Ознакомительная версия.
Дело одиннадцатое. Заговор царевны Софьи. Часть 1
В то утро Иоанн Васильевич трижды посылал за супругой своей, великодержавной Софьей Фоминичной, и каждый раз дворецкий, князь Петр Шастунов, возвращался ни с чем.
– Сказывают девки Софьи Фоминичны, что больна она, – испуганно разводил руками князь. – Заперлась в опочивальне и не выходит.
Иоанн Васильевич недовольно наморщил лоб. Литовский посол просил Великую княгиню принять его, а он, государь всея Руси, простиравшейся от Великого Новгорода до Югорской земли и далее за Камень-гору, не ведает, что деется в опочивальне супруги своей. Что ответить Станиславу Петряшкевичу?
И, слава Богу, что не ведает, потому что, если бы ведал, перестал бы уважать супругу свою и бояться – в глубине души чувствовал Иоанн Васильевич превосходство её в знании манер, этикета и придворных тонкостей.
Зашёл государь самолично в хоромы Великой княгини, выгнал всех слуг из светлицы, приложил ухо к массивной дубовой двери. Тихо в опочивальне. Хорошо держат звук толстые каменные стены. На славу постарался Аристотель Фиорованти, выстроив для царевны Софьи первый на всю Москву каменный терем.
А Софья Фоминична рыдала… Рыдала навзрыд, по – бабьи, горько, с всхлипываниями, переливами и завываниями.
Если кто увидал бы в эту минуту её, уткнувшуюся красным распухшим носом в высокие великокняжеские подушки, бьющую в бессильной ярости белыми полными руками по мягкой пуховой перине, ни за что не признал бы царевну Цареградскую.
И сказал бы такой очевидец сам себе: «Ну, баба, чисто баба. С глазами на мокром месте, с руками из белого теста. А чего ревёт, как белуга? Так за грехи свои всегда горестно расплачиваться».
Но грехов за собой Софья Фоминична как раз и не знала. Наоборот, жизнь в холодной недружелюбной Московии представлялась ей подвигом. Только во имя чего? В этом-то она и не могла дать себе отчёта. Оттого жалела себя всё больше и дольше.
Вспомнился переезд из Рима в Москву. Как принимали её во Пскове и Великом Новгороде! Во всю звонили колокола на старых церквях, повсюду привечали хлебами да свадебными дарами. Но как обманулась она первым впечатлением. Только и было несколько счастливых минут, так это те первые шаги по незнакомой земле. А что дальше радостного было, никак не упомнит царевна. Разве что рождение первенцев Феодосии, Елены и Василия. Но даже эти мгновения были омрачены смертью Феодосии, умершей во младенчестве. Как негодовал Иоанн. «Не уберегла!» Кричал, топал ногами, неистовствовал вместо того, чтобы поддержать, успокоить молодую мать и жену участием и добрым словом.
Дальше – больше. Когда прошёл слух, что Ахмат-хан идёт на Москву со всей своей Большой Ордой, отправил её Иоанн с малыми детьми на Белоозеро, ко двору князя Михаила Андреевича. В провожатые дал отряд стрельцов во главе с воеводой и великокняжеским конюшим, боярином Василием Тучко Морозовым. Наказал боярину, не дай Господь с ним, государём нашим, что случится, за жизнь семьи побеспокоиться.
Старые бояре Ощеря, Мамон отговаривали супруга её от военной баталии, советовали, как всегда, данью отделаться. Да сын Иоанна от тверской княжны Иван Иванович на сражении настоял, вывел полки на реку Угру, землю московскую отстоял. После этого в героях ходить стал. Её же большие бояре и князья едва ли не в измене обвинили. Мол, подло бежала из Москвы, великокняжеский род опозорила. А что Иоанн? Ни слова в защиту. Отмалчивался да отмахивался, стерёгся этих слухов. Будто не он приказ бежать на Белоозеро давал.
А к родным её как отнёсся? Брата Андреаса не привечал, ни в грош не ставил. Клочка земли в Москве не выделил. Когда же брат заговорил, что, как наследник трона, может передать права на корону Цареградскую, не безвозмездно, конечно, только посмеялся Иоанн Васильевич. А король французский Карл Восьмой, так тот соблазнился посулами Андреаса, не дурак ведь, наверное, всерьёз предложение братца принял. За права на Константинополь, Трапезунд и Сербию пожаловал Андреасу пенсион в 4300 дукатов в год, земли с доходом в 5 тысяч дукатов и войско в 100 ландскнехтов.
