— Ключи от Западной Двины в руках рогов, боярин Хальвард.
— Мы не воюем с рогами. Правда, у нас нет с ними прямых торговых путей, но через Смоленск они всегда могут связаться с нами.
— То истина, боярин Хальвард, но Полоцк очень осторожен. Последний раз… Кажется, в начале лета…
Он не спешил, беседовал с разными людьми, ставил разные ловушки. Но в конце концов выяснил, как и когда именно Инегельда объявилась в дворцовой усадьбе князя Воислава.
Князь Воислав знал не только о беседах, но и о их содержании: даже открытые недруги не решались что-либо утаивать, на что, собственно, и рассчитывал Хальвард, ни разу не прибегнув к допросам или клятвам о молчании. И князя тревожили не сами беседы, а то, что все они, начинаясь с чего угодно, в конце концов неизменно приходили к общему концу. Хальвард словно ходил по кругу, в середине которого лежали тайные отношения Смоленска и Полоцка. К тому времени до князя Воислава докатились слухи о гибели Берсира, но имя Инегельды ни разу не возникало, и князю вроде бы не о чем было тревожиться. Но существовал некий ларец с символическим ключом, и Смоленскому князю очень не хотелось, чтобы этот ларец когда-либо открыла рука Хальварда. И если лукавство для Воислава было стихией, в которой он свободно себя чувствовал, то хитрость и до сей поры оставалась неизвестной его простодушной натуре. Тревога накапливалась, росла день ото дня, и в конце концов владетельный славянский князь решил поступиться собственной гордостью.
Он прибыл в занятую Хальвардом усадьбу днем, надеясь застать хозяина врасплох. Однако застать Хальварда не подготовленным к встрече было невозможно хотя бы потому, что боярин ради этого и плел свою паутину. Кто проявляет нетерпение, тот рано или поздно вынужден будет коснуться его причин, и Хальвард встретил внезапного гостя со всеми подобающими почестями. Вежливо справился о здоровье, лично проводил князя в уютные покои и приказал подать напитки и легкую закуску, поскольку до обеда было еще далеко.
Обстановка располагала к неспешной дружеской беседе. Поговорили о погоде, посетовали на скупые и скатные дожди, грозящие засухой и неурожаем, особенно пугающим при наплыве войск на и без того небогатую хлебом землю кривичей. Разговор вел хозяин, высокий собеседник лишь поддакивал, мучительно опасаясь ловушки и не почувствовав вовремя, что уже угодил в нее. Надо было немедленно перевести разговор на нахлынувшие войска, обсудить обещание конунга Олега о поставке припасов, попросить у Хальварда содействия… Но об этом он вспомнил позднее, когда вспоминать было уже бессмысленно.
— Прежде хлеб шел с юга, с Северских и Киевских земель, — почему-то решил он сообщить. — А теперь… С весны не было ни одного каравана, и боюсь, что…
— Как? Разве не через Полоцк пошел кривичам хлеб из земли пруссов? — Хальвард изобразил искреннее изумление. — От кого-то из твоих бояр, князь Воислав, я слышал о первом караване рогов. Разве ты не встречал его? Да, ты же был занят переговорами с нашим послом воеводой Перемыслом.
Вот тут-то и подвела Смоленского князя плохо освоенная им хитрость. Слишком близко, совсем рядом с собой он увидел распахнутый настежь зев ловушки, но вместо того, чтобы попытаться закрыть его, решил слукавить, обойти, не подумав, что ступает на ловчую яму.
— Да, да, но не по этой причине, не по этой. — Он загадочно улыбнулся, даже подмигнул. — Первый караван всегда привозит мне подарки, а в тот раз…
— Если ты намекаешь на любовные утехи, то получается, что, насладившись ими, ты передал уже замутненный источник воеводе Перемыслу в качестве дара. Как же ты осмелился отдать моему конунгу не девственницу, князь Воислав?
— Нет, что ты, что ты! — всполошился окончательно запутавшийся Воислав. — Я знаю обычаи, чту их, поверь. Просто… Голова у меня закружилась, боярин. Но она чиста. Чиста, готов поклясться!
Хальвард молчал, холодно глядя на него.
— Признаюсь, я колебался, выбирая достойный дар для конунга Олега, — продолжал лепетать князь. — Надеюсь, ты меня понимаешь, боярин, но оставим этот разговор. Другое меня беспокоит. Ходят слухи, что в Старой Русе что-то произошло. Я ведь знавал Берсира, добрый был молодец. Что же с ним случилось?
— Берсир отравлен, — помолчав, сказал Хальвард. — И знаешь, кто приготовил для него яд? Инегельда. Тебе ведь знакомо это имя, князь Воислав?
— Разве?…
— Ты несколько дней любовался ею, не смея даже прикоснуться. Кто же повелел тебе передать ее конунгу Олегу?
— Я делаю только то, что желаю делать. — Воислав гордо выпрямился в кресле. — И не тебе, боярин Хальвард, задавать мне подобные вопросы, не забывайся.
— Вопросы задает палач, — жестко сказал Хальвард и встал. — А ты, князь, пока поразмышляешь над ответами.
— Как смеешь ты, боярин, из-за какой-то рабыни…
— Инегельда — дочь Орогоста, — весомо произнес Хальвард. — Я никому не доверял этой тайны, но ты не успеешь передать ее другому. Ахард!
— Стража! — закричал князь. — Стража, ко мне! Вместо стражи вошел Ахард.
— Твои люди, князь, уже обезоружены. Отдай мне меч. — Поскольку Воислав продолжал сидеть, подавленный быстротой и решительностью грозного боярина, Хальвард сам выдернул его меч и отбросил. Обронил, не спуская сурового взгляда с Воислава: — В темницу. Приковывать не надо, но ты отвечаешь за него, Ахард.
Ахард молча вел растерянного князя через многочисленные узкие и темные переходы в далекий прируб, в подвалах которого была устроена хорошо охраняемая темница. Верный подручный Хальварда сам побеспокоился о ней, пока его хозяин развлекал смоленских бояр беседами. «Пропал, — обрывками, но почти равнодушно думал Воислав. — Охрана задержана. Дружина не знает. И никто не знает, где я…»
Как ни странно, он не испытывал страха, поскольку и в мыслях не мог допустить, что Хальвард осмелится передать его в руки палача без ведома Олега. Он полагал, что эти угрозы и даже само его задержание есть всего лишь способ добиться каких-то уступок, каких-то обещаний, каких-то действий, в конце концов. И был совершенно убежден, что уже в следующей беседе Хальвард откровенно скажет ему, что от него хочет услышать конунг, а конунг, в свою очередь, повелит немедленно отпустить его, а уж затем прибудет для делового разговора. И поэтому шел за Ахардом почти спокойно, поглядывая по сторонам в надежде увидеть кого-либо из местной челяди, чтобы жители города хотя бы знали, где находится их князь. Но попадались ему только одни русы, и лишь в глухом переходе он скорее угадал, чем увидел кого-то, поспешно отступившего в темноту. И прошептал наугад:
— Найди Урменя…
4
Отстранив от власти Смоленского князя, Хальвард действовал быстро, по хорошо продуманному плану. Еще не заскрипели засовы темницы, в которую был водворен Воислав, как в город вступила вторая по силе и значимости дружина русов, руководство которой взял на себя лично Хальвард, поскольку ее законный вождь воевода Перемысл уже отбыл к радимичам. Охрана княжеского дворца была разоружена, челядь разогнана, и в него тут же перебрался Хальвард, оставив прежнюю усадьбу с превращенными в застенки прирубами и подвалами в распоряжение верного Ахарда. Одновременно русы начали захват всех смоленских бояр, доставляя их Ахарду, который лично сопровождал каждого задержанного в предназначенное для него место заточения, задвигал засовы и ставил к закрытым дверям охранника. Кое-где не удалось обойтись без схваток, но славянские воины были разобщены, остались без вождей и воевод, а потому и сопротивление их было краткосрочным. Само население Смоленска не сопротивлялось, поскольку не успело осознать, что происходит, и к вечеру все затихло. Переворот был завершен, и Хальвард, весь день метавшийся по городу, мог торжествовать победу, смысл которой был понятен только ему одному. Он велел накрыть ужин в парадных покоях князя Воислава, когда доложили, что прибыл боярин Годхард.
— Гость к столу — к удаче дома! — радостно сказал Хальвард, обнимая друга и побратима. — Уж если ты избавился от славянской бороды и вернул себе чуб руса, вопросы ни к чему.
— Я исполнил твое повеление, брат Хальвард.
— Просьбу, брат Годхард, всего лишь просьбу. Мы оба только исполняем повеления конунга. Даже тогда, когда он их еще не успел высказать. Поднимем заздравные кубки. С возвращением, брат Годхард!
Они согласно осушили кубки и принялись неторопливо закусывать. Хальвард очень хотел, чтобы его друг и побратим начал рассказ, не ожидая расспросов, но Годхард был хмур и задумчив и говорить не торопился. Хальвард догадывался, что послужило причиной этого молчания, и раздражение медленно вползло в его душу.
— Христианин погиб? — отрывисто спросил он, поскольку Годхард упорно не стремился начинать разговор.
— И не один он. Я слышал рыдания Киева, отплыв на доброе поприще.
