Когда мы привезли штандарты во дворец, было уже довольно светло, Аракчеев ожидал нас на площади перед дворцом. Спешились вахмистры с штандартами и начались нам, т. е. штандартоносцам, от Аракчеева, с помощью Ратькова, поучения и наставления: как держать штандарт, как заходить, как подать штандарт государю. Каждое слово поучения, указания желчный Аракчеев добавлял оскорбительными для нас и никогда неслыханными нами выражениями; адъютанта полковаго вертел и толкал, как лакея. Мы взглянули друг на друга и, без сомнения, у всех пробежало в мысли: «ну, попались мы!» Аракчеев скомандовал: марш! И как нам новых командных слов не было еще объявлено, мы с места не шевелились, не понимая, нам ли он командовал; притом же Аракчеев скомандовал: штандарт-юнкеры вперед, марш! Такого звания, то есть штандарт-юнкера, в полку не существовало, но велемудрый сподвижник в преобразовании войск Павла I, злобный Аракчеев, за такое наше непонятие и несполнение его приказания, благоволил произвести нас в новое звание, в новый чин, закричав во все горло с клубящеюся пеною у рта.
— Что-ж вы, ракалии, не маршируете! Вперед—марш!
Мы двинулись с словом: марш! поняв, что оно заменило команду: ступай!
Маршируя за Аракчеевым, принесли мы штандарты в кабинет императора. Его величество изволил стоять на середине комнаты, шляпа на голове, перчатки на руках, подпоясанный шарфом, и от каждаго из нас изволил принимать штандарт и приставлять его к стене: места для штандартов не было еще приготовлено.
Настоящая глава собственноручных Записок д. ст. сов. А. М. Тургенева, написанная в 1831—1834 гг., представляет значительно подробнейшее изложение автора с несколькими существенными и весьма интересными дополнениями к его же разсказу, напечатанному по другой рукописи автора в «Русской Старине», изд. 1885 г., т. XLVII, стр. 382 и следующия. Мы уже объясняли, что подлинная рукопись Записок А. М. Тургенева получена была нами от С.И. Киреевскаго лишь в 1886-м году, когда уже был напечатан в «Русской Старине» сокращенный текст этих Записок, переданный нам внуком А. М. Тургенева—г. Сомовым. Ред.
Первые дни после кончины Екатерины II. — Конфедератка а-ля-Костюшко. — Воспоминание о Суворове. — Преследование прежней одежды. — Федул и его злоключения. — Коллежекий советник Щекатихин.—Фельдъегеря. — Ссылки. — Князья Куракины. — Сперанский и Дроздов. — Сандунов и Пшеничный. — Откупщик Злобин. — Ящик для принятия прошений и жалоб.
I.
7-го ноября 1796 г. было приказано не отлучаться. Приказание быть в квартире, не отлучаться—мне, равно и товарищам моим, вахмистрам, весьма не нравилось. Мы привыкли к свободе, отлучались, ходили, куда хотели, не спрашивая дозволения у дежурнаго вахмистра (правящий ротою вахмистр назывался дежурный).
8-го числа ноября, после завтрака, думал я: вчера при вечерней заре приказания не отлучаться из квартир сказано не было, так почему же я обязан сидеть дома!
Любопытство видеть, что происходит у дворца, на улицах в городе, не давало, как голод, мне ни на минуту покоя. Решился, надев теплый сюртук (в царствование Екатерины мундиры надевали тогда только, когда кто был наряжен к исправлению должности, например: в караул, дежурить при роте), на голову конфедератку а-ля-Костюшко—конфедератка а-ля-Костюшко на голове русскаго в Петербурге! — шапка, которую в Польше носили в почесть искуснаго, храбраго полководца, который в это время томился еще в сыром и темном каземате Петропавловской крепости. Павел чрез несколько дней освободил генерала Костюшко, но освободил не по уважению невинности его, а потому единственно, что он был заключен в каземат по велению Екатерины.
Также было поступлено и с русскими, бывшими в тюрьмах и под судом по повелению предшественницы Павла многих наградили, в числе сих был казанский губернатор Желтухин, судимый при Екатерине за грабеж и взятки в Казанской губернии. Желтухин освобожден в 1797 г. от суда и пожалован званием сенатора.
Находившийся более 30-ти лет исключенным из военнаго списка генерал-поручик Свиньин также переименован в сенаторы.
Блаженной памяти Петр Сергеевич Свиньин едва, едва умел подписывать свой чин, имя и фамилию.
