А Клавдий не хотел умирать! Пусть смеются неразумные патриции, пусть издевается женоподобный гистрион Мнестер! Стоит ли из-за этого резать вены или поглощать вредные для пищеварения предметы? Клавдию было сорок восемь, но ему казалось, что он ещё не начал жить. Он незаметно проводил дни в тесном таблинуме, пописывая исторические труды, которые никто не хотел читать. Дважды женился, но никакая женщина не любила его. Можно ли умереть, не испытав хоть однажды той великой любви, которую взахлёб расписывают поэты? Или не совершив деяние, которое прославит его в веках? Он мечтал, что историки когда-то напишут: «Так жил великий Клавдий!» вместо «Так умер несчастный Клавдий».
— Я буду жить, — бормотал он себе под нос, убегая от дурашливого Мнестера. — Макрон и Тиберий Гемелл погибли, потому что Гай рассердился на них. Моя бедная мать — тоже. Я буду смешить Гая Цезаря, и он никогда не рассердится на меня!
Приняв решение, Клавдий заулыбался. Он решил подыграть Мнестеру. Подобрал деревянный меч, который актёр выронил, ловя палку Клавдия. Попытался подражать потешному бою, который устраивают карлики и уродцы в перерыве между настоящими гладиаторскими битвами. Кувыркался по полу, делая забавные телодвижения. Нарочно падал, надеясь ещё сильнее рассмешить публику и, особенно, императора.
Наконец Клавдий изнемог. Мнестер заметил мучительную одышку толстяка и, сжалившись, сделал ему подножку. Клавдий упал. Актёр уселся на него, коленями надавив на грудь. Занёс палку, обмотанную губкой, и вопросительно посмотрел на Калигулу.
— Потешили вы меня! — давясь смехом, воскликнул Гай.
Призывая гостей к молчанию, он привстал и высоко поднял правую руку, сложенную в кулак. Неспешно повернул её большим пальцем вниз. Этот жест обычно обозначал: поверженного гладиатора следует добить!
Мнестер кивнул. Поднял вверх палку и, под вой толпы, ткнул губкой в лицо Клавдию.
Заиграла труба. Бой окончился.
Мнестер побежал по кругу, подражая гладиатору-победителю. Калигула бросил ему мешочек с золотыми монетами. Подражая императору, патриции швыряли актёру деньги. Они со звоном падали на пол и закатывались под столы и ложа. Одна матрона вытащила из уха драгоценную серьгу и подала пробегающему мимо Мнестеру.
Калигула грузно повалился на ложе, рядом с Цезонией.
— Никогда так не смеялся! Даже вспотел от смеха! — неожиданно голос его изменился, а глаза погрустнели. — Может, хоть этой ночью буду спать спокойно…
Клавдий, тяжело отдуваясь, отполз в угол. Никто не обращал на него внимания. Присутствующие восторженно рукоплескали победителю и выдумщику-императору. Одинокий Клавдий, сгорбившись, выбрался из зала.
Клавдий вышел в сад. Присел на мраморную скамью и облегчённо вздохнул. Позорное сражение осталось позади. Из открытых окон дворца ещё доносились взрывы смеха. Клавдию привычно проглотил обиду: не первый и не последний раз над ним смеются!
— Приветствую, благородный Клавдий! — услышал он и вздрогнул, испугавшись: неужели кто-то притащился за ним в сад, чтобы продлить насмешку?
Подняв глаза, он узнал Домицию, сестру покойного Агенобарба. Матрона выглядела ужасно: растрёпанные волосы, опухшие веки, покрасневшие от слез глаза.
— Тебе плохо? — сочувственно спросил он.
Домиция, всхлипнув, кивнула. Клавдий подвинулся, освобождая женщине место. Домиция присела рядом с ним, обхватив руками предплечья и судорожно поглаживая их. Скосив глаза, она печально осмотрела нелепый наряд Клавдия: туника в саже и перьях, грязные обмотки на ногах. Клавдий смутился.
— Ты была только что в зале? Видела? — застенчиво спросил он.
Избегая прямого ответа, матрона опустила ресницы.
— Ужасная семья! — помолчав, заявила она. — Гай Цезарь издевается над тобой, Агриппина — надо мной.
Свет из окна падал на Домицию, выхватывая из темноты её некрасивое, стареющее лицо. Клавдий видел, как растянулись в гримасе её губы и плаксиво задрожал подбородок.
— Что сделала тебе Агриппина? — недоумевал он.
Домиция заплакала, уткнувшись лицом в рыхлое плечо Клавдия.
— Отняла у меня Пассиена Криспа! — шептала она сквозь рыдания. — Я видела, как они бесстыдно целовались. Как больно, больно!..
Клавдий погладил Домицию по волосам.
— Успокойся. Ты молода и найдёшь другого мужа.
— Я дважды выходила замуж. Никто не любил меня.
Он вздохнул. Слова Домиции относились и к нему.
