И, не обращая внимания на покрасневшего от стыда генерала Йодля, покинул помещение.
1 февраля 1943 года. «Вольфсшанце».
Дневное совещание– Они там сдались по всем правилам и окончательно, – без тени надрыва заявил своим генералам Гитлер. – Иначе они бы сосредоточились, создали круговую оборону и вырывались бы оттуда, оставив последний патрон для себя. Господа, считается, что женщина всего-то из-за нескольких оскорбительных замечаний… – при этих словах фюрер как-то заметно напрягся, вероятно, вспомнив таинственную смерть Гели Раубаль и неудавшиеся попытки самоубийства Евы Браун, – так вот, женщина способна из гордости пойти, запереться и немедленно застрелиться. Какое же может быть уважение к солдату, который испугался сделать то же самое, а предпочел сдаться в плен?!
Вконец измотанный Цейтцлер оттер ладонью мокрый от пота лоб.
– Я тоже не могу этого понять. Я все еще задаюсь вопросом, правда ли это. Не лежал ли он там сильно раненый?
– Нет, это правда, – безапелляционно отмел все сомнения Гитлер. – Их увезли прямо в Москву и сдали в руки ГПУ, и они немедленно отдадут приказы войскам в северном котле тоже сдаться. Этот Шмидт подпишет что угодно.
– Такого сорта мужчин невозможно понять, – мгновенно согласился Цейтцлер.
– Не говорите! Я видел письмо… Низы это поняли… Могу вам показать. Один офицер из Сталинграда написал: «Паулюса, Зейдлица следует расстрелять; Шмидта следует расстрелять»… О! Теперь я отношусь к таким словам с пониманием! В мирное время в Германии примерно около двадцати тысяч человек в год выбирают самоубийство, хотя ни один из них не был в подобной ситуации, а здесь человек, который видит, как умирают сорок пять – шестьдесят тысяч его солдат, храбро защищаясь до самого конца, как он может после всего этого… сдаваться большевикам?… Одному богу…
– Что-то абсолютно непостижимое, – покорно поддержал фюрера Цейтцлер. – А ведь некоторые генералы еще до капитуляции были о нем весьма…
– Ну, у меня насчет него и до этого были сомнения. Когда я слышал, как он постоянно спрашивает, что ему делать. Как можно даже спрашивать о таких вещах? А ведь это же так легко! Револьвер все упрощает. Какое малодушие – бояться этого! Ха! Лучше быть похороненным заживо! Нет! Паулюс явно не Удет и даже не… Беккер! Тот там чего-то натворил, но потом застрелился! Это по-мужски! Разве Паулюс не понимал, что его смерть послужит примером для солдат в соседнем котле?
Цейтцлер тяжело вздохнул.
– Непростительно; если сдают нервы, надо стреляться, пока ты еще в состоянии.
– Вы не правы, Цейтцлер! Именно когда сдают нервы, ничего не остается, кроме как сказать себе: «Я не в состоянии продолжать» – и застрелиться. Как в старые времена, полководцы, когда они видели, что все потеряно, обычно бросались на свои мечи. А ведь смерть от меча гораздо более мучительная, чем от пули!
– Я все думаю, – развел руками Цейтцлер, – может, они так и поступили, а русские только говорят, что взяли их всех?
– Нет! Не стройте иллюзий, Цейтцлер! Нужно уметь смотреть правде в глаза! Лично меня больше всего убивает, что я поспешил присвоить ему звание фельдмаршала! Хотелось исполнить его заветное желание! Все! В этой войне больше не будет фельдмаршалов! Все получат повышения только после окончания войны. Нечего считать цыплят, пока они еще не вылупились!
Гитлер прикоснулся рукой к груди. Рука заметно дрожала. Но его зрачки начали наливаться свинцовым светом и тяжестью, пока не стали полностью непрозрачны и неподвижны.
– Что такое жизнь? – торжественно вопросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Жизнь – это нация! Отдельная личность в любом случае должна умереть. Нация переживет отдельную личность! Но как можно страшиться той секунды, которая делает человека свободным от земных страданий, если один лишь долг держит его в этой юдоли слез! Ладно! Довольно! Отныне шестой армии Паулюса больше не существует! Я приказываю объявить всех павшими смертью храбрых! Всех! И живых, и мертвых! И Паулюса в первую очередь! Я не Сталин! Тот бы объявил всех пленных предателями. Я объявляю их героями! Это все, господа, что я могу сделать для немцев, для нации, так легко предавшей своего вождя! Немцы украли у меня величайшую победу в истории человечества! Между нами, господа, я завидую Сталину! Ему чудовищно повезло с народом! Русские настолько же безропотны, необразованны, рабски исполнительны и неприхотливы, насколько и беспощадны, самоотверженны и несокрушимы. И жизнь за вождя готовы отдать, не рассуждая и не торгуясь! С таким народом я легко дошел бы до края Вселенной! А с немцами, как видите, – только до Волги! Да и то лишь затем, чтобы разочароваться в них как в народе-победителе! Пусть теперь ни у кого не будет ни малейших сомнений: нация, не способная побеждать, обречена на уничтожение! Закон природы: победа или смерть!