Я носил конфедератку потому, что все тогда носили конфедератки (армейские—генералитет, штаб и обер-офицеры носили конфедератки, будучи в должности, на службе, в полном мундире), но конфедератка на голове русскаго! По мнению моему ныне (1831—1834 гг.), тогда мне и в мысль этого не приходило, да я и не был способен тогда так мыслить, - есть самая жесткая укоризна русскому: 200 тысяч воинов, вооруженных штыками, посланы под предводительством Алксандра Васильевича Суворова в Польшу....
Суворов, по дымящемуся от крови человеческой пути, вступил в Варшаву; в короткое время с войском его то-же совершилось в Варшаве, что было с Сципионовыми легионами в Капуе. По именным повелениям высылали из Варшавы мужей в Poccию к забытым ими женам их!
Но куда увлекла меня конфедератка а-ля-Костюшко! Надев теплый сюртук и шапочку, — боюсь повторить ея название, оно меня поведет опять не туда, куда я, действительно, 8-го числа ноября 1796 г., пошел, то есть по Невской набережной к Зимнему дворцу. Взойдя у Летняго сада на перекинутый крутою дугою мост через канаву, протекающую из Невы в Мойку, увидел я в довольно не близком от моста разстоянии, близ Мраморнаго дворца, толпу полицейских, служителей и будочников, которые действовали нагло, оскорбительно, причиняя испуг, убыток и вместе со всем тем доставляли забавное зрелище. Полицейские и будочники срывали с проходящих круглыя шляпы, рвали их в куски и кидали на улицу; у фраков, шинелей и сюртуков обрезывали отложные воротники и, изорвавши у проходящаго шляпу, окорнавши фрак, сюртук, шинель, горделиво объявляли потерпевшим обиду и убыток особенное на то повеление.
Мне в ту-же минуту вспомнились слова капрала Синтякова: „отжили мы добрые дни, кому дадут покой"!
В ту-же минуту помыслил я, что когорта, усердно исполнявшая особое веление, приближалась ко мне и была уже в нескольких от меня саженях; вспомнил, что у сюртука моего воротник соболий, тогда купленный за 80 рублей; что красивая, чернаго английскаго казимира, с мушковым околышем а-ля-Костюшко шапка стоила мне 8 рублей, и что воротник и а-ля-Костюшко увеличат рвение и ycepедиe в исполнителях особаго повеления.
Первый дом по набережной стоял Бецкаго (потом принадлежавший жене Рибаса, дочери Бецкаго — побочной, Бецкий не был женат); в нем помещалась типография друга моего и родственника В. А. Плавильщикова. и он сам тут же жил; дверь спасения была близка, я юркнул в сени, захлопнул за собою дверь и побежал на лестницу. Но мне послышалось, что в дверь, крепко захлопнувшуюся, толкали, порывались уже находившиеся в авангарде когорты.
Я вошел в комнату друга моего, нашед его погруженным в созерцаниях о преобразовании круглой своей шляпы в треугольную! Шило и дратва были вспомогательными eму средствами, и он был уже близко к цели своей. Неожиданное появление мое пред ним живо отразилось на лице его и первое его слово ко мне было: „не в беде ли вы, Александр Михайлович?"
— „Что такое значит, какую беду предполагаешь?" вместо ответа спросил я.
— Как какая беда! Вы в службе не в мундире, a в сюртуке, с отложным воротником! да знаешь ли, любезный друг, сказал В. А. в полголоса и с большим безпокойством: „со вчерашняго дня начали уже за то, что военнослужащий не в мундире, отсылать на заточение в крепость. Видишь, что я сам преобразился в преобразователя—крушлой шляпы в треугольную! Несправедлива пословица: не учась грамоте в попы не ставят! — Посмотри, пожалуй, я геометрии не учен, во всю жизнь мою никогда никакого плана даже и углем на стене не черчивал, а круг преобразил в треугольник, хоть куда преузорочно!"
Но когда я ему наскоро пересказал причину посещения моего, и что мне послышался стук в захлопнувшияся за мною двери, В. А. изменился в лице, взял меня за руку, повел меня в другую комнату и сказал мне:
— Сбрось с себя сюртук, надень шлафор мой и колпак, возьми книгу и сиди, не шевелись, будто читаешь.
Я все по сказанному в минуту выполнил, сюртук и a-ла Костюшко мои В. А. Плавильщиков кинул в шкаф с платьем, в углу стоявший, и, выходя из комнаты, громко позвал Федула.
Федул артельщик, уроженец ярославский, служил у В. А.; о Федуле будет в свою очередь; человек необыкновенный, по приключению, с ним случившемуся, и по характеру заслуживает, чтобы разсказать о нем.
В. А. сказал Федулу: „Посмотри, мне послышалось-стучатся, толкаются в дверь". Федул отправился, по приказанию, посмотреть кто толкал, стучался в дверь.
