Ознакомительная версия.
— Константин Георгиевич не мой муж, — поспешно сказала Элеонора.
— Что ж, так даже лучше, — хозяйка загадочно усмехнулась и поднялась с табурета, — пойдемте быстрее покончим с этим, не будем тратить время на ненужные реверансы.
В комнате действительно было тесно, и вся она производила тягостное, тоскливое впечатление. Элеонора взяла кушетку, легкомысленный стол с гнутыми ногами и ширму.
Вдруг ей стало так стыдно, что слезы навернулись на глаза. Она жила, брезгливо сторонясь людей, делая исключение только для нескольких особ. Чего только она не передумала о человечестве в последние годы! Однако, как только пришла настоящая беда, со всех сторон пришла поддержка. Крылов, теперь вот соседка, совершенно, по сути дела, посторонняя женщина… А с какой деликатностью она предложила помощь! Права Елизавета Ксаверьевна, людей нельзя презирать.
Как она и полагала, разговор о том, чтобы Воинова осмотрел врач, вызвал в нем бурю негодования.
— Нет, нет и нет! Я не хочу унижаться и выпрашивать себе жизнь. Поймите, единственное, чего мы достигнем, пригласив доктора, — это поставим его в неловкое положение. Он будет мне лгать, я сделаю вид, что верю, он притворится, будто верит, что я верю… Ах, Элеонора Сергеевна, или я сам не доктор?
— Но выслушать мнение специалиста никогда не лишнее.
— Дорогая моя! — Воинов взял ее за руку и усадил рядом с собой. Он стремительно терял силы, самые простые движения утомляли его. — Я прекрасно понимаю ваши чувства. Но поймите, я не с Луны прилетел. Я лежал в довольно приличных госпиталях, меня лечили тысячи врачей, которые, поверьте, желали моего выздоровления не меньше, чем я сам, и все равно ничего не смогли сделать. Это ранение должно было уложить меня в могилу сразу на месте, и то, что я жив, поистине подарок судьбы. Не нужно просить у Господа слишком много.
— Вас лечили военные хирурги, они могли просто не знать…
— Да что тут знать, господи! Да, я доктор, а доктора всегда болеют не как люди, это правда. Образно говоря, врач — это человек, который во время эпидемии чумы наступит на ржавый гвоздь и умрет от столбняка, но в моем случае эта маленькая индульгенция природы уже дала мне все, что можно.
Элеонора упрямо молчала.
— Ну как мне вас убедить? Посмотрите на меня внимательно, видите эту полоску между радужкой и нижним веком? Бывают глаза навыкате, а это — глаза на закате. Из тех пациентов, у кого я наблюдал этот симптом, никто не выжил.
— Не вижу никакой полоски, — соврала Элеонора.
— Не грустите! Все хорошо. Бог дал мне время подумать, вспомнить свою жизнь, в чем-то покаяться, чем-то гордиться. Понять кое-какие вещи, о которых мне все недосуг было размышлять. Когда человек становится хирургом, он больше не может позволить себе такую роскошь, как чистая совесть. Я ошибался, причинял людям напрасные страдания и надеюсь, что мой недуг хоть отчасти это искупит. Вы рядом, чего еще желать? Я счастлив и спокоен, я готов встретить смерть. Прошу вас, давайте не будем суетиться.
Слезы душили ее, да и что она могла возразить… Только уткнулась лицом в его ладонь.
— Что вы, не надо плакать. Я все равно останусь с вами, живой или мертвый. Всегда вас услышу, просто не смогу ответить. Ну все, все! Покамест я еще жив, давайте поговорим о делах. У меня было две цели: увидеть вас и закончить монографию.
— А? — Элеонора всхлипнула и перестала плакать, удивленная таким резким поворотом темы.
— Первой цели я достиг, слава богу, но со второй дело обстоит гораздо хуже. Честно говоря, боюсь не успеть. Я, негодяй, и так взвалил на вас слишком много, но попрошу еще об одном. Найдите, пожалуйста, хорошую машинистку.
Элеонора улыбнулась сквозь слезы:
— Она перед вами. Я закончила курсы машинописи и с радостью займусь вашей рукописью. Мне только нужно съездить домой, привезти машинку.
На следующий день стало ясно, что она не справляется. Константин Георгиевич стремительно слабел, он уже не мог вставать с постели. Элеонора очень переживала, что Воинов отказывается от пищи, и он, чтобы не огорчать ее, съел тарелку бульона. От этого сделалось только хуже, началась мучительная рвота.
Что же делать? Не кормить? Обречь Воинова на голодную смерть?
