Еще в детстве сын Екатерины был нервным, впечатлительным и болезненно жестоким ребенком. Воспитавшая его Елизавета Петровна не стеснялась перед ним ни в чем. Павлу было восемь, когда задушили его отца, а мать шагнула через труп и стала императрицей Екатериной Секунда, лишив сына всех законных прав на престол. Оплеванный фаворитами, загнанный в Гатчину, Павел тешил себя изучением Пруссии, в которую был до фанатизма влюблен, развлекался насаждением ее порядков в своем маленьком царстве, втайне надеялся, что Секунда пролетит быстро…
— Ненавидишь? — резко спросил Павел. — Меня вы все ненавидите.
— Неужели мой визит заслуживает такой оценки? — спокойно возразил Лазарев.
— Сам приехал? — Не то гримаса, не то улыбка проскользнула по морщинам его лица. — Зачем?
Вспомнив опыт Демидовых, Лазарев с низким поклоном протянул Павлу шкатулку с драгоценностями:
— Льщу себя надеждою видеть вас, ваше высочество, своим господином.
Павел порывисто шагнул к нему, ткнулся пуговичным носом в грудь заводчика.
— Идем, — вытерев сухой, словно мощи, рукою губы, приказал будущий самодержец.
Он повел гостя через комнаты и зальцы, в которых, после пышных украшений екатерининского дворца, было пусто и серо. Неподвижные доселе, как манекены, солдаты мгновенно салютировали и застывали снова. Павел пригласил заводчика в обширную библиотеку, большинство книг в которой, как заметил Лазарев, были озаглавлены колючим готическим шрифтом.
— Прошу сюда, — тихо сказал Павел. — Во время долголетнего досуга своего я ошень много думаль. Государство Российское сломать! Заново! Абсолютная и тфердая верхофная фласть!
Он протянул небольшую рукопись на немецком языке:
— Двадцати лет от роду написаль — «Рассуждение о государстве вообще, относительно числа войск, потребных для защиты оного и касательно обороны всех пределов». Матушка государыня назвала бредом! — визгливо выкрикнул он. — Бред? Законы — вот общая узда для укрощения всех страстей. Страсти — в барабан, в муштру. Государство спокойно… А это, — он опять понизил голос, — это «Положение об императорской фамилии». Закон Петра Первого о престолонаследии — бред!
Он кинул бумагу на блестящую столешницу из мраморного оникса, печально и проницательно посмотрел на Лазарева.
«Дурак, а умный, — заключил про себя заводчик. — Привык носить маску. Линию свою держит. Не попасть бы ему под ноги. Даже ишак может потоптать, а этот мул сомнет».
От этой мысли вспотели волосы под париком.
— Потеешь? — заметил Павел. Его оловянные глазки вспыхнули, словно под ними зажглись вторые глаза. — Парик с пудрой — и пота нет.
Он внезапно усмехнулся, поднял палец: во дворце глухо забил барабан. Павел под прямым углом вытянул ногу, четко опустил на пол, вытянул другую.
— Делай!
Лазарев так же ловко припечатал шаг. Павел изумился, снова ткнулся носом в его грудь.
2
Обласканный Лазарев возвращался из Гатчины. В ушах все не утихала барабанная дробь. Под нее будущий император быстро проглотил по-солдатски простой обед, под нее расходились на посты караулы, под нее вытягивали и опускали ноги на плацу оловянные солдаты.
Станет императором, всех заставит так шагать. Но наш брат, а тем более высшая знать, не потерпит абсолюта. Однако из такого царствования надо извлечь пользу, а покамест, подобно тигру, выжидать в зарослях, напружив все мускулы для верного прыжка. Заросли эти — не джунгли, а леса Урала, но и в этих лесах он по праву сильного полный хозяин.
Лазарев не любил проволочек в своем решении. Едва улегся санный путь, он сухими губами поцеловал пахнущую ладаном руку жены Екатерины Ивановны, урожденной Мирзахановой, постоял у могилы Артемия и отбыл из столицы, решив по пути заглянуть в Москву. Ехал под надежною охраной. Дороги были чреваты опасностями. Войны перенапрягли казну, и она сорвала становую жилу. На плечи крестьянишек и работных людишек навалились подушные, таможенные, кабацкие и соляные сборы. По дорогам маршировали воинские команды, катили пушки, чтобы бунтовщики не сбросили с себя груз.
Однако в Москве было тихо. Закутанные собольими шубами снегов, кривые улицы бывшего престольного города сыто дремали. Над куполами Василия Блаженного лениво летали галки и голуби. Из бесчисленных церквей, церквушек и часовен выползали благочестивые служители господа справить нужду альбо поблевать на свежем воздухе.
Навестив склеп, где успокоились отец, мать и братец, Лазарев бесцельно бродил по тихим комнатам фамильного особняка. Не хватало петербургского привычного напряжения, постоянного ощущения неведомой опасности, остроты борьбы. Как в тропических джунглях, в северной столице сильные пожирали слабых и сами падали с переломленным хребтом. В Москве хищники были помельче, вроде гиен, питались только трупами, жили помыслами повладычествовать. Несколько лет воеводила здесь Настасья Дмитриевна Офросимова, требовавшая на поклон себе всю Москву. В ее салоне офранцузевшие дородные папеньки бредили Петербургом. Лазарев вежливо слушал их излияния, равнодушно осматривал затянутых в рюмочки барышень, егозивших перед ним, кланялся окруженной встревоженными маменьками Настасье Дмитриевне и уезжал к братцу.
