Ознакомительная версия.
Шар с телами был доставлен на трех подводах в Новоград-Волынский, уездный город на западе Житомирской губернии.
Сообщение о «заблудившемся» шаре противника сразу поступило в штаб Блокадной армии, и там приняли оригинальное решение: отправить его с телами погибших обратно в крепость, но уже вместе с разведчиками – Белинским и Сумаровым.
По плану им предстояло ночью подняться на относительно небольшую высоту и, перелетев линию крепостных укреплений, приземлиться в лесной зоне северо-западнее Липовиц. Предполагалось, что потерпевший катастрофу шар выглядел бы для австрийцев вполне естественным происшествием и разведчики могли бы пройти оставшиеся пять – семь верст до города, не опасаясь преследования и засад.
В городе они должны были разойтись по разным адресам агентуры, чтобы к ночи встретиться и в условленное время передать с одного из высотных городских строений световые сигналы в направлении специально поднятого для этого аэростата в районе села Дыбавки.
С учетом направления ветра местом старта выбрали район южнее Малковице, где располагался артиллерийский дивизион, прикрывающий дорогу на Жешув. Там Белинского встретил Сумаров вместе с присланным для их подготовки офицер Брест-Литовского авиаотряда.
– Управление воздушным шаром с первого взгляда кажется простым, но на самом деле требует особых навыков, – начал с азов авиатор. – У шара нет мотора, нет крыльев, и управляться он может двумя главными приборами: для подъема – горелкой, для снижения – клапаном. Направление и сила ветра на разных высотах разная, поэтому, меняя высоту, можно менять направление полета. Но многое зависит и от погоды. Особенно здесь, в предгорьях Карпат. Дни, казалось бы, ясные, но неожиданные туманы весьма опасны для спусков. Например, в ноябре мы отправили на разведку двух летчиков. Так один из-за тумана спустился в Снятине, а второй – аж в Румынии.
Практические занятия велись на лебедочном аэростате, предназначенном для корректировки артиллерийского огня. На нем разведчики совершили несколько подъемов в компании офицера роты наблюдения. Вскоре прибыл обоз со злополучным шаром и его «пассажирами», из штаба доставили форму и документы на имя обер-лейтенанта Вляйхера и лейтенанта Прохазку. Подъем был назначен на час ночи.
Но к вечеру погода испортилась, заморосил дождь, и вылет пришлось отложить. Погоду ждали в крестьянской избе, скрытой от противника пологим косогором.
Белинский с Сумароковым в австрийской форме офицеров-пехотинцев сидели вместе с офицерами-артиллеристами у самовара и потягивали чай на березовых почках. Все слушали боевые рассказы поручика из авиаотряда.
– Мне приходилось под обстрелом картечью сбрасывать двухпудовые бомбы с высоты две тысячи метров, – довольствовался возможностью прихвастнуть авиатор, – и я отчетливо видел, как внизу начинались пожары. Им же мы не даем вести даже разведку: только появятся над нашими позициями – мы тут же загоняем их обратно.
Кайданов сидел поодаль и с любопытством просматривал письма, найденные в вещах погибших австрийцев, – маленькие клочки бумаги, запачканные грязью и кровью.
– «Мой единственный ненаглядный Фридрих! Если бы ты видел нашего маленького Ганса, ты бы пришел в восторг. Он уже бегает. Не правда ли, как скоро? О, как бы я хотела превратиться в птицу, перелететь через крепостные стены и хоть одним глазком взглянуть на тебя. Я читаю обо всех ваших победах, а маленький Ганс хлопает в ладоши»… «Ах, Карл, Карл! Я обо всем догадываюсь. Я знаю истинное положение дел… Пусть твое геройство не переходит в безумие. Твоя жизнь нужна твоей семье…»
Из сеней послышались слова печальной песни, которая родилась здесь же, в окопах.
Брала русская бригада
Галицийские поля,
И достались мне в награду
Два кленовых костыля.
Пел солдат, подыгрывая себе на балалайке. Его хрипловатый голос невольно привлек внимание офицеров. Они молча слушали эту грустную мелодию со словами, исполненными обреченности:
Из села мы трое вышли,
Трое первых на селе,
И остались в Перемышле
Двое гнить в сырой земле.
Буду жить один на свете,
Всем не нужен, всем ничей.
Вы скажите, кто ответит
За погибших трех людей?..
