И хотя Шахину грозила постоянная опасность расстрела, он не удовлетворился своей первой удачей. Он продолжал тайком разыскивать в городе людей, которым можно было бы вручить мандаты проповедников.
Около десяти офицеров и унтер-офицеров, задержавшихся по каким-либо причинам в Сарыова, один за другим покинули оккупированный город и под видом проповедников перебрались через линию фронта.
Повозка остановилась на берегу речки, на расстояния получаса ходьбы от Сарыова. Пришлось слезть, дальше ехать было нельзя. Во время отступления греки сожгли старый деревянный мост, и теперь на его месте строился новый, бетонный, который ещё не был закончен.
Шахин-эфенди положил на землю свой скромный багаж, состоявший из узелка с бельём да глиняного кувшина, и уселся на берегу под тоненькой, чахлой ивой.
Вот он, долгожданный час встречи! Наконец-то Шахин добрался до Сарыова, по которому тосковал столько лет в чужих краях. Милый, родной Сарыова, освобождённый не только от врага, но и от мрака зелёной ночи!..
Как старые друзья, встречающиеся после долгой разлуки, прежде чем броситься в объятия, смотрят друг на друга, словно хотят увидеть все перемены, свершившиеся под действием разрушительного времени, вот так и Шахин, прежде чем войти в город, хотел досыта на него наглядеться.
Враг сжёг большую часть Сарыова. Но на пепелищах строились новые белокаменные дома, и под сияющим летним солнцем эти здания сверкали, подобно счастливой юности — этой великой надежды человечества.
Шахин-эфенди смотрел на город и улыбался. Впрочем, он начал улыбаться уже давно, ещё с того момента, как двинулся из Греции на родину.
Дорога была долгой и трудной. Ехать пришлось на грязной палубе маленького итальянского пароходика, где несчастному Шахину доставалось и от пронизывающего дождя или морских волн, гулявших свободно по палубе, и от немилосердно паливших солнечных лучей, от которых некуда было укрыться. Но на лице Шахина цвела всё время счастливая улыбка. Пассажиры смотрели на него, как на помешанного или юродивого. И правда, этот бедно одетый человек с поседевшей рыжеватой бородкой молча сидел с закрытыми глазами, ни с кем не заговаривал и только непрестанно улыбался, подобно наивному, счастливому и мечтательному ребёнку.
Однако улыбка Шахина никогда не была ещё такой широкой и блаженной, как теперь, в эти счастливые минуты, когда он смотрел на свой Сарыова, на свой милый, долгожданный город, встававший перед ним в лучах заходящего солнца, точно выздоравливающий после длительной болезни.
Ни тяжкие страдания, доставшиеся на его долю за последние годы, ни даже мучительные воспоминания о товарищах, трагически погибших здесь, не могли стереть с лица Шахина радостной улыбки...
В течение четырнадцати месяцев оккупации Сарыова вёл Шахин-эфенди тайную борьбу против греческих властей. И потому, что Шахину приходилось заботиться главным образом о других, а не о себе, он действовал всегда хитро и осторожно, и греки так и не смогли разгадать его двойной игры.
Но в конце четырнадцатого месяца его всё-таки поймали, когда он вёл пропаганду среди солдат батальона войск внутренней охраны, переведённого в Сарыова из Стамбула для отправки в Анатолию. Впрочем, никаких доказательств его виновности у греческих властей не оказалось.
Перед военным трибуналом Шахин-эфенди ловко истолковал свои слова, которые он говорил солдатам. Так как греки считали маловероятным, чтобы ходжа, находившийся долгое время у них на службе, мог совершить преступление, они не решились его расстрелять. Однако, поскольку Шахин всё-таки был заподозрен в нелояльности, оккупационные власти сочли невозможным оставлять его в городе и выслали на один из греческих островов.
На острове, куда попал Шахин, оказалось очень много мусульман, а среди них достаточное количество бездельников, которые, намотав на голову чалму, кормили себя тем, что занимались знахарством, колдовством и другими неблаговидными делами. Конечно, Шахин-эфенди мог бы делать то же самое, но он предпочёл сбросить ненавистную чалму и поступить официантом в ресторан. Теперь Шахин был не только учителем, но и отличным поваром; недаром говорится: ремесло — что золотой браслет на руке...