А в это самое время русский генерал Чуйков принимал капитуляцию других генералов армии Паулюса.
Генерал Корфес от радости, что плен – все же не смерть, восторженно поделился с Чуйковым сокровенным:
– Безумно жаль, что два величайших гения эпохи – Гитлер и Сталин – так и не смогли найти общий язык!
Сравнение «бесноватого фюрера» с «вождем всех народов» повергло Чуйкова в полнейшую прострацию, близкую к потере ориентации в пространстве. Он побледнел, затравленно огляделся по сторонам, но, не заметив ничего подозрительного, взял себя в руки. Чтобы заткнуть глупому немцу рот, наскоро угостил его чаем с бутербродами и без лишних слов на стареньком «форде» спровадил за Волгу.
Неизвестно, что сказал бы Сталин, услышь он такое. До войны он уже позволил себе поднять бокал за здоровье любимого вождя немецкого народа. И при этом не побледнел и не поперхнулся.
Гитлер, скорее всего, и не подумал бы возражать. Своего искреннего респекта к Сталину, своему отражению в зеркале, он никогда не скрывал, но в дружбу с ним не верил и в решающий момент пощады у него не просил.
17 февраля 1943 года. «Вервольф»– Мой фюрер, под нами Украина! – голос командира «Кондора-200» прозвучал рутинно, безо всякого выражения, как простая констатация факта.
Задремавший было фюрер вздрогнул, недовольно скривился, приходя в себя, и машинально глянул в иллюминатор. Но уже через минуту его глаза странным образом ожили.
– Господа! По-моему, лучшее время года на Украине – зима! По крайней мере, нет ни адского солнца, ни скопища ядовитых насекомых! Я предлагаю в будущем именно в феврале открывать тут курортный сезон. Как вы считаете, Шмундт, русские не очень помешают нам?
– Я полагаю, им это не удастся, мой фюрер! Манштейн стабилизировал фронт! Русские худо-бедно научились у нас выигрывать сражения, но закреплять успех не научатся никогда!
– Вы чертовски правы, Шмундт! До сих пор ни одна победа не приносила им счастья! Сплошные пирровы победы! Немцы могут проиграть сражения, но выиграть войну. У русских все наоборот! Они разбили татар на Куликовом поле, так, по крайней мере, им кажется, но после еще сто пятьдесят лет исправно платили им дань! Царь Александр отменил рабство, но даже под Сталинградом почти через сто лет Сталин бросал в бой орды гнуснейших рабов. Сейчас эти дикари пляшут на могилах шестой армии! Но уже летом мы устроим им второй Сталинград! И новая, возрожденная из пепла, шестая армия заставит их плясать на собственных могилах!
Фюрер нетерпеливо заворочался в кресле.
– Какая там температура в «Вервольфе», Шмундт?
– Минус десять, мой фюрер! – мгновенно, как будто ждавший своего часа, опередил Шмундта Борман. – Говорят, Буг начал подмерзать у берегов. Зато никаких партизан! Они, как вредные насекомые, не выносят мороза!
Гитлеру шутка понравилась, но, снова посмотрев в иллюминатор, он расхотел смеяться.
– И какой дурак придумал, что Украина – земля обетованная?! – еле слышно пробурчал он. – Кругом мерзость запустения! Что летом, что зимой!
– Это придумали евреи, мой фюрер! – Борман сгорал от желания покурить и потому был особенно остроумен. – Они всегда имели виды на эту землю! Слава богу, мы их опередили!
У трапа Гитлера встречали уже порядком осточертевшие ему лица. Настроение как-то сразу сошло на нет. Он раздраженно отмахнулся от традиционного приветствия. Зимний «Вервольф» располагал к эйфории не более, чем летний. Слепящий снег на деревьях и под ногами не внушал уверенности в себе и будил пренеприятнейшие воспоминания о Москве и Сталинграде.
Гитлер поежился от холода и поднял воротник шинели.
– «Вервольф» ждет вас, мой фюрер! – отсалютовал Гитлеру неунывающий при любой погоде Геринг. – После самолета всегда приятно ступить на твердую землю. А земля «Вервольфа» тверда, как нигде! Вы же в курсе, мой фюрер, под всей Винницкой областью – гигантская гранитная плита! И, как вы исключительно метко сказали, впервые прилетев сюда в июле прошлого года, гранит – знак судьбы!
