– Мы действительно попросили об этом Чарли, когда узнали, что у вас с ним установился профессиональный контакт, – сказал американец с волосами ежиком.
Со всех сторон раздались одобрительные возгласы.
Многих, видимо, шокировал тон, каким Стюарт задал свой вопрос.
– Вы были в Торгау, сэр?
Воронов внимательно посмотрел на спрашивающего.
Это был невысокий широкоплечий человек в английской военной форме.
– Был.
– Не исключено, что мы встречались! – с явным удовольствием сказал англичанин.
– У вас богатая фантазия, сэр, – вмешался в разговор Стюарт. – Насколько мне известно, в Торгау англичан не было. Русские встретились там с американцами. Может быть, вы, Джеймс, служили тогда у американцев?
– Я служил и служу в английской армии, сэр, – повышая голос, ответил тот, кого Стюарт назвал Джеймсом. – Когда вы протирали брюки на Флит-стрит в Лондоне, я высадился с союзными войсками в Европе. А в Торгау был как английский журналист с армией Брэдли.
– Не терпелось встретиться с русскими? – усмехнулся Стюарт.
– No comment![13] – сухо ответил англичанин.
Раздался одобрительный смех.
– Давайте говорить прямо, – сказал Стюарт, явно стараясь ввести разговор в прежнее русло, неприятное для Воронова. – Здесь происходит нечестная игра. Все, что касается Конференции, наглухо засекречено вашими властями.
– Почему нашими? – Воронов решил выиграть время.
– Вам нужны факты? – воскликнул Стюарт. – Пожалуйста. Мы были заранее извещены о том, когда прибудут президент Трумэн и наш премьер. Вы, очевидно, тоже.
Воронов кивнул.
– Ну вот! – торжествующе произнес Стюарт. – А мы до сих пор не знаем, прибыл ли маршал Сталин.
– Прибыл. Сегодня днем.
Сказав это, Воронов тут же внутренне одернул себя: может быть, приезд Сталина все еще держится в секрете.
С другой стороны, он не хотел, чтобы западная пресса спекулировала на том, что ее представителям ничего не известно о прибытии Сталина. Воронов уже видел перед собой газетный заголовок: «Трумэн и Черчилль на месте. Где Сталин?!»
Как только Воронов ответил Стюарту, один за другим посыпались вопросы: «Как выглядел Сталин?», «На какой аэродром или вокзал и куда именно прибыл?», «Кто его встречал?».
Поскольку Воронов хранил молчание, снова заговорил Стюарт:
– Спасибо за откровенность, господин Воронов, но, значит, советские журналисты присутствовали на встрече, а англичане и американцы – нет. Разве этот факт, – повысил голос Стюарт, – не свидетельствует о явной дискриминации? В конце концов, все мы имеем здесь равные права.
– Нет, – упрямо ответил Воронов. – Не свидетельствует. Советские журналисты тоже не присутствовали на встрече. Что же касается равных прав…
Он на мгновение запнулся: «Что я делаю? Вместо того чтобы налаживать контакты, иду на обострение!..»
– Что же касается равных прав, – тем не менее продолжал он, – то они предполагают равные обязанности.
– Что вы хотите этим сказать?
– Для того чтобы расчистить вам путь в Берлин, десятки тысяч советских солдат погибли на его подступах. Ни американских, ни английских военных среди них не было.
Этот Стюарт, судя по его тону, явно не имел права называть себя союзником. Союзниками были американские и английские солдаты и офицеры, сражавшиеся с немцами. Да и собравшиеся здесь журналисты, судя по их реакции на вопросы Стюарта и ответы Воронова, тоже в большинстве своем были союзниками…
– Что ж, – примирительно сказал после неловкой паузы Стюарт, – мы узнали от господина Воронова самое главное: маршал Сталин здесь. Простите, теперь он генералиссимус. Значит, Конференция состоится.
Он посмотрел на Урсулу. Во время разговора она сидела молча, видимо не понимая ни слова. Впрочем, Воронову показалось, что раза два она взглянула на него по-прежнему неприязненно, если не враждебно.
– Нам пора, – сухо сказал Стюарт. – Я обещал доставить леди домой. Нам пора ехать, – по-немецки обратился он к Урсуле.
Все поднялись со своих мест.
– Для меня было большим удовольствием поближе познакомиться с вами, господин Воронов, – скороговоркой произнес Стюарт. – Уверен, что для Урсулы тоже.
Они вышли из-за стола и направились к выходу.
«Что я наделал, черт побери, что я наделал! – повторял про себя Воронов. – Вместо того чтобы хоть как-то повлиять на настроение этих людей, на содержание их будущих корреспонденции, сцепился со Стюартом!.. Но, с другой стороны, как я должен был поступить? Подставить правую щеку после того, как меня ударили по левой?..»
Нет, он не мог ни смолчать, ни сделать вид, что слова Стюарта его не задевают. Этот тонкогубый иезуит явно пытался бросить тень на Советскую страну. Пусть дело касалось только Конференции… Судя по всему, Стюарту нужен был лишь повод…
– Глупо все получилось, – сказал Воронов, когда они с Брайтом сели в машину.
– А я доволен! – отозвался Брайт.
– Еще бы! – усмехнулся Воронов. – Получил свою сотню долларов.
Неожиданно Брайт с такой силой нажал на тормозную педаль, что Воронова чуть было не выбросило из машины.
– Ты что, с ума сошел? – воскликнул он.
– Послушай, Майкл, – медленно, с несвойственной ему жесткой интонацией произнес Брайт. – За кого ты меня принимаешь?
Таким тоном Брайт раньше никогда с ним не разговаривал.
– Я сказал тебе, – продолжал Брайт, – что поездка имеет важное значение. Я был прав. Я им доказал, что советский журналист не лгун. Не все так просто, как кажется. А деньги… Эй, мистер! – приподнявшись с сиденья, крикнул он во весь голос.
Воронов не понял, к кому он обращается. Но сразу же увидел старика, в ярком свете фар пересекавшего дорогу перед машиной. Несмотря на жаркий июльский вечер, на нем были пальто с потертым бархатным воротником и шляпа, давно потерявшая форму. Этот старый немец, очевидно, жил неподалеку и пробирался домой.
– Эй, мистер! – снова крикнул Брайт. Включив мотор, он одним рывком бросил машину вперед и снова затормозил, на этот раз почти рядом со стариком, испуганно прижавшимся к остаткам стены. Не заглушая двигателя, Брайт тоном приказа обратился к Воронову: – Спроси, кто он такой!
– Да ты и впрямь сошел с ума!
– Не хочешь? – с необъяснимой злобой сказал Брайт. – Ладно, обойдусь без тебя. – Высунувшись из кабины, он громко спросил: – Хей, майн хэрр! Ви альт зи? Вифиль? Вифиль ярен? Зи, зи![14]
Немец молчал. Руки его, сжимавшие трость, дрожали.
Дребезжащим, старческим голосом он наконец пролепетал:
– Ахт унд зибцих…
– Что он бормочет? – обернулся Брайт к Воронову. – Сколько?
– Семьдесят восемь.
– О’кэй! – удовлетворенно произнес Брайт. – Значит, не воевал.
Резким движением расстегнув нагрудный карман своей рубашки, Брайт вытащил пачку денег, перехваченную резинкой.
– Держи! – крикнул он, обращаясь к немцу по-английски. – Возьми, я сказал.
Растерянный старик молчал.
– Немен! – снова гаркнул Брайт, на этот раз по-немецки. Еще дальше высунувшись из машины, он протянул руку и сунул деньги старику за отворот пальто. Затем откинулся на спинку сиденья и дал газ.
– Слушай, Чарльз, – не выдержал Воронов. – Можешь ты объяснить, что все это значит?
– Могу, парень. Только не сейчас.
Ответ Брайта прозвучал задумчиво, почти печально.
Рядом с Вороновым сидел за рулем еще один – как бы третий – Чарли Брайт. Первый был лихой, хвастливый парень очень похожий на тех американских ковбоев, которых Воронов много раз видел когда-то на московских киноэкранах. Второй предстал перед Вороновым в подвале – немногословный человек, умеющий быть злым и жестоким. Теперь перед ним был третий Чарли Брайт – тихий задумчивый, охваченный необъяснимой грустью. Этот третий Чарли и машину вел неуверенно и безвольно.
– Мы правильно едем? – спросил он после долгого молчания.
– Правильно.
– Как ты сказал, кто такой этот Шопенгоор? – Философ. Философ-пессимист.
– К черту пессимистов! – словно очнувшись, воскликнул Брайт своим привычным бесшабашным тоном. – Слушай, Майкл-беби, давай переименуем твою улицу. Назовем ее улицей Рузвельта. Нет, лучше авеню Сталина.
Все-таки вы были первыми в этой воине!
– Ты думаешь, названия улиц зависят от нас? – улыбнулся Воронов.
– Все зависит от нас, парень, – убежденно ответил Брайт. – Решительно все! Кажется, мы приехали? – спросил он, притормаживая машину.
Осторожно, чтобы никого не разбудить, Воронов открыл дверь ключом. В передней горел свет. Ложась спать, хозяева позаботились о том, чтобы Воронову не пришлось добираться до своей комнаты в темноте.
Было еще не так поздно – около одиннадцати, но в доме стояла тишина.
Вольф, видимо, рано ложился спать, так как уходил на работу рано утром.
Медленно, чтобы не скрипели ступени, Воронов поднялся к себе.
