обрадовались. — А Пиль-Рысь сказал, что вы уехали гостить в Колву, что с нами дале вы не пойдете...
— Рысь одно не знай — моя винтовка не знай!.. — начал Никифор, но, поймав предостерегающий взгляд Журавского, осекся — они уговорились до поры до времени молчать о причинах преступления телохранителя Тафтина. Пусть думают, что пурга угнала их оленей, что случай водил их по краю бездны.
* * *
В Пустозерск, в дом Семена Кожевина, пришли они в самый канун крещения, в крепкие, ухающие разрывами метровых льдов рождественские морозы. Журавский и Никифор, не бывшие дома по полгода, послали в Усть-Цильму и Мохчу рождественские поздравления, послали весть, что живы и здоровы, но что домой приедут не раньше масленицы.
— Да пошто ты так-то, Андрей Володимирыч, домашних-то изводишь? — удивился Семен Кожевин. — Тутока триста верст до Усть-Цильмы. Чай, с тоски жена-то на нет изошлась?
— Рад бы я домой, да дело закончить надо, Семен. Стадо ты держать в пустозерском ернике не будешь, не для того спасал?
— Знамо. Найму пастухов-самоедов и отправлю в мезенские леса.
— Пойдем и мы с ним.
— Да на што тебе, Андрей, така каторга?! Нешто нет тебе иной жизни?!
— Нет мне, Семен, иной жизни, да и не хочу я ее — скучная она.
— Веселье у нас было! Как осподь живыми оставил?
Попарившись два дня кряду в натопленной до сини в воздухе бане, наевшись мягких сметанных шанежек и розовой, в белых прожилках, малосольной семги, Андрей Журавский укатил на рысаке за двадцать верст на шведский завод «Стелла Поларе».
Мартин Ульсен встретил Журавского с откровенной радостью.
— На ловец и зверь спешит, — твердо и ясно выговаривая русские слова, улыбался Ульсен, усаживая Андрея на мягкий диван в кабинете. — С обед хотел катить Пустозерск — смотреть русский Фритьоф Нансен, глянь — он идет Ульсен, — весело взмахивал седой швед руками, словно собирался взлететь над Журавским.
— Не возвеличивайте, Мартин Абрамович, меня, не унижайте Нансена.
— Как знать, как знать, Андрей Владимирович? — загадочно улыбался новоявленный русский подданный. — Прошлый год встречаль Мартин тут безвестный Журавский, этот год встречаль обладатель большой золотой медаль, открыватель хребет и каменный уголь.
— Какой уголь? Что вы имеете в виду?
— Андрей Владимирович играет Мартин кошка-мышка. Почему?
Ульсен прошел к шкафу, достал свернутую трубочкой карту и развернул ее на столе.
— Прошу господина Журавского глядеть сюда, — пригласил он Андрея. — Кто открыватель этот хребет? — показывал он на ясно обозначенный отросток от Уральских гор. — Кто нанес на карта Российской империи эти значки угольных рождений? — показывал Ульсен на три значка угольных месторождений в среднем течении Адзьвы.
— Там пермокарбон, Мартин Абрамович. Там бурые угли — лигниты.
— Бурый, черный... чернобурка, — расхохотался своему каламбуру Ульсен. — Однако три заявка Геологический комитет принял, три столба там поставили.
— Кто там поставил заявочные столбы, Мартин Абрамович? — еще больше удивился Журавский.
— Гм, гм, — неопределенно хмыкнул Ульсен. — Стояль там заявочные столбы на разработка угля, господин Журавский.
— Там лигниты, Мартин Абрамович. Нет там антрацитов. Антрациты, судя по выходам коренных пород и по находкам их, залегают восточнее, по речкам Коротайке и Воркуте.
— Я, Андрей Владимирович, не знаю эти речки. Их нет карта. Рисуйте, пожалста, эти речки моя карта.
— Они вот тут, — уверенно стал рисовать на карте Журавский. — Только о залежах углей говорить еще рано — надо провести большие разведочные работы.
— А как вы полагаль?
— Угли там есть. Я буду настаивать на их разведке силами правительства, хотя и надежд мало...
— А если будет вести разведка господин Журавский на деньги... скажем, Королевский Академий наук?
— Нет. Этого Журавский делать не будет, — улыбнулся Андрей, смягчая отказ.
— Понимай, Ульсен понимай: на чужой горбушка не открывай свой кормушка, — весело рассмеялся швед. — Плохой ты хозяин, Мартин, — начал он вдруг корить себя, — петь просиль, горлышко не мочиль. Пойдем, Андрей Владимирович, мой дом, пойдем.
— Я, Мартин Абрамович, к вам с просьбой: мне надо сохранить и отправить в академию самоедскую коллекцию, как это делали вы прежде.
— Какой пустушка, какой пустушка! Ульсен отправит без слова целый пароход. Ульсен руски граждан, Ульсен член Руски географически обществ, Ульсен глубоко чтит ученый Журавский. О, Россия скоро узнает имя этот!
— Мартин Абрамович, для чего вам русское подданство?
— Для чего? Так быть: ваша честная душа открою маленьки секрет. Руски Ульсен покупает дешевка лес на корень, нанимает сельский обществ его рубить и плыть... Шведская фирма «Полярная звезда» продает англичанам первосортный доска... Понималь?
— Понятно. Сколько у вас на заводе русских рабочих?
— Тут пятьсот. Ижма, Троица-Печора не считаль.
— На заводе есть больница?
— Есть мой врач, он немедля лечит вас.
— А для рабочих?
— Зачем руски медведь портить сила лекарствами. Руски знает одно лекарств — водка, — расхохотался Ульсен. — Помогает, хорошо помогает. Попробуем, Андрей Владимирович, а?.. Хотя мой доктор вас смотрит и медикаменты дает сколько надо. Отдых недель-две дом Ульсен лечит руски Нансен. — Мартин Абрамович погасил улыбку и смотрел на исхудавшего, обожженного морозами Журавского участливо, с искренним состраданием и восхищением.
— Спасибо, — поблагодарил Андрей, — от обеда и лекарств не откажусь, а неделю гостить не могу: грешно не взглянуть на пустозерские архивы, Мартин Абрамович. В Пустозерске же сожжен Аввакум!
Пустозерск, о котором столько читал и слышал Журавский, поразил его запустением и какой-то могильной отрешенностью. Этот первый заполярный город России, заложенный как оплот Московского государства на Европейском Севере, имевший когда-то триста домов, воеводские палаты и крепкие остроги, каменную и две деревянные шатровые церкви, крепостную стену с угловыми бойницами, теперь сиротливо чернел в снежной пустыне тридцатью покосившимися домами и одной церковью.
Однако пустозерский церковный архив оказался нечаянной наградой за все мучения: в нем было все, что касалось истории заселения Европейского Русского Севера.
Вот древнепечатная записка монаха Нестора, в коей упомянута и Печора: «Людье там есть, язык их нем и сидят оне с самоядью на
