— Яспер! Что случилось?
— Петра сбежала! — тут же выложил младший брат.
— Как?!
— Выбралась из своей комнаты через окно и сумела каким-то образом выйти на улицу никем не замеченной. Эрнст Роттеваль ждал ее за углом…
— Кто тебе сказал?
— Госпожа Балдэ, наша соседка. Карета отъехала у нее на глазах!
— Проклятье! Почему ты за ними не погнался?
— Какой из меня всадник! Ты лучше ездишь верхом.
— Так было до того, как собака разодрала мне ногу!
Виллем приподнялся на носок здоровой ноги, высматривая ректора, но толпа вокруг того все разрасталась, и никакой надежды приблизиться к нему раньше, чем разойдутся любопытные, уже не было.
— Ладно, братец, Петрой я займусь сам, а ты останься пока здесь и попытайся поговорить с ректором. Обо всем тебе рассказать у меня сейчас не хватит времени, потому скажу только, что выиграл торги и мой долг погашен. Никаких препятствий для брака Элиазара с нашей сестрой больше не осталось, сейчас я найду ее и верну домой! А ты напомни Паулюсу, чтобы готовил сына к свадьбе, которую мы сыграем, как только я вернусь.
— Куда торопиться-то?
— Молчи и делай, как я сказал! Поговоришь с регентом — иди украшай дом к свадьбе. Ну что — могу я на тебя положиться?
— Да, да!
Братья крепко обнялись, чего давным-давно не случалось, и разошлись в разные стороны: Виллем похромал к своему коню, Яспер стал протискиваться сквозь толпу к регенту.
Сразу же осуществить свои намерения Деруику помешала ночная тьма — он скитался у стен Харлема, вдоль канав с молочной от стирки водой до самого рассвета, но никаких следов кареты, увы, не было видно. И ни один из привратников, которым он щедро выдавал за будущую откровенность аванс табаком: «бери, приятель, погрейся!» — не припомнил «вот такого экипажа с вот этаким гербом». Виллем предположил, что кучер, опасаясь погони, перекрасил карету, и надежд поймать беглецов еще поубавилось.
«Недооценил я его! Этот негодяй куда хитрее, чем кажется!»
Следопыт уже готов был сдаться, но тут пришел скупой, хмурый от измороси рассвет и показал ему две глубоко отпечатавшиеся в грязи колеи, помеченные на равном расстоянии тремя переплетенными буквами: «П», «В» и «Б». Да это же монограмма Паулюса ван Берестейна! Вынырнув из-под больших деревянных ворот, Grote Houtpoort, двойная борозда убегала за пределы города.
«Ага, вот где твоя ошибка, Эрнст: тебя выдали колеса!»
Виллем поблагодарил Господа за помощь и без промедления пустил коня по следам, довольно отчетливым, несмотря на то, что за ночь их не раз успели пересечь, а кое-где и перекрыть другие, более свежие отпечатки. Конь два часа без остановки шел рысью, и еще до полудня взгляду всадника открылся стоящий за последним поворотом дороги экипаж. Совершенно уверенный в том, что никому его не выследить, Эрнст даже и не подумал скрываться: он оставил карету на самом виду, у входа в придорожный трактир, и она сияла всем напоказ свежевыкрашенными — зазывно-алая краска еще капала на песок — дверцами, на которых там, где глаз привычно искал выпуклости гербов, нетрудно было различить грубые царапины от долота.
Виллем спешился, затем, вспомнив уроки регента, уверенной рукой зарядил пистолет и с оружием наготове вошел в трактир. Конечно, его движения стеснял костыль, но тем страшнее становилась угроза: при такой неловкости выстрел мог прогреметь и случайно.
Сестру он заметил с порога: Петра и Эрнст сидели за столом, как обычные путешественники, и завтракали. Перед ними лежал чуть забрызганный супом круглый хлеб, стояла миска с салатом, наконец, рядом красовалось главное лакомство — головка сыра с красной коркой, Роттеваль как раз в эту минуту отрезал от него ломтик.
Деруик впервые увидел сестру и кучера вместе, мало того — в обстановке, намекавшей на близость между ними, и вдруг ему показалось, что перед ним хорошая пара, что Эрнст подходит сестре куда больше, чем Элиазар, и что союз наследника Берестейна с Петрой выглядит противоестественным. До этой встречи он собирался действовать стремительно: вот застигнет парочку врасплох, пригрозит кучеру оружием и уведет сестру, — а теперь застыл на месте, теперь ему недоставало сил… да и смысла он, пожалуй, во всем этом уже не видел. Сплошные сомнения — не пошевелить ни рукой, ни ногой…
— Что за чертовщина! — выругался Виллем, опустив пистолет.
Плохо вставленный кремень выкатился из гнезда и упал на каменные плитки, возница, услышав характерный звук, поднял глаза от сыра, увидел брата Петры, испугался и, дернувшись, свалился со стула. Падая, он зацепился рукой за сиденье, потянул плечо, и не совсем еще зажившая рана открылась вновь.
На рубашке Эрнста проступила кровь, алое пятно набухало, росло, а по лицу раненого с такой же скоростью разливалась бледность.
— Ай! — взвизгнул вместо него кто-то из сидевших в зале.
— Господи… — пробормотал Деруик, наклоняясь, чтобы подобрать кремень.
Потом он сделал шаг к раненому, но, внезапно вспомнив, зачем сюда явился, повернулся к Петре и протянул ей свободную руку.
— Пойдем, сестра! Тебе здесь нечего делать.
Но Петра словно приросла к стулу от ужаса. Рот у нее раскрылся, мокрый полупрожеванный кусок хлеба вывалился на юбку.
— Пойдем, — повторил старший брат, умильно склонив голову набок. — Я вчера полностью рассчитался с господином Берестейном за твое приданое, как только вернемся, сразу сыграем свадьбу, а что касается плутишки, который тебя украл…
— Никто меня не крал! Я же согласилась уехать.
Виллем воткнул костыль в щель между плитами и почесался, оставив на носу серый пороховой след. Раненый стонал и слабо шевелился на полу, дуло послушно следовало за каждым его движением, будто змея, танцем завораживающая добычу.
— Петра, меня огорчает твое упрямство! С тех пор как отец сделал меня главой семьи, вы — все трое — постоянно оспариваете мои распоряжения и встречаете в штыки все, что ни предложу. Да что ж такое, бес вас, что ли попутал, бес вас, что ли, склоняет бунтовать против меня? Неужели я стал для вас чужим? В последний раз…
Дуло, только что нацеленное на Эрнста Роттеваля, переместилось к Петре, уставилось ей в горло, которое так странно трепетало, будто оттуда рвался истомившийся внутри зверек. Похоже, Виллему было стыдно целиться в сестру, потому что взгляд он отвел в сторону.
— Петра, в последний раз прошу — пойдем со мной!
Девушка встала, сделала два шага навстречу брату — навстречу направленному на нее пистолету, который словно живой ворочался в кулаке, зияя черной пастью, — и только тут Виллем заметил большой бронзовый ключ на цепочке.
— Это еще что такое? Что за ключ?
Петра, не сказав ни слова в ответ, распахнула ворот, откинула назад рассыпавшиеся по плечам кудри и замерла на месте, выпятив грудь, словно осужденный на смерть: ну же, аркебузы, не медлите!
— Стреляй, если хочешь!
— Прошу тебя…
— Куда ты меня зовешь?
— Куда же, если не домой!
— Дом уже не ваш.
Ворвавшийся в разговор мужской голос показался Виллему очень неприятным. Неужели это Эрнст? Деруик поискал глазами кучера и обнаружил, что тот дополз до стойки и сидит, привалившись к ней боком. Рана его кровоточила уже не так сильно, во взгляде горела непривычная решимость.
— У дома теперь другой хозяин, — подтвердил Роттеваль. — Вы же сами отдали его за луковицу тюльпана…
Виллем убрал пистолет и замахнулся костылем, рука его дрожала.
— Откуда тебе знать? Когда вы уехали из Харлема, ничего еще не было решено!
— Для вас, но не для Берестейнов! Элиазар сказал, что они обвели вас вокруг пальца: Паулюсу не нужен никакой Semper Augustus, он охотился за вашим домом!
— Врешь!
— И не думаю, что его сын женится на Петре — какая ему выгода…
Рука Деруика дрогнула, кусок свинца, загнанный в глубь ствола, вылетел, сверкнул огонь, повалил дым, и загрохотало так, что, казалось, смялся самый воздух. С простреленного потолка посыпалась штукатурка.
Кучер дернулся, будто пуля его задела, поднял руку, ухватился за край стойки, с усилием встал на ноги и — под наставленным на него дулом, гнавшим за порог, — потащился к двери в глубине зала. Отступая, Эрнст ни разу не взглянул на Петру, ни слова не сказал Виллему. Шляпа возницы так и осталась лежать на столе рядом с полураскрытым ножиком.
— Ну и трус! — презрительно бросил Виллем. — Пойдем, сестренка, хватит болтать.
Отупевшая, почти оглохшая от выстрела, едва держась на ногах, Петра двинулась за братом, который, стуча костылем, направился к двери. И вот уже все население таверны собралось на пороге, чтобы поглядеть, как увечный садится в седло, а девушка пристраивается у него за спиной.
— Любовник сбежал, брат уезжает, а платить кто будет? — проворчал трактирщик.