С Марией, племянницей её, дочуркой Андреаса, ещё хуже обошёлся. История сия до сих у бояр с языка не сходит. Подарила царевна Софья на свадьбу Марии с Василием, сыном Михаила Андреевича, князя Верейского и Белозерского драгоценное ожерелье тверской княжны, первой жены государя. То ли донёс кто из бояр, то ли Великий князь-наследник Иван Иванович где-то углядел ожерелье матушки своей покойной, шуму было «на всю ивановскую», как на Руси говорят. Разгневались Иоанн Васильевич хуже некуда. Будто те стекляшки, в золото оправленные, кучу денег стоят. Почему, мол, взяла без спросу? Будто я, Великая княгиня, у кого-то спрашивать должна. Мало того, обвинил в том, что брала из казны уйму денег в пользу брата Андреаса. А что ему, бедолаге, бедствовать? Ни двора содержать не может, ни себя самого. Ну, с братом – разберёмся. Может, он и вернёт часть денег. А Мария, племянница, за что пострадала? Забрал Иоанн, ирод окаянный, у молодых то ожерелье и другие подарки, да в оковы их хотел заковать. Мария и молодой князь Верейский и Белозерский еле ноги в Литву унесли, чуть на границе пойманы не были. А за что им такое? Ну, меня бы Иоанн посадил в оковы, коль виноватой посчитал. Хотя, какая моя вина? Брала своё, не чьё-нибудь, то, что по праву мне, Великой княгине и царевне Цареградской, принадлежит.
Но пуще всего бояре злословят, что я доктора Леона, на Великого князя-наследника навела. И будто он умышленно Ивана Ивановича на тот свет отправил. Сущая клевета. Софья Фоминична аж содрогнулась от страшных воспоминаний. Снова молчал Иоанн Васильевич. Никому злых языков не повырывал.
– Нет мочи моей терпеть, – всхлипывала, затихая, Софья Фоминична. – Вот теперь дочь за Великого князя Литовского отдал, а там вера латинская. Как выдержать бедной в чужой стране с чужими понятиями, да ещё когда отец у зятя земли воевать собирается.
По себе знала царевна Софья горькую соль чужой земли. Сама дважды веру меняла. Как батюшка из Мореи в Рим бежал, так греко-латинскую унию принять велел папа Римский. Как в Москву попала, так обратно греческую веру приняла.
– Как там моей бедной Елене будет? – опять зарыдала Софья Фоминична.
Так и заснула среди бела дня зарёванная и издёрганная воспоминаниями. Снилось ей, что Иоанн Васильевич короновал на великое княжение не сына её любимого, Василия, а внука Дмитрия – ершистого отпрыска ненавистной Елены Волошанки.
Вот чего больше всего боялась царевна Софья, вот что мучило её с тех пор, как умер прямой наследник Иван Иванович. Оттого крик и истерика, и глаза на мокром месте.
Утром встала Софья, как будто и не было ничего. Снова предстала властной и надменной царевной Цареградской.
День начинался обычно, буднично. Дворовые девки принесли кувшин и серебряный таз для умывания: холодная и чистая вода из родника приятно освежала. Глянула Софья Фоминична в зеркало и осталась недовольна собой. Из зеркальной глади на неё смотрело серое одутловатое немолодое лицо, на котором выделялись пухлые губы, большие глаза и нос с горбинкой.
«Пролетело моё времечко», – прошептала в сердцах. А вслух кликнула зычным властным голосом:
– Позвать бабку Анисию!
Бабка слыла великой травницей и целительницей. Навела на неё супруга князя Ряполовского Мария – одна из немногих женщин, из высокого круга приближённых к Великому князю особ, с которой общалась Софья Фоминична. К услугам знахарки царевна стала прибегать с недавних пор, не забывая, впрочем, и о византийских премудростях сохранения души и тела.
Анисия, востроносая бойкая бабёнка на вид лет сорока, вовсе не была бабкой, скорее выдавала себя за таковую для солидности. Одевалась в какие-то лохмотья, сотканные, казалось, из водорослей или болотной тины. Зимой и летом ходила в лаптях из бересты. Шуб и кожухов не признавала даже в лютый мороз.
Бабка разложила перед Софьей Фоминичной бутылочки и шкатулочки.
– Это от сглаза, – рассказывала Анисия полушёпотом, хотя кроме них двоих в спальне никого и не было. – Это от морщин. Это румяна для щёк. Вот сурьма для глаз. А это, – бабка пытливо взглянула на Софью, – как просила, мужу твоему приворотное зелье. Смотри, знай меру, не ровен час, к батюшке его, Василию Тёмному, отправишь.
– Ступай с Богом, – Софья опустила в морщинистую руку Анисии пять копеек – сумму немалую, за которую можно было и корову купить.
Едва успела царевна Софья подвести глаза, набелить лицо и нарумянить щёки, как в спальню вошёл величавый супруг её.
– Что это за ведьмы к тебе повадились? – спросил Иоанн как бы невзначай.
– Это так, – замялась Софья Фоминична. – Жена Ромодановского пользует её, в травах она понимает толк.
Ознакомительная версия.
