— Ты знаешь, — добавил Собесский, — я никогда не был его другом, я боролся с ним и был против него или вернее тех, которые с ним были заодно или руководили им; но теперь уверяю тебя честным словом, что я от души его жалею… Он не желал этого тернового венца, отказывался от него и ему его насильно возложили на голову, а теперь он за это расплачивается… Жена, вместо того, чтобы скрасить его жизнь, внесла в нее семейные неприятности и увеличила количество его врагов. Пока жил Пражмовский, она заодно с ним участвовала в заговорах, чтобы лишить мужа трона и возвести на престол герцога Лотарингского. Теперь она переменила тактику, но не чувства… Она стала относиться к нему внимательно, потому что ракусский двор начал стыдиться этой позорной интриги, которая могла обнаружиться, и стать всем известной. Взвесь все, что этот человек должен был пережить! Пацы нас обвиняют в том, что мы хотели дать ему яд! Но сама его несчастная жизнь подточила его силы… в последнее время излишек принимаемой им пищи был для него ядом…
Говоря эти слова, Собесский приблизился к своему приятелю, который прислушивался внимательно ко всему, что говорил ему гетман, и, взглянув ему в глаза словно желая проникнуть в его мысли, закончил:
— Кондеуш сумеет опять выступить, как самый сильный кандидат, и на этот раз шляхта ему препятствовать не будет.
— Если мы ей более желательного кандидата не подсунем, — прервал русский воевода. — При случайности результатов выборов нельзя ничего предвидеть даже накануне, а не только так задолго, что лучше всего и доказали выборы нынешнего короля. Жребий иногда удивительно падает, и не всегда имеющие большинство голосов одерживают верх. Может случиться, что Кондеуш будет иметь полную уверенность в том, что он будет избран, а на самом деле могут выбрать Поляновского.
— Оставь меня в покое с этим бедным Поляновским, который сердится и принимает за насмешки, когда с ним заговаривают об этой короне и, вообще, не упоминай больше ни о ком-либо из Пястов. Попытка с Михаилом достаточна.
Яблоновский улыбнулся и сказал:
— Не будем делить шкуры медведя, не убив его предварительно.
— Завтра дождемся приезда короля, — со вздохом сказал гетман, — но я хотел бы вместо него иметь Паца, и тогда мы бодро двинулись бы вперед, освободившись от короля Михаила.
— Если он только даст себя уговорить и отправится обратно, — сказал Яблоновский, — так как больные часто бывают очень упрямы.
Наступило молчание, а затем остальную часть вечера оба друга, связанные самой сердечной приязнью, провели в воспоминаниях о войнах, в которых участвовали совместно или каждый в отдельности.
На следующий день исполнились вчерашние предзнаменования, и белый иней покрыл землю, а ветер, повернувшись к югу> хлестал немилосердно; но день был ясный, хотя и солнечные лучи казались такими же холодными, как и воздух.
Целый день прошел в ожидании приезда короля, и вновь наступил вечер, когда, наконец, получилось известие, что часть королевского поезда, отправленная раньше, прибыла в Глиняны, а король за нею следует.
Собесский вместе с Яблоновским, оба верхом, в сопровождении отряда кавалерии выехали на окраину лагеря, чтобы приветствовать короля.
Там была приготовлена старая изба для Михаила, которому трудно было бы долго оставаться в палатке…
В этот день не думали о торжественном приеме…
Вслед за возами показалось войско, гвардия и гайдуки, принадлежавшие к свите Михаила, за ними снова следовали телеги, дворцовые повозки; а в шестиместном экипаже, полулежа, ехал король Михаил, при нем Браун и ксендз Ольшевский, а Келпш верхом сбоку экипажа.
Короля заблаговременно уведомили, что приближаются к лагерю Собесского, и он, успевши переодеться во время перевала, нетерпеливым, беспокойным взором смотрел, не видны ли уже войска… Лицо короля выражало тревогу, и Браун старался подбодрить его, заставляя принимать сильно действующие возбуждающие капли, хотя бы после и наступил упадок сил.
Коляска, наконец, остановилась и у ее дверец появились на борзых конях оба полководца, Собесский и Яблоновский, окруженные блестящей свитой отборного рыцарства. Зрелище было бы блестящее и единственное в мире, если бы не обратная сторона медали: бледный, измученный болезнью король, завистливым и тревожным взором следивший за своими гетманами.
За Собесским ехал его бунчужный, везли гетманское орлиное крыло, и гарцевал оруженосец со щитом. Сам он был в белом жупане из серебряной парчи, в голубом кунтуше и алой с соболем шапке. Яблоновский был в черном, с золотым шитьем по червленому полю… Ослепительная группа!
