Стемнело. В штабной комнате зажгли свечи. Гурко молчал, неторопливо посматривал на часы. Уже давно пора вернуться связному офицеру. Что же случилось? Выехать лично, но на кого оставить командный пункт? Ведь могут возникнуть непредвиденные обстоятельства на других участках. А положиться на Нагловского не мог. В последнее время убедился: слаб и безответственен начальник штаба. Не сумел наладить разведку, зачастую теряет связь с колоннами…
Увидав, как порог переступил офицер связи, Гурко мгновенно понял: случилась беда. Встал. Поднялся и Нагловский.
– Что?
– Убит генерал Каталей, скончался тяжело раненный генерал Филосов. Командование отрядом принял генерал Курлов.
– Как это случилось? – Гурко дышал тяжело.
– Узнав о начавшемся отходе турок с арабконакских позиций, генерал Каталей с генералом Курловым и Филосовым, имея всего два батальона, попытались перекрыть дорогу. Генералы шли в цепи со стрелками.
– Где убитые?
– Везут.
– Доложить общую обстановку.
– Заметив обходной манёвр главных сил генерала Каталея, Шакир-паша уже днём начал отход с арабконакских позиций через Стригл в направлении Петричева… Выставленный в заслон Бекер-паша, не выдержав удара преображенцев и волынцев, поспешно отступил на Мирково.
Гурко повернулся к Нагловскому:
– Оставайтесь здесь, а я к войскам…
Иосиф Владимирович относился к той плеяде генералов, которые не теряли самообладания в сложной обстановке и молниеносно принимали верные решения. И теперь, с сожалением думая о погибших генералах, он уже имел чёткий план предстоящих действий. Немедленно, не давая Шакир-паше передышки, наступать на Софию. А армию поведёт лично он, Гурко… Первой двинется Кавказская казачья бригада, за ней Раух с гвардией…
Четвёртого января 1878 года звоном колоколов, запруженными улицами встречала София российские полки. В Западном отряде читали приказ генерала Гурко: «…Пройдут годы, и потомки наши, посетив эти дикие горы, с гордостью и торжеством скажут: «Здесь прошли русские войска и воскресили славу суворовских и румянцевских чудо-богатырей…»
Для Саушкина и других защитников Шипки опаснее турецких атак, орудийного обстрела и голода оказались морозы с пронизывающими до костей ветрами.
Завывает по-волчьи непогода, нагоняет тоску. Укутает солдат голову башлыком, а шинель не греет. Сапоги железными от мороза становятся, как ни топчись, как ни пританцовывай, а мороз пальцы ног намертво прихватывает. Солдату бы устилку из соломы да портянку суконную, а откуда их взять?
«Терпелив народ русский, – думал Саушкин, – ан до поры». И не раз вспоминал Поликарп слова Халтурина: «Сколько мужиков в землях чужих поляжет. Одно и оправдание – свободу болгарам добывать идут…»
В воскресную ночь выпало Дьячкову и Сухову в пикете стоять. Разводящий унтер увёл Сухова, а Дьячкову сказал:
– Ты, Василий, Сухова сменишь, я за тобой зайду…
Рядом с Дьячковым в землянке Саушкин сухарь грызёт, водой запивает. Стены землянки влажные, солдат – что сельдей в бочке набилось, оттого дух тяжёлый, спёртый. Кому места на нарах не досталось, спит сидя. Стонут, бормочут. Запрокинув голову, один из стрелков храпит с надрывом. Солдаты возмущаются:
– Толкните его!
Шинель у Саушкина взмокрела, выйдешь на мороз, колом встанет.
Рядом с Поликарпом два стрелка, попыхивая махоркой, переговариваются. Табак злой, горло дерёт.
– Назвали чудно: Шипка, Шипка. Аль горы как шипы?
– Не-е, в этих горах шиповника много.
– У нас в Перми красотища, в лесу ягода, грибы.
– Пермяки – солёны уши, – беззлобно подтрунил второй стрелок.
– А почему так кличут? Во, говоришь, а сам не знаешь! В Устюжине соль мололи, и пока мужики на загорбке кули погрузят – за ушами соль пластом. А ты из Нижнего Новгорода? Ярмарки у вас богатые.
– На всю Россию! Купцов съезжается видимо-невидимо – из дальних и ближних мест, и чужеземцев много. Товары какие душе угодно, были бы деньги. А уж веселье, гуляй не хочу: гусельники, скоморохи, дудочники, карусели, кабаки. Девки, бабы разнаряженные, одна другой краше.
– Мда-а-а! Я три года как из деревни, путём с девками на игрищах не побаловал. А бабы у нас!..
– Бабы, они везде бабы, а откуда жёнки ведьмы?
– Дак от мужика. Кабы не пил да кулаками не потчевал, и жена добра была бы.