Шахин-эфенди не смог сразу после победы[84] вернуться на родину. Отношения между Грецией и Турцией были весьма запутанными, к тому же Шахин считался не только военнопленным, но и политзаключённым. А ко всему прочему он тяжело заболел и пять с половиной месяцев пролежал в больнице. Так что когда, преодолев все преграды, он отправился в путь-дорогу, халифат в Турции был уже отменён, закрылись медресе и теккэ — обители дервишей[85], а вместе с лампадами многочисленных гробниц, находившихся в Сарыова, навеки погасла и зелёная ночь...
Проезжая по равнине, Шахин видел работавших в поле мужчин в широких соломенных шляпах. А ведь десять лет назад, когда он впервые ехал в Сарыова, на этих же самых полях, обливаясь потом под лучами жаркого солнца, трудились крестьяне в белых с жёлтой полосой чалмах или повязанные платками по-йеменски.
В конечном счёте, всё то, о чём он мечтал и чего добивался, превратилось в действительность гораздо раньше, чем он даже мог предполагать. Итак, потерпели поражение все эти ходжи эйюбы, зюхтю, все эти бесчисленные банды софт, что кружились по улицам Сарыова, жужжа, точно разъярённые пчёлы... Побеждены все эти высокопоставленные чиновники, которые, несмотря на то, что носили на голове фески и произносили речи о введении всяких новшеств и реформ, на деле оказывались в большей степени софтами, чем обитатели медресе... Разгромлены, наконец, все деребеи-феодалы, все бывшие бандиты, которые, подобно Хаджи Эмину, раскаялись на шестьдесят первом году жизни. Все они сгинули навечно и больше не вернутся...
Из четырёх союзников-единомышленников, которые когда-то в холодной тёмной комнате школы Эмирдэдэ спорили, мечтали и ждали вот этого самого дня, из четырёх товарищей остался в живых только он один.
Ну и что из того, что люди эти умерли? Идеи-то их живы!..
И школа, возведённая стараниями Шахина-эфенди и его друзей, не сгорела,— она цела. В этой школе он устроит траурную панихиду по своим погибшим товарищам. На этом скорбном торжестве он расскажет печальную поучительную повесть, в которой будет изложена история создания школы, начиная от хитроумного плана, составленного инженером Неджибом. Да, да, он расскажет, как вместе с верным Расимом они боролись в течение многих лет, защищая новую школу от жестоких и несправедливых нападок. Расскажет о том, как их оскорбляли, травили, преследовали и даже хотели убить, потому что считали врагами веры и падишаха...
Одним словом, великая революция, которую он так ждал, свершилась. Теперь все пути открыты. Оставшиеся годы жизни он посвятит Сарыова,— ради этого города ему пришлось так много выстрадать, но именно поэтому, наверно, он и полюбил его навечно, полюбил сначала за все его беды и горести, а теперь за счастливое будущее.
Для себя он ничего не желает. Он хочет остаться тем же скромным учителем начальной школы. Он хочет работать в своём родном детище, в школе Эмирдэдэ. Он будет учить и воспитывать поколение, будет вести юных граждан своей родины в лучшее и справедливое будущее...
Шахин-эфенди поднялся с земли. Он взял в руки свои вещи и с гордым видом победителя зашагал вперёд по пыльной улице строящегося города.
На улицах Сарыова в тот день было многолюдно, но почему-то Шахину-эфенди не встречалось ни одного знакомого лица. Как и десять лет назад, Шахин направился прямо в отдел народного образования. В приёмной сидел молодой служитель.
— Пойди, сынок, доложи господину заведующему, что пришёл старший учитель Эмирдэдэ,— тихо сказал Шахин-эфенди...
Служитель посмотрел на него с изумлением.
— Старший учитель Новой школы? Что ты говоришь, эфенди, сколько же старших учителей в этой школе?..
Шахин-эфенди так привык считать Эмирдэдэ своею собственностью, что не мог предположить, что за эти годы его место могут отдать другому. Между тем такое решение было вполне естественным и даже необходимым, и Шахин сам удивился собственному недомыслию, однако сердце его впервые сжалось от ревности: так ревнует солдат, когда, вернувшись из похода, узнаёт, что его жена вышла замуж за другого...
Но Шахин нашёл силы взять себя в руки: новый старший учитель Эмирдэдэ мог быть только временным его заместителем...
— Хорошо, сынок, тогда скажи, что пришёл бывший старший учитель,— сказал он служителю.
Заведующий отделом народного образования оказался незнакомым молодым человеком лет двадцати пяти. Он поднял голову, оторвавшись от кипы бумаг, лежавших перед ним на столе, и спросил Шахина-эфенди:
