– Чего это он?
– Молчи, Тюнька. Видишь, дух не в себе.
– Так зачем по-русски ругается? – потрясенно шепнул Тюнька.
– А я знаю?
Тюнька изумленно потряс головой.
На шум выстрелов выглянули из землянки теперь уже целых три ужасные рожи с распущенными волосами, наверное, самки, и завыли громко, уныло, впрочем, так же быстро спрятавшись, как только обнаружили во дворе Тюньку.
Переменные жены, решил Иван.
– Ишь, как ругается! – покачал головой Тюнька. – Сейчас распалит себя, схватит сабельку и кинется!
Но ни по одному пункту Тюнька не угадал.
– Апонцы!… – крикнул по-русски дух из-за камня. – Сколько вас?… Зачем пришли?… Почему стреляете?… – И то же самое согбенный человечек прокричал на странном незнакомом языке, может, на апонском.
Иван глянул на господина Чепесюка и спросил тоже по-русски:
– Зачем стреляешь, товарищ?
– Какой я тебе, апонскому псу, товарищ? – сердито ответил дух. – Ни один апонец не должен всходить на сию гору. Пока я здесь, ни один апонец не взойдет на сию гору. Сия гора принадлежит моему государю, все то – его исконные земли. Коль попробуете подняться, всех убью.
– Не убьешь, Уни-Камуй, – стараясь не сердить духа, мирно ответил Иван. – Хоть ты и сердитый, да тебя мало. И спутник у тебя согбен, коромыслом ходит. А нас много, мы крепкие. Шалить начнешь, снимем с тебя шкуру и повесим на сушилку для рыб, чтобы другие духи добру учились.
Дух нехорошо, не по-товарищески выругался:
– Почему по-русски разговариваете? Совесть ваша где?
– У казака совесть не своя – государева! – на этот раз крикнул Тюнька, и, поняв, что стрелять больше не будут, совсем осмелел: – Сам зачем говоришь по-русски, дух Уни-Камуй? Тебе такое не полагается. – И добавил презрительно: – Побьем тебя!
– Апонцев против меня всегда было больше, – обидно засмеялся лежащий за камнем сердитый дух. – Только я их всегда побивал, потому как у меня понимание боя. – И кудряво, по-русски, совсем уже нехорошо, совсем уже не по-товарищески выругался.
– Ты кто? – крикнул Иван.
– Я верный раб государя. Куда он взглядом укажет, туда иду. Прикажет запытать меня, и это буду терпеть. Прикажет врагов побить, и это сделаю. Как верный раб государев, не потерплю на государевой земле никаких апонцев!
– Да какой государь-то?
– Один у меня государь – Петр Алексеич. Ему служу!
– А ты имя свое скажи, если ты не сердитый дух!
– Его императорского Батуринского полка маиор Яков Афанасьев Саплин!
– Маиор!… – ахнул Иван.
Сколько раз мечтал, что вернет соломенной вдове неукротимого маиора, что сильно обрадуется добрая соломенная вдова, и вот – случилось! Даже испугался, что не может так быть. Слишком велика земля, чтобы так просто наткнуться на некоем уединенном острове на маиора.
А ведь наткнулся.
– Маиор! – крикнул. – Сколько вас на острове?
– Русских – один я, – настороженно ответил неукротимый маиор Саплин, искусно прячась за камнем. – А со мной полоняник-апонец да некоторые переменные жены.
– В чем нужду терпите?
– Мы ни в чем не терпим.
– Яков Афанасьич, да зачем стоишь на острову в одиночестве?
– Гору серебра охраняю. Хожу вокруг, растаскивать не даю гору апонцам. Гора наша русская, исконная, а те апонцы высаживаются и нагло отщипывают без спросу, наносят урон государству и государю. Волею государя Петра Алексеича воспретил всем путь через гору, жду русской помощи. – И сам крикнул неукротимым, но вдруг предательски дрогнувшим голосом: – Вы кто? Может, не апонцы?
– Мы, как и ты, государевы люди, Яков Афанасьич. Мы тоже люди императора Петра Алексеевича, Отца Отечества.
– Почему Отца?
– Русские адмиралы за великия победы его титул такой представили. Отец Отечества, Петр Великий, Император Всероссийский. Он шведа побил.
– Как?! – неистово вскрикнул, слегка приподнимаясь, сердитый дух, и в голосе его пробилась слеза гордости и умиления. – Победил государь, встал на море? Неужто, наконец, побил шведа?
– Побил.
– А матушка полковница, здорова ли?
– Очень здорова, маиор. А для тебя храню в кармане письмо.
– Да от кого?
– От доброй вдовы Саплиной.
– Да почему вдовы?
– Думали, погиб ты, Яков Афанасьич.
– Жив, жив я! – неукротимо вскричал маиор, смело поднимаясь во весь свой невеликий рост. И даже укорил Ивана: – Неверие – зло большое. После шведов, может, главное. – И спросил: – Как твое имя, человек из России?