«Сколько молодых русских мужиков полегло здесь, у стен чужого города! – думал капитан. – Может, уже завтра и мне суждено быть среди них. Будет ли это смерть за Родину? Лучше так, ведь бесцельно умирать, наверное, глупо».
Он вспомнил, как был свидетелем последних минут жизни смертельно раненного сапера, подорвавшегося на фугасе. С экзальтированным восторгом в глазах тот произнес: «Передайте поклон батюшке-царю и скажите ему, что я счастлив умереть за Родину!»
– Дождь закончился. Можно собираться, – объявил с порога начальник бивака, – я приказал солдатам вытащить шар на луг.
Растянутый на земле в направлении ветра купол соединили со сплетенной из лозы корзиной. Включили горелку и стали вентилятором нагнетать в оболочку горячий воздух. Корзина оторвалась от земли, ее удерживал трос от пушечного лафета.
– При этом ветре лететь не более двадцати минут, – давал последние указания поручик-авиатор, – через десять минут дергайте клапан и снижайтесь. Крепко держитесь за канаты при посадке…
На дно из толстой фанеры уложили тела австрийцев, разместили их вещи. Но когда в корзину влезли разведчики, трос ослаб: стало очевидно, что воздушное судно не рассчитано на четверых. Кому-то из двоих следовало остаться. Кайданов бросился связываться со штабом и, вскоре вернувшись, объявил, что полетит Белинский.
– С Богом! – крикнул Кайданов, когда, освободившись от каната, шар начал уверенно подниматься в небо.
Последнее, что запомнилось Белинскому, – это по-детски обиженное лицо Сумарокова…
В то время как упорная, изнурительная осада Перемышльской крепости подходила к своему завершению, союзники вступили в жестокую битву с турками: англичане и французы пытались овладеть проливами Дарданеллы и Босфор, взять Стамбул и тем самым принудить Турцию выйти из войны и опередить Россию в захвате стратегически важных проливов. На Западном фронте русское военное командование поставило перед войсками задачу занять территорию Восточной Пруссии – разворачивалась Праснышская операция. На галицийском фронте шли ожесточенные бои в районе Тухли.
Между тем во Львове жизнь текла своим чередом. Власти запретили продажу мужской обуви, чтобы пресечь воровство обуви в войсках. Позволили сдавать экзамены выпускникам университета и Политехники, не успевшим их сдать до закрытия этих учебных заведений. В Петроград на Высшие женские естественнонаучные курсы Лохвицкой-Скалон были направлены сто первых галичан – учителей и студентов. На торжественном открытии занятий в столице присутствовали митрополит Петербургский Владимир, военный министр Сухомлинов, министр народного просвещения граф Игнатьев и градоначальник Оболенский. Позже галичан, заботу о которых взяли на себя Галицко-Русское и Славянское общества, принял сам государь.
Брат царя Михаил вновь приехал во Львов, чтобы повидаться с женой. Здесь его застало известие о представлении его Брусиловым к высшему и самому почетному российскому ордену Святого Георгия.
Штат контрразведывательного отделения Восьмой армии пополнился двумя новыми сотрудниками – бывшими приставом и надзирателем из города Луцка. А шофер отделения Снигирев «покорнейше просил» у начальства разрешения о вступлении в первый законный брак с девицею – сестрой милосердия Пензенского госпиталя Красного Креста Марией Ивановной Звездаковой.
О Белинском никаких сведений не поступало, и офицеры терялись в догадках, как сложилась его судьба, да и жив ли он вообще? Слухи о событиях в Перемышле среди горожан становились все мрачнее. Поговаривали о целых русских армиях, пожираемых стенами крепости, о каких-то сверхъестественных методах обороны, о страшной эпидемии холеры, о явлении на свет «Матки Боски»[192], якобы ставшей на защиту крепостного гарнизона. Слухи негативно влияли на проходящие через Львов воинские пополнения, что заставило командование принять решение пропускать полки через город только ночью.
Поиски загадочного подземного хранилища в Святоюрской горе зашли в тупик после известия о трагической смерти архивиста Бальтановича. От занимавшихся расследованием судебных работников магистрата удалось узнать, что ученый был задушен на своем рабочем месте.
Его личные вещи остались нетронутыми, а вот из архивного дела на его столе была изъята старинная карта. Казалось, что единственная нить, которая вела к разгадке истории со страшным оружием монголов, оборвалась.
Внимание контрразведчиков переключилось на митрополита Шептицкого. Наличие в его личных вещах свитка с планом подземелья свидетельствовало о его полной осведомленности.
Ознакомительная версия.