— Меня тоже не любили жены. Недавно я развёлся с Элией Петиной. Она… — Клавдий осёкся. — Стыдно говорить: она била меня.
Домиция вытерла слезы краем покрывала. Заинтересованно взглянула на Клавдия. «Член императорской семьи, ещё не стар. Если породниться с ним — можно отыскать способ отомстить проклятой Агриппине, — подумала она. — Правда, Клавдий — всеобщее посмешище. Зато он — дядя императора, у которого нет сыновей!»
— Клавдий, — успокоившись, спросила она. — Ты собираешься вступить в повторный брак?
Он ошалело отшатнулся, решив, что Домиция предлагает в жены себя.
— Что ты! — замахал он руками, словно отгонял мух. — Конечно, не собираюсь! — и, подумав, что грубый отказ обидит Домицию, добавил как можно мягче: — Я не создан для супружеской жизни. Мне было трудно сохранять строгость с жёнами. Они постоянно обманывали меня и обводили вокруг пальца. Наверное, я в самом деле глуп! А женщина, которую муж не держит в узде, так распоясывается!.. — Клавдий выразительно покачал головой.
Домиция сочувственно зацокала языком.
— Ты не на тех женился! — убедительно произнесла она. — Твои бывшие супруги оказались хитрыми, развратными матронами. Женись на юной девушке, невинной и неопытной, воспитанной в старинных традициях! Ты будешь её первым и единственным мужчиной. Ей и в голову не придёт ослушаться тебя или обмануть.
— Где найти такую невесту? — Клавдий неопределённо усмехнулся. С силой втянул в себя свежий ночной воздух, наполненный ароматом цветущих деревьев. Юная девушка! Неопытная и невинная! С глазами, как звезды, и с цветами в пышных волосах. Мечта! Но не для него! Ему, стареющему глупцу, подойдёт злобная, немолодая мегера.
— Моей дочери, Валерии Мессалине, четырнадцать лет. Через год девочку пора выдавать замуж. Я буду рада, если ты станешь её мужем.
Клавдий удивлённо открыл рот. Он смутно помнил юную Мессалину. Черноглазая худенькая девочка, играющая с другими детьми в Саллюстиевых садах… Оказывается, она уже достигла брачного возраста. Как быстро идёт время!
— Я?.. Я?! — от неожиданности он снова начал заикаться, хотя только что говорил свободно.
— Ты, — кивнула Домиция.
— Я согласен! — лихорадочно воскликнул Клавдий и поцеловал в щеку будущую тёщу, насчитывавшую меньше лет, чем он сам.
Возвращаясь к себе, Клавдий ликовал: «Судьба сжалилась надо мной и напоследок решила одарить счастливой семейной жизнью. Милая девочка, юная и невинная! Как сильно я буду любить её!»
* * *
Дядя императора жил во дворце. Не по собственному желанию, а потому что ему некуда было деваться. Городской дом Клавдия много лет назад сгорел при пожаре. Клавдий с горечью вспоминал, как попросил у дяди Тиберия денег, чтобы заново отстроить жилище. Старый император дал ему сорок монет по сто сестерциев и велел не морочить голову.
Клавдий проснулся поздно. Сказывалась вчерашняя усталость. Не хотелось покидать уютную постель.
Вокруг него в привычной утренней суматохе суетились рабы. Их у Клавдия было трое, как у бедного поэта Горация: Нарцисс, Паллант и Феликс.
Нарцисс принёс тёплую воду в тазе и наточил железную бритву, чтобы аккуратно выбрить господина. Феликс вытаскивал из сундука чистую тогу. Паллант расставлял на медном, натёртом до блеска подносе вино и сладости на завтрак Клавдию.
Клавдий умилился. Рабы, столь презираемые утончёнными патрициями, были ему преданными друзьями. Особенно Паллант. Клавдию уже рассказали, отчего император вчера рассердился на него.
— Паллант, подойди ко мне, — позвал раба Клавдий.
Паллант подошёл. Поставил на край ложа поднос с медовым печеньм.
— Отведай, доминус.
Клавдий жадно поедал любимые сладости и расстроганно смотрел на Палланта.
— После завтрака пойдёшь со мной, — заявил он, жуя печенье и роняя крошки на покрывало.
— Как прикажешь, доминус, — поклонился Паллант.
Клавдий привёл Палланта к претору.
— Вот мой раб. Пусть он станет свободным, — решительно произнёс он, протягивая претору мешочек с деньгами — налог, составляющий двадцатую часть стоимости раба.
Претор кивнул. Коснулся плеча Палланта тонким жезлом — символом судебной власти.
— Объявляю тебя свободным, — произнёс положенную фразу.
Паллант затрепетал. Никогда в жизни он не забудет этот жезл, золотистый в лучах утреннего солнца; ни претора, седого и угрюмого; ни криков водовоза, доносящихся из открытого окна; ни пылинок, поднявшихся от свитка, в который претор внёс его имя: Паллант, вольноотпущенник Клавдия.
