— Нужно наложить швы, — сказал Шперрле.
Лей поблагодарил, и они с Эльзой прошли к стоящему у стены дивану. Случившееся казалось Роберту забавной нелепостью: красноватая лужа шампанского на полу выглядела устрашающе, как будто здесь кого-то зарезали.
— Нужно показать врачу… ты слышишь меня, Роберт? — теребила его Эльза. — Позвать Грету?
Внезапно он так побледнел, что она поспешно встала, но почувствовала, как он удержал ее руку.
— Эльза, я теряю ее… Что мне делать?
Эльза медленно села, лихорадочно подыскивая слова.
— Она со мной начинает презирать себя. Гессы с этим не мирятся, — продолжал Лей, не замечая обращенных на него взглядов. — Теперь только уехать с ней мало. Теперь… я должен бороться. А-а, летят, стервятники, — сквозь зубы бросил он, с ненавистью глядя в зал.
К ним быстро шли Карл Брандт и Леонардо Конти.
— Роберт, возьми себя в руки, — жестко приказала Эльза.
Он покорно пошел за вождями от медицины, куда они повели его, сел там у стола и стал глядеть в стенку. Брандт был немного пьян, поэтому зашивать взялся Конти.
Пришла Маргарита, за нею — Гесс. Грета молча обняла сзади за шею и, наклонившись, прижалась щекой к его виску.
— Видимо, треснувший бокал попался, — заметил Рудольф. — Не повезло.
— Вообще, вам в этом году удивительно не везет, Роберт, — заметил Брандт, готовя шприц. — Это может значить, что следующий обойдется без неприятностей.
Через полчаса все возвратились на банкет. Еще предстояла работа. Риббентроп важничал. Гесс был чересчур деликатен. Геринг, Лей, Штрайхер, Отто Дитрих, Геббельс, Вильгельм Фрик были те люди, что проталкивали политическую волю фюрера и прихлопнули сегодня не одну из «отрастающих иллюзий» европейских политиков, в чем на этом же банкете периодически ходили отчитываться перед Гитлером. Маргарита, старавшаяся больше не оставлять Роберта, стала свидетельницей того, как ее любимый, не церемонясь, сообщил чеху Хвалковскому, что фюрер желает видеть его, Хвалковского, на посту министра иностранных дел Чехословакии, и весело добавил, что «вообще-то оставшаяся часть страны экономически мало дееспособна и лучше бы ей сразу войти в состав рейха». Будущий (уже с октября) министр так побледнел, что даже синева у губ выступила.
Геринг в это время «работал» с английским газетным магнатом и политиком лордом Бивербруком. Оба были довольны друг другом.
Сам Гитлер ни в какие разговоры с иностранными гостями не вступал. Ни одна из самых влиятельных европейских и прочих персон не смогла бы похвастаться тем, что сегодня услышала что-либо лично от самого канцлера. Когда Геринг после беседы с Бивербруком отправился к Гитлеру, Маргарита, оставив Роберта, пошла вместе с ним. Геринг, под голый локоток, провел ее через зал и усадил рядом с фюрером.
— Когда мы уедем в отпуск? — спросила она Гитлера.
— Детка, мы это уже обсуждали. — Фюрер дипломатично улыбнулся на публику, точно Маргарита сказала ему приятное. — В конце октября.
— Вы знаете, что сейчас произошло?
— Да… Он сильно поранился?
— Четыре шва.
— Я прикажу нашего интенданта за ноги повесить.
— Бокал тут ни при чем. Роберт просто сдавил его слишком сильно. Вот так. — Маргарита взяла стоящий рядом с Гитлером бокал с минеральной водой и показала.
Гитлер взял у нее бокал, несколько раз, пробуя, стиснул его в ладони и пожал плечами.
— Конечно, была трещина. Вот я же давлю.
— У вас не хватает силы.
Гитлер быстро взглянул на нее, подняв брови, и прищурился. Маргарита резко отвернулась:
— А ты, Герман, смог бы?
— Легко! — воскликнул Геринг, к своему несчастью слышавший не все из их разговора. Он взял салфетку и, обхватив ею бокал, сильно сдавил. Потом, выдохнув, еще раз. Бокал хрустнул и распался.
— Салфетка помешала, — объяснил он первую неудачу. — А-а, собственно, для чего…
Он не договорил — бокал в правой руке поднапрягшегося Гитлера тоже хрустнул и раскололся.
— Убедились? — невозмутимо улыбнулась Маргарита.
Она взяла его ладонь и провела по ней пальцами.
— Видите, ничего. А у него четыре глубоких пореза. Это результат нервного возбуждения.
Гитлер глубоко вздохнул и, быстро оглядев зал, усмехнулся.
— Не думаю, детка, чтобы у Роберта нашелся здесь возбудитель более сильный, чем ты. Что же ты хочешь? Я могу приказать ему работать, но не могу запретить. Подобное уже было однажды неверно понято. Однако… хорошенький спектакль ты мне тут устроила! — Он снова быстро огляделся. — У меня такое чувство, что сейчас все начнут хрупать эти несчастные бокалы.