Король велел остановить коляску и вышел, рисуясь бодрым видом. Он был одет во все французское: в парике и шляпе с перьями; при шпаге с художественными насечками на стали у самой рукоятки; на груди был шарф, на шее кружева. Когда его тонкие дрожащие ноги ступили на землю, Келпш должен был подхватить его рукой, чтобы не дать упасть. Стараясь улыбнуться, король обнажил голову и приветствовал гетмана и воеводу. Но тихий хриплый голос с трудом был слышен. Оба соскочили с коней и подошли к руке.
Король встретил их в высшей степени приветливо. Собесский и Яблоновский чтили в его лице величие королевской власти, осененной теперь величием болезни; они — прониклись глубоким чувством сострадания, так как король, явившись в лагерь, дал доказательство незаурядной силы воли, ибо преодолел страдания и слабость.
— Я опоздал, — сказал он, — меня задержало минутное недомогание. Теперь мне лучше и я рад быть с вами, чтобы разделить труды похода. Я премного обязан гетману за собранные силы, за его непомерные старания… Я сам не в состоянии вознаградить его за труд… это долг Речи Посполитой…
Собесский покрутил усы.
— Ваше величество, — сказал он, — я не требую награды; я только исполнил долг… Правда, иной раз приходилось тяжело… Но зато у нас теперь довольно сил для отражения грозящей опасности.
— Что-то не видно Паца, — прибавил король, понизив голос и опустив глаза, — я хотел бы оправдать его, да не могу. Неоднократно посылал к нему и торопил… надеюсь, что подействует.
Гетман немного помолчал.
— Пац не может оставить нас в такую решительную минуту, — проговорил он медленно. — В крайнем случае обошлись бы без него, но он никоим образом не может обойтись без исполнения долга, так как покрыл бы себя несмываемым позором…
Король окинул взором небольшую горсточку сподвижников, окружавших гетманов, и стал хвалить.
— Завтра, — перебил Собесский, — я буду иметь честь представить вашему королевскому величеству все свое рыцарство, которое явится на смотре в полном составе. Теперь же вашему величеству пора опочивать, а мы проводим.
На всякий случай, для Михаила была приготовлена верховая лошадь, которую конюший вел следом за коляской. Король хотел уж было сесть в седло, но Браун воспротивился.
— Достаточно придется потрудиться завтра, — сказал он, — а сегодня…
— А сегодня незачем утомляться, — сказал Собесский, — темнеет, и лагерь собирается уснуть.
Добавив еще несколько слов признательности, Михаил вернулся к коляске, а, Собесский с Яблоновским, видя его неуверенные и отяжелевшие движения, сразу поняли, что на завтрашний день нельзя было рассчитывать.
Гарцуя впереди королевского возка, гетман и воевода проводили его до ставки, куда заблаговременно была послана прислуга с готовым ужином. Постоянно мучимый внутренним болезненным чувством отощания, король не мог лечь не поев.
Вместе с ним сели за стол приглашенные гетман и Яблоновский. А для прочего военного начальства был рядом накрыт другой, одинаково обильно уставленный яствами. Глаза всех пристально и неуверенно были устремлены на короля. Тот, чувствуя себя предметом всеобщего внимания, сидел, как на иголках и старался быть бодрым и веселым. Однако, силы поминутно изменяли ему и как только он забывался, усталость брала верх. Даже наименее проницательные не могли обманывать себя: перед ними был больной, старавшийся казаться крепким, и падавший под тяжестью недуга.
Сострадание, с которым уже раньше глядели на него Собесский и воевода, еще усилилось при виде до такой степени измученного человека. Некоторое изумление вызвала в них только непомерная прожорливость короля, обуздать которую он был не в силах; а так как среди присутствовавших не было врача, умеющего отличить голод здорового от жадности больного, то лихорадочное, самоубийственное заглатыванье пищи произвело на гетмана такое впечатление, как будто бы природа сама старалась восполнить убыль сил и таким образом взять верх над недугом.
За ужином разговор опять вертелся около турок, татар и казаков: только о них и говорили, а Собесский настаивал, что надо спешить, раньше чем тьмы тьмущая врагов успеют собраться с силами и вторгнуться в Подолию. Блестящая победа, когда-то одержанная под Хотином, как бы манила полководца попытать счастья под стенами Хотинского замка, и гетман страстно желал именно здесь сразиться с турками. О их численности ходили такие преувеличенные слухи, что им невозможно было верить.
