руки под голову, и велел петь, или его с каким-нибудь словом посылал к Фриде и нетерпеливо ждал ответа.
Ему казалось, что промедление Судзивоя из Шубина было вызвано страхом, какой исходил от его имени и значения.
– Пан воевода знает, – говорил он, – что за мной вся Великопольша… и только ждёт знака… и двинется. Хо! Хо! Мудрый пан. Знает, что не съест меня легко.
И смеялся, оглядываясь на своих, из которых многие ему утвердительно кивали; а когда Гневош или Ласота иногда говорили, что нельзя было слишком верить в медлительность Судзивоя, князь гневался и называл их безмозглыми.
Это тщеславие ещё росло, но усталость уже с ней боролась. Однажды утром к Сикору прибежал слуга с объявлением, что Судзивой идёт на Влоцлавек. Сикора, которого там недавно посадили, умолял дать ему сильную армию, или по крайней мере подмогу.
Эта новость как молния упала на князя и его двор.
Белый, который её вовсе не ожидал, на какое-то время оторопел, онемел, не мог двигаться. Он не знал, что делать, – ему удобней было признать это сказкой, напрасным переполохом, смешным слухом.
Несколько дней прошло в полной бездеятельности. Ласота готов был вести подмогу, Белый гневался, не хотел дать людей от своего бока. Он больше заботился о своей безопасности. Послали на разведку под Влоцлавек. Белый остался с беспокойным недоверием.
Приятели, которые глядели ему в глаза, заметили, что он колебался и не знал, что предпринять. Не хотел закрываться ни в Гневкове, ни в Золоторыи, ни в Шарлее. Он сомневался то в одном, то в другом замке, наконец надумал остаться со своим отрядом в поле, в лагере, – будто бы чтобы прийти на помощь по первому требованию туда, где бы она понадобилась.
Влоцлавек уже был в осаде. Приезжающие оттуда рассказывали, что у воеводы были большие силы, что рыцари отлично вооружены, а замок так окружён, что неизбежно должен будет сдаться.
Всё это князь отрицал, обругал посланцев, закрылся в своём шатре, а Ласоте бросил только то, чтобы делал для обороны то, что хочет, потому что делает его ответственным за неё.
Бусько повесил голову. Приближался час перемены. Князь ещё угрожал повесить изменников, угрожал ужасными наказаниями тем, кто решиться его покинуть, но… терял голову.
С каждым днём это было более очевидно.
До лагеря князя постепенно добралось известие о грозных королевских письмах, которые за помощь князю обещали землевладельцам наказание смертью и конфискацию имущества. Постепенно более непостоянные начали убегать… ряды поредели.
Наконец от Сикоры приехал гонец с объявлением, что замок уже так был осаждён, что десять дней еды не хватало и голод вынуждал сдаться. Белый только ругался… прогонял посланца, крича, что обойдётся без Влоцлавка, если его предадут недостойные слуги.
Спустя два дня прискакал сам Сикора, потому что мещане и гарнизон вынудили замок сдаться, а он, спустившись со стены, спасая жизнь, удрал. Когда он появился, его не смели вести к князю, не знали, как ему об этом объявить. Старый Гневош не хотел брать на себя того, чтобы стать вестником поражения. Ласота отказал в посредничестве. Перед двором с опущенной головой и руками в карманах стоял Бусько. Поскольку время торопило, и знали, что старому певцу много было разрешено, его надоумили, чтобы он шёл к Белому объявить о прибытии Сикоры.
Сначала он слушать не хотел, отделываясь тем, что, как он говорил, не его дело, однако он развернулся, подумав, и пошёл к комнате князя.
Тот лежал, вытянувшись на постели, с руками, подложенными под голову, и глазами, уставленными в потолок. Поскольку по походке он узнал Буську, услышав шаги, даже не обратил на него взгляда.
Бусько сел на своё обычное место, на низкий пенёк, покрытый курткой, и вздохнул.
– Там гость, – сказал он еле-еле, – но он не смеет войти.
– Кто?
– Нехороший гость, – воскликнул Бусько, – я не хочу его объявлять.
Князь немного поднялся и поглядел на него.
Бусько его ударил, как палкой по голове.
– Влоцлавек черти взяли…
Нахмурившись, князь упал на постель.
– Взяли, – прибавил он, – ну, что дальше? У нас было четыре, осталось три – и этого ещё слишком…
Белый молчал.
– Я этим не терзаюсь, – пробормотал Бусько, – и князь не должен… Гм? Когда у нас ни одного не было, была надежда и не отчаивались. Влоцлавек, сказать правду, нам мешал; на что он был князю?
Когда говорил, он смотрел.
Белый, который легко дал себя вести лишь бы кому, когда нужен был стимул, поднялся с постели и сказал:
– Бог мой, этот шут имеет больше разума, чем мы все. Ему нет причин седеть… и отчаиваться.
Бусько кивнул головой.
– Выходите, панчик, и покажите им, что не принимаете к сердцу такого вздора, – сказал Бусько. – Они все князю в глаза смотрят, и что в них вычитают, то поют.
– Кто прибыл из этого Влоцлавка? – спросил князь, который силился показать равнодушие.
– Сикора! – сказал Бусько. – Их уморил голод. В первые дни они, должно быть, страшно много ели и много пили… поэтому не надолго хватило.
Князь медленно поднялся с постели, привёл в порядок на себе смятую одежду, немного подумал, припоясал меч, стоящий у кровати, рядом со стеной, надел шишак на голову, подбоченился, выпрямился и пошёл к двери. Бусько потащился за ним.
В прихожей стоял униженный Сикора, опустив руки, как виновник. Белый, увидев его, остановился напротив. Он притворился, что о сдаче ничего не знает.
– Ты тут? – воскликнул он. – Наверное, замок голодом взяли? Я это давно предвидел. Я не прибыл на подмогу, потому что за Влоцлавек не так уж держусь, а сил на это растрачивать не могу.
– Во всём виноваты мещане и гарнизон, – сказал Сикора, – я… он ещё бы держался.
Князь равнодушно махнул рукой.
Все присутствующие, глядя на него, удивлялись хладнокровию и присутствию духа князя. Действительно, он был уже в таком состоянии, что должен был перед людьми спасаться ложью. Говорил чего не думал.
В душе он всё считал потерянным – уставший, он начинал искать способ спастись из этого омута.
Этих последствий он не приписывал своему бездействию и пренебрежению, но – отсутствию поддержки, на которую рассчитывал.
Оглянувшись вокруг, он с гордым выражением лица кивнул Гневошу и повёл его внутрь.
– Ну что? – сказал он ему. – Я на вас положился, вы прекрасно управляли. Я рассчитывал на Великопольшу, меня предали… обвели вокруг пальца…
– У вас, князь, всё-таки остались Золоторыя, Шарлей и Гневков! – произнёс Гневош.
Белый пожал плечами.
– Я один ничего не сделаю, – сказал он, – великополяне меня предали.
Он прошёлся по комнате.
– Буду защищаться до последнего! – воскликнул он внезапно. –
