князя Игоря, Ольга, мстила за мужа своего, древлянами убиенного, ибо не по правде дани захотел. Ольга обманом опоила древлян и приказала дружине рубить их, как рубили римляне братьев своих, чтобы добыть власть царевой наложнице. Иссекли древлян пять тысяч. А древляне разве не русичи, не братья кровные?