– Иван Крестинин. Официальный секретный дьяк.
– Ну? Знал Крестининых. Отчего ж ты в секрете? Может, привез пудры для парика?
– Да какая ж у меня пудра?
– А ты поднимись над камнем.
– Не будешь ли стрелять, маиор?
– Не буду.
Иван без колебаний поднялся.
– Может, это и ты… – после долгого рассматривания раздумчиво произнес маиор. – Пока не знаю… Много прошло времени… – И спросил: – Где буса, на которой пришли?
– Пошла на ту сторону. Чиниться и дикующих придержать.
– Я видел вас вчера. Думал апонцы. Почему поп стоял на носу?
– Так то брат Игнатий. Хорошо смыслит в морском деле.
– Как? Поп поганый? – выругался маиор.
– Да почему ж поганый?
– Да потому, что я сразу его узнал! И кличка ему – Игнашка.
– Почему так говоришь?
– Да потому, что он поп поганый! – непреклонно повторил маиор. – Я чувствовал, что он здесь появится. Может, это и хорошо. Я слово дал повесить того попа! Мне такое право дано государем – вешать изменников! – Неукротимый маиор, прихрамывая, волоча левую ногу, с сабелькой на боку смело направился к казакам, за ним испуганно последовал полоняник-апонец с коротенькой косичкой на голове и в руках с тяжелой пищалью. – Я слово дал, что самолично смажу веревку для того попа поганого сайпой. Сайпа – это ворвань, хорошо прокипяченная с золой, – объяснил маиор, изумленно разглядывая господина Чепесюка, будто кого-то в нем узнавая. – Я слово дал, что самолично вздерну попа.
– Выходит, знал брата Игнатия?
– Даже очень знал!… – маиор Саплин остановился напротив Ивана и смело уставился на настороженно поглядывающих в сторону полуземлянки казаков. Добавил, как сплюнул: – Он поп поганый, другим быть не может! В миру звали проще его. Козырем.
– Козырем? – изумился Иван.
– Да он, он! Вор и бунтовщик! Убивец камчатских прикащиков! Тварь, возмущающая мир божий.
– Быть такого не может, – сказал Иван на всякий случай. – Говорят, что вора Козыря запытали до смерти в Санкт-Петербурхе еще два года назад. А еще говорят, что раньше убили под Тобольском. А еще говорят, что и того раньше казнен он медленным копчением далеко в Сибири. А еще говорят, что до сих пор в смыках сидит в некой тюрьме. Не мог бы я не знать, что это Козырь. Служит со мной человек, знавший его.
– Как имя человека?
– Похабин.
– Ну, вот видишь? – засмеялся маиор и, странно, как птица, моргнув, уставился на господина Чепесюка: – Многие хотели бы закоптить вора Козыря до смерти. А он ловок. У него принсипов нет. Коль надо, наденет рясу монаха, а надо, человека убьет. Под Тобольском, например, не думая, убил священника за то, что тот не хотел его исповедать. В другом городе столкнул малого ребенка с моста за то, что ребенок побежал навстречу. Говорят, лукавым волшебством умеет разлучать людей, зимой ходит босиком и демоны у него в услужении. Не имей демонов, – сплюнул, – не попал бы я и на этот остров. Монах сегодня идет благостный, глядя на него, люди умиленно дивятся: «Вот брат Игнатий пошел на моление», а завтра, пьяный, спит тот поганый Игнашка в алтаре, таскает за бороду церковного сторожа за угар в церкви, самому архимандриту грозит: вот ты, дескать, хочешь в железную чепь меня заковать, а я сам тебя закую! – Маиор с чувством прижал кулаки к груди: – Такого человека, как вор Козырь, запытать трудно. Козырь – это зло. После шведов, может, главное.
И обнял Ивана.
Глава III. Неукротимый маиор
– …И стал я, как тот Мелхиседек, что жил в чаще леса на горе Фаворстей. Семь лет ел верхушки растений, лизал траву, но дерзко, по-старинному растущую бороду резал ножом, резал и длинные волосы, не нарушал приказ государя, помнил его отеческую аттенцию. Носил парик, хранил в сердце поучение государя, обращенное лично ко мне на одном куртаге. Без принсипов нельзя, маиор, сказал мне тогда доверительно государь. Он сильно в тот вечер был весел, выделывал прыжки-каприоли, всех увлекал в цепочку, чтобы без исключения веселились и дружески плясали кеттентанц, а потом, отдыхая, поднес чашу крепкого. Деятель без принсипов, маиор, сказал мне государь доверительно, при первой сложности впадает в десперацию, сильно теряется, а, значит, ему не управлять следует, а трудиться на ином поприще. Рыть каналы, к примеру, или валить лес. И то и другое, маиор, всегда будет надобиться России.
Неукротимый маиор обвел слушающих торжествующим взглядом, и особенно остановился на господине Чепесюке.