— Так когда же? — настаивала Маргарита.
— Детка…
— Но хотя бы после двадцать четвертого…
— После двадцать четвертого — конечно! — быстро ответил Адольф.
Маргарита встала. Она собиралась разыскать Роберта, но тут из одного кружка оживленно беседующих вышел актер Эмиль Яннингс[37] и, кашлянув, шагнул к ней. Маргарита взяла его под руку, и они пошли по залу, полуобернувшись друг к другу, давая понять, что беседа личная.
— Просто не знаю, как мне уговорить рейхсминистра Геббельса не предпринимать больше попыток вернуть Дитрих в Германию, — пожаловался Яннингс. — Он ставит себя и всех в унизительное положение.
— Если Геббельс задался целью, он все равно не свернет, — вздохнула Маргарита. — С Дитрих ведут переговоры, а после очередного отказа выливают накопившееся ведро помоев. Цель — не вернуть ее, а дискредитировать.
— Ужасно, но мне эта мысль тоже приходила в голову, — признался Яннингс.
В это время, закончив очередную обработку, Лей тоже разыскивал Грету и, увидев ее в обществе приятного ему человека, быстро провел обоих в укромное местечко — небольшой зимний сад, где стояло несколько столов с мороженым и удобные кресла.
— Вы продолжайте, продолжайте… — кивнул он, пробуя мороженое левой рукой. — Я тут с вами посижу немного, передохну.
— Мы говорили о Марлен Дитрих, — пояснил Яннингс.
— А что Дитрих?! Играет шлюх, упакованных в жидовские миллионы, да запивает наркотики коньяком. А вынь ее из упаковки, останется несчастная баба, без семьи, без родины. Без души. Маска. Манекен.
— Ты не находишь в ней шарма? — улыбнулся Яннингс.
— Шарм был в тебе, старина, когда ты душил ее в «Голубом ангеле». А в ней одна сонная фальшь.
Яннингс собирался возразить, но лишь безнадежно посмотрел на Маргариту:
— Я с вождями не умею спорить. Так иногда скажут! Сонная фальшь! И это о Марлен-то?!
— А чего с нами спорить? — Лей продолжал поглощать мороженое. — Мы все злющие… У нас скепсис, как раковая опухоль.
— А я вот мечтаю сыграть вождя, — признался Яннингс.
— Верховного? — улыбнулась Маргарита.
— О, нет! Не конкретно. Типаж.
Лей засмеялся.
— А если честно, — продолжал Яннингс, — я бы с удовольствием сыграл Роберта Лея.
— Что бы вы стали играть, Эмиль? — спросила Маргарита.
— Контрасты! Неуравновешенность. Напор! Скепсис. Боль. То, как он, сам того не желая, постоянно подает примеры. Недавнюю сцену с бокалом сыграл бы. Еще… автогонки. Как он копается в моторе с механиками, весь перепачканный машинным маслом, а через два часа танцует с герцогиней Виндзорской. Сыграл бы усталость — до истерики, напряжение на грани срыва. Любовь.
Лей отодвинул вазочку:
— Нашей почтеннейшей публике, старина, было бы полезней, если бы ты сыграл актера — немца, арийца, национальную гордость, недосягаемую мечту всех театров и киностудий мира, живущего, однако, дома, с нами, с вождями, примерно как женщина с негодяем мужем, которого еще не успел разлюбить ее обожаемый ребенок-народ. — Он встал. — Все. Нужно идти. Извини, старина. Я ведь не о ком-то конкретно, а о типаже.
Когда Роберт ушел, Маргарита поймала на себе как бы нечаянный, но так много сказавший ей взгляд актера. Вождь всех вывернул наизнанку. Сам ушел, а их оставил сидеть друг напротив друга.
Но им не хотелось возвращаться в насквозь продуваемые ветрами европейской политики залы, в которых маялось еще несколько зябнущих душ.
Юнити Митфорд устала от роли поклонницы, конформистки и адепта режима, к которому у нее накопилось слишком много вопросов, да и просто — от необходимости притворяться глупее, чем есть. Увы! Именно сегодня ей открылись подлинные планы Адольфа — почти осязаемая цепь, которая будет наброшена на шею Британии, и его истинное желание — превратить гордую владычицу морей в поникшую рабыню. Но Адольф не знает Британии!!! Он не захотел понять эту страну, как не захотел понять ее, Юнити, Валькирию, посланную ему самою Судьбой.
Это была ошибка Гесса. Большая и… фатальная. И Гесс за нее еще станет платить.
Сегодня с особым отвращением взирала она на радостно галдящих американцев. У Адольфа с «еврейскими королями доллара» свои счеты, и если он доберется до британских военных баз, то исполнит свою мечту «замешать доллары в еврейской крови».