— Так ты не позабудь, — говорил ему Лазарев, хищно ступая по комнате и колебля пламя свечей. — Не позабудь: Екатерина Ивановна не оставляет мысли об открытии нашего училища. Вся надежда на тебя, о мой ученый брат. Архиепископ всех российских армян Иосиф Аргутинский-Долгорукой поддержал нас в правительстве…
— Армяне тебя не позабудут, — проникновенно сказал братец Иоаким. — И я упованья твои оправдаю.
— Из Джульфы пришло известие, что наши подданные взбунтовались. И с открытием училища может быть долгая проволочка. Государи не вечны.
— Не вечны и мы!
— Как считать. Строгановы пережили Иоанна Грозного, полоумного Федора Иоанныча, детоубийцу Бориса Годунова, трусливого насильника Лжедмитрия, лукавого Василия Шуйского…
— Откуда все это познал? — изумленно перебил братец Иоаким, тонкое лицо его вспыхнуло.
— Не бойся, тебя не перескочил. Науки — твой конек. Мой интерес в ином. Я остался без наследников. Ты продолжишь наш род князей, графов. Пусть нашей фамилии восемнадцатый век будет столь же крепкой почвой для корней, как Строгановым — шестнадцатый. И я не пожалею ничего и никого, чтобы почва эта была золотой.
Братец Иоаким удивленно смотрел на побледневшее лицо старшего брата, на его сверкающие жадностью и властью глаза. Он был смущен столь непривычным для него энергическим взлетом фантазии и честолюбия. За эти годы братья редко встречались, но рука Ивана Лазаревича ощущалась всегда и во всем, начиная от мелких подарков и кончая визитом императрицы. Теперь эта рука, сверкая молниями перстней, мелькала перед самым носом Иоакима, сжимала куски воздуха, обращала их в золото. Не отрывая глаз от ее хищных движений, братец Иоаким слушал приказания заводчика. Старший Лазарев говорил об уральских дачах. В Чермозе, в главном управлении, сидит надежный и верный человек — англичанин Гиль, которого со временем надлежит пригласить пайщиком. Кизеловский завод будет окончательно пущен через три года, в чем божится и клянется управляющий строительством Ипанов.
— Если со мной что-нибудь случится, не выпускай этого мужика из когтей. Мани отпускной от крепости и не выпускай. Учти, что Ипанов помог сбежать рудознатцу Мосейке Югову, а это может доставить нам немало хлопот… Но Ипанов много знает, и мы должны использовать его знания, высосав из него все. Когда на заводе он станет лишним, заставим его искать железные руды. Они нам необходимы.
Братец Иоаким согласно кивал головой, поглядывал на часы французской работы, усыпанные сверкающей бриллиантовой пылью: подходило время ужина.
Братец Мина был в отъезде, и потому дорогого гостя принимало только семейство Иоакима. Бесшумные слуги меняли кушанья, по-восточному острые и пряные. Заливая перстни бараньим жиром, Лазарев вспоминал скудный обед цесаревича Павла. За столом тогда прислуживал турок-камердинер, он же брадобрей, Иван Кутаисов, сухой, молчаливый, с печальными и наглыми глазами. Это был один из двух людей, которым Павел доверял чистить свой подбородок, свои сапоги и ведать государственные тайны. Вторым был Алексей Андреич Аракчеев, человек с мертвенным лицом и глазами вурдалака. После вина Павел повеселел, запел веселую песенку. Аракчеев увел его почивать. Лазарев кинул камердинеру Ивану рублевик, тот с жадностью схватил его, прикусил зубами, положил за щеку. Разве мог уральский магнат даже увидеть во сне, что через год камердинер Иван станет графом Иваном Павловичем Кутаисовым и таких «Павловичей» при дворе окажется немало.
3
Морозным ранним утром обоз Лазарева миновал заставу. Над куполами соборов и церквей клубился розоватый туман, воздух был легок и колюч, далеко разносился в нем колокольчатый перезвон. Закутавшись в теплую на соболях шубу, Лазарев зорко глядел в окошечко на волнистую дорогу. Чем ближе был Урал, тем больше опасений пробуждалось в душе. Он не сомневался, что шпионы уже донесли Екатерине о его визите в Гатчину. Спасение было только в силе последнего фаворита Платона Зубова. Но когда, паче чаяния, Екатерина узнает, что заводчик сокрыл от казны золотые и серебряные руды Кизеловских дач, не помогут никакие заступники. Более того, если на престоле окажется Павел, а это Лазарев почему-то очень быстро предугадывал, то рухнут все старые связи, начнутся предательства. Обезопасить себя и упрятать концы в воду! Но как? Всех больше, и документально, осведомлен о кизеловских находках пермский ходатай по судебным делам Щербаков. Этого ублюдка только помани — продаст за понюшку табаку. И тогда полетят накопленные с таким трудом деньги…