— Давайте пригласим хоть терапевта, — сказала она робко, — может быть, какие-то лекарства…
— О нет! К наркотикам я не пристрастился, если вы об этом. А слово «терапевт» состоит из двух греческих слов: терра — «земля» и пэо — «вгоняю». Я продержусь сколько мне положено, без того чтобы глотать всякую гадость. Давайте-ка лучше займемся делом.
Монография была готова примерно на две трети. Константин Георгиевич обработал и проанализировал фактический материал, написал обзор литературы, насколько возможно было ознакомиться со специальной литературой в суровые годы войны.
Ее дожидалось шесть толстых тетрадей с готовым текстом, между тем почерк Воинова обладал коварной особенностью: он был четок, красив, но очень неразборчив. Однако эти тетради могли подождать, сначала следовало заняться заключением и практическими рекомендациями, которые пока существовали только в голове Константина Георгиевича.
Он диктовал, она печатала черновик, а после правки делала четыре экземпляра набело.
Элеоноре было страшно. Казалось, только необходимость закончить книгу поддерживает в Воинове жизнь. Он будет жить, пока не поставит последнюю точку, а потом…
— Это очень важно, — сказал он перед тем, как приступить к работе, — хоть в этом труде не найдется оригинальных научных идей и изящных обобщений, мне очень важно передать свой опыт. Многие скажут, что это неправильно, что полостные операции только тормозят работу подвижных госпиталей, нарушают этапность и мешают движению частей. В некотором роде так и есть. Но солдат, поднимаясь в атаку, должен знать, что для спасения его жизни будет сделано все, что только возможно.
И Элеонора поняла, что надо отбросить суеверный страх. Пусть Константин Георгиевич узнает, что его труды не пропали даром…
Она позвонила Елизавете Ксаверьевне.
Вечером старая дева явилась лично.
Грозно выпрямившись, Шмидт уселась посреди комнаты на посылочном ящике.
— Вы вышли замуж, моя дорогая? — спросила она, поджав губы и не глядя в сторону Воинова. Он был одет, но смог только слегка приподняться на постели и сразу без сил упал на подушки.
Элеонора покачала головой.
— В таком случае это неприлично…
— Не льстите мне! — засмеялся Воинов, и Элеонора испугалась, что Елизавета Ксаверьевна сейчас обидится и уйдет, но старая дева вдруг издала сухой резкий смешок и посмотрела на них совсем другим взглядом.
— Вы хотите, чтобы я напечатала рукопись?
— Что вы, на это мы не смели надеяться, вы и так нарасхват! Мы хотели только попросить, чтобы вы поспрашивали в издательстве, если это удобно…
Елизавета Ксаверьевна жестом приказала Элеоноре замолчать.
— Возьмусь сама!
Она пролистала тетрадки, оценивая объем и примеряясь к почерку, бросила их в сумку и ушла, не тратясь на светские любезности.
Пока Элеонора провожала старую деву, та отругала ее за пассивность. Мол, нужно обязательно пригласить доктора, лучше всего профессора, и она может посодействовать благодаря своему положению в издательстве. Элеонора сдержанно поблагодарила.
Константин Георгиевич спешил, диктовал ей по несколько часов подряд и злился, когда Элеонора отвлекалась на хозяйственные дела. И такова была внутренняя сила этого человека, что она забывалась и, колотя по клавишам вслед его низкому глуховатому голосу, чувствовала себя почти счастливой. В эти минуты она не думала о том, что Воинов скоро покинет ее.
Но наступало время ухаживать за ним, Элеонора вставала из-за машинки, и чары рассеивались, снова наваливалась свинцовая безнадежность.
Сердце наполнялось тупой болью, такой мучительной, что Элеонора не сразу заметила, как Константин Георгиевич стыдится ее, и то, что ей приходится видеть его немощь, причиняет ему худшие страдания, чем физическая боль.
Это было неправильно, и Элеонора решилась:
— Константин Георгиевич, милый, ведь все могло быть наоборот! — воскликнула она. — Я могла бы тяжело заболеть, а вам бы пришлось ухаживать за мной. Неужели вы допускаете, что я могла бы подозревать вас в недостойных мыслях и стыдиться вашей заботы?
Воинов усмехнулся:
— Очень сложная конструкция.
— Вы прекрасно все поняли, не притворяйтесь!
— Нет, я не хочу об этом думать! Видеть вас такой больной — нет, ни за что! Я бы не выдержал! Тьфу-тьфу, не дай бог! Нет, определенно хорошо, что так, а не наоборот!
Заметив, что он взволнован, Элеонора хотела отступиться, но по какому-то наитию, словно ей подсказали, продолжала:
Ознакомительная версия.