– Истинно. Я-то свою любить буду.
В углу хихикнули:
– Нашему телёнку волка бы съесть. Мне, братцы, кажинную ночь снится, будто я за сохой иду, а баба снопы вяжет.
– А мне более вспоминается обмолот, как цепа стучат и пыль в горле щекочет. Батя мой зерно меркой в закром ссыпает, гадает, хватит ли до нового урожая?
Кто-то завёл песню:
Открылась дверь, ворвался клубок морозный.
– Чё возом едешь?!
Солдат, сменившийся с караула, выбивая зубами дробь, умащивался. Потом зашептал:
– Отче наш, сущий на небесах; да святится имя твоё, да приидет царствие твоё… – Солдат крестится истово. – И прости нам долги наши, яко и мы прощаем должникам нашим…
Саушкин подумал: «Лавочник долгов не прощает». Дьячков воротник шинели поднял:
– Поспать маненько до смены.
Но не успел глаз сомкнуть, как в землянку ввалились подполковник Депрерадович и жандармский офицер. Солдаты вскочили, вытянулись. Жандарм спросил хрипло:
– Кто из вас Саушкин Поликарп?
– Я, ваше благородие!
– С Патронного!
– Так точно!
– Что же ты, сукин сын, со смутьянами знался, в кружке недозволенные речи слушал? Думал, удастся в солдатах от каторги укрыться? Одевайся!
Взял Поликарп пустой вещмешок, усмехнулся невесело:
– Значит, без меня Шипку защищать.
– Не болтай, выходи! – прикрикнул жандарм и толкнул Саушкина к двери…
Увели Поликарпа, зашумели стрелки:
– Вот те раз, всё более помалкивал, а вишь, политический.
– Ошибка вышла.
– Жандармам видней, на то они и жандармы, государева опора.
– Может, кто из наших донёс?
– Не, из Петербурга жандарм…
Долго не могли успокоиться солдаты. Василий всё о Саушкине думал. Пришёл разводящий.
– Поспал, Дьячков? Ну, я чуток отогреюсь, и отправимся Сухова сменять.
А Сухов в пикете совсем околел. Переминался с ноги на ногу, пританцовывал, всматривался: не проглядеть бы врага. Однако тихо вокруг, только шумит зимний лес. В такую погоду турок в деревнях отсиживался либо в землянках прятался. На Лысой горе османы костры жгли, отогревались. Пальнут из пушек для острастки – и снова затишье…
Ветер врывался на перевал, валил с ног Ярко светил месяц, мороз продирал. Будто остановилось для Сухова время. С Лысой горы рявкнуло орудие, и картечь с визгом расколола небо. На горе Святого Николая перекликнулись болгарские дружинники.
Прислонился Сухов к камню-валуну, закрыл глаза, и как наяву предстало перед ним давнее: мать привела его в деревне к бабке. Гудел лес за околицей, а он, Сухов, трясся от страха. Бабка поглаживала его по голове, успокаивала. Под печью почёсывался, хрюкал от удовольствия поросёнок, в избе пахло хлевом… Бабка приговаривала: «Всякое дыхание да хвалит Господа».
Нежданно пришло к Сухову тепло, и он, сам того не учуяв заснул. Пришли Дьячков с унтером, окликнули. Не отозвался солдат. Василий тронул Сухова, отшатнулся:
– Замёрз!
Разводящий перекрестился:
– Ещё одного солдата Бог прибрал. Заступай в пикет, Дьячков!
Они двинулись к месту назначения форсированным маршем. Шипку покинули ночью, и уже через сутки полковник Клевезель доложил Радецкому о выполнении приказа.
Орловцы поступили в подчинение генерала Домбровского, командира четырёхтысячного отряда, базировавшегося в городке с красивым именем Елена.
Здесь стояли Севский и Брянский полки, конные драгуны и другие части. Обозные фуры, санитарные двуколки запрудили площадь и улицы.
Штаб Южного отряда ставил перед Домбровским задачу прикрыть Тырново, а в начавшемся наступлении принять участие в разгроме десятитысячной сливненской группировки врага.
Василию Дьячкову городок нравился узкими улочками, на высоком фундаменте каменными домиками под черепицей, несмотря на зиму, зелёными кустами самшита за оградами. После голодной и холодной Шипки жизнь у орловцев потекла тихая, спокойная.
Однако на войне затишье бывает временное. Видимость покоя притупляет бдительность, а недооценка противника зачастую влечёт к ошибкам, за которые платят дорогой ценой.
Так произошло и в Елене. Ни генерал Домбровский, ни его штаб не верили в возможность наступления турок на их направлении. Они даже не помышляли, что Сулейман-паша уже разработал план удара в стыке восточного фронта и Южной группы Радецкого, а остриё турецкой стрелы пройдёт через Елену.
