Ознакомительная версия.
Как и каждый день, он пошел на службу. И никто не мог бы заметить, что господин фон Тротта потерял свою веру, Ибо тщательность, с которой он сегодня занимался делами, не уступала его обычной тщательности. Только она была совсем, совсем другого свойства.
Это была тщательность рук, глаз, даже пенсне. Господин фон Тротта походил на виртуоза, в котором давно угас творческий огонь, в душе которого стало пусто и глухо, но чьи пальцы благодаря годами приобретаемым навыкам все еще сохраняли мертвую способность извлекать правильные звуки. Но, как мы уже сказали, никто этого не замечал. Под вечер, как обычно, явился вахмистр Слама. Господин фон Тротта спросил его:
— Скажите-ка, милый Слама, вы, кажется, женились вторично? — Он сам не понимал, почему ему сегодня пришло в голову задать этот вопрос и почему его стала интересовать частная жизнь жандарма.
— Нет, господин барон! — отвечал Слама. — Я никогда больше не женюсь!
— Вы совершенно правы! — заметил господин фон Тротта.
Но он не знал и того, почему вахмистр прав в своем решении не жениться.
Это был час, когда он ежедневно появлялся в кафе, следовательно, он и сегодня отправился туда. Шахматная доска была уже приготовлена. Доктор Сковроннек пришел одновременно с ним, и они уселись.
— Черные или белые, господин окружной начальник? — как всегда, осведомился доктор.
— Как вам угодно, — отвечал господин фон Тротта.
И они начали играть. Господин фон Тротта играл сегодня тщательно, почти благоговейно, и выиграл.
— Вы скоро станете настоящим мастером! — заметил Сковроннек. Окружной начальник и вправду почувствовал себя польщенным.
— Может быть, я в свое время и мог бы им сделаться! — отвечал он. И подумал, что это было бы лучше.
— Между прочим, я написал сыну, — начал он немного погодя. — Пусть поступает, как хочет.
— Вы правильно поступили! — промолвил доктор. — Нельзя брать на себя ответственность! Ни один человек не может нести ответственности за другого!
— Мой отец нес ее за меня! — сказал окружной начальник, — и мой дед за моего отца!
— Тогда все было по-другому, — возразил Сковроннек. — В наше время даже император не несет ответственности за свою монархию. Похоже на то, что и сам господь бог не хочет нести ответственности за мир. В те времена было легче! Все было устойчивее. Каждый камень лежал на своем месте. Улицы жизни были хорошо вымощены. Надежные крыши возвышались над стенами домов. Но сегодня, господин окружной начальник, сегодня камни валяются поперек улиц или лежат ссыпанными в опасные кучи, крыши продырявлены, в домах идет дождь, и каждый сам должен знать, по какой улице ему идти и в какой дом въезжать. Когда ваш покойный отец сказал, что из вас выйдет не сельский хозяин, а чиновник, он был прав. Вы стали образцовым чиновником. Но когда вы сказали своему сыну, чтобы он сделался солдатом, вы были не правы. Он не стал образцовым солдатом!
— Да, да! — подтвердил господин фон Тротта.
— Поэтому надо всему давать идти своей дорогой! Когда мои дети меня не слушаются, я только стараюсь не терять своего достоинства. Это все, что мне остается. Я иногда смотрю на них, когда они спят. Их лица кажутся мне совсем чужими, я едва узнаю их и вижу, что это чужие мне люди, принадлежащие времени, которое еще только наступает и до которого мне не придется дожить. Они еще совсем малы, мои дети! Одному восемь, другому десять, и во сне у них круглые розовые лица. И все же в этих лицах, когда они спят, есть что-то жестокое. Иногда мне кажется, что это уже жестокость их времени, жестокость будущего, во сне осеняющая детей. Я не хочу дожить до этого времени!
— Да, да! — сказал окружной начальник.
Они сыграли еще одну партию, но на этот раз господин фон Тротта проиграл.
— Нет, мастера из меня не выйдет! — мягко заметил он, как бы примиряясь со своими недостатками.
Сегодня тоже наступил вечер, зеленоватые лампы, эти голоса тишины, уже загудели, в кафе опустело. Они снова пошли домой через парк. Сегодня вечер был веселый, и веселые пешеходы попадались им навстречу. Они говорили о частых дождях этого лета, о засухе прошедшего и о предвидящейся суровой зиме. Сковроннек дошел до дверей окружной управы.
— Вы поступили правильно, написав сыну, господин окружной начальник! — сказал он.
— Да, да! — подтвердил господин фон Тротта.
Он сел за стол и торопливо съел полкурицы с салатом, не проронив ни слова. Домоправительница украдкой бросала на него боязливые взгляды. С тех пор как умер Жак, она часто сама прислуживала за столом.
Она покинула комнату раньше окружного начальника, с неудавшимся книксеном, тем же, который она тридцать лет назад, маленькой девочкой, делала перед школьным директором. Окружной начальник кивнул ей вслед с жестом, которым обычно отгоняют мух. Затем он поднялся и пошел спать. Он чувствовал себя усталым, почти больным. Прошедшая ночь вспоминалась ему как давнишний сон; но все его члены ощущали ее как недавний ужас.
Он спокойно уснул. Самое тяжелое, как ему казалось, было уже проделано. Он не знал, старый господин фон Тротта, что, покуда он спал, судьба пряла для него тягчайшее горе. Он был стар и утомлен, смерть уже ждала его, но жизнь еще не отпускала. Как грозный хозяин, удерживала ока его за столом, ибо он еще не отведал всего того горького, что было для него припасено.
Нет, окружной начальник отведал горького еще недостаточно! Карл Йозеф получил письмо отца слишком поздно, когда он уже давно решил больше не распечатывать и не писать писем. Что касается фрау Тауссиг, то она присылала ему телеграммы. Как юркие, маленькие ласточки, прилетали каждые две недели эти звавшие его телеграммы. И Карл Йозеф бросался к шкафу, доставал свой серый штатский костюм, свое лучшее, более важное и потайное существование, и облачался в него. Он тотчас же роднился с миром, в который устремлялся, и забывал о своей военной жизни. Место капитана Вагнера занял капитан Иедличек, переведенный в батальон из эйнзерских егерей, "добрый малый" грандиозного телосложения, широкий, веселый и мягкосердечный, как все великаны, откликающийся на любые уговоры.
Что за человек! Не успел он приехать, как все уже знали, что он может померяться силами с этим болотом и что он сильнее границы. На него можно было положиться! Он нарушал все военные законы, но казалось, что он разрушает их! Он мог бы изобрести новый служебный регламент, ввести и провести его! Так он выглядел! Ему нужно было много денег, но они и стекались к нему со всех сторон. Товарищи давали ему взаймы, подписывали для него векселя, закладывали своя кольца и часы, писали, стараясь достать ему денег, своим отцам и теткам. Не то чтобы его так сильно любили! Ведь любовь приблизила бы их к нему, а он, видимо, не очень-то хотел приближать к себе! Но это и по чисто физическим причинам было бы нелегко, — его рост, его ширина и сила всех от него отгоняли, и поэтому ему не трудно было быть добродушным.
— Поезжай спокойно! — сказал он лейтенанту Тротта. — Ответственность я беру на себя!
Он брал на себя ответственность и умел нести ее. Каждую неделю ему нужны были деньги. Лейтенант Тротта получал их от Каптурака. Да и ему самому, Тротта, нужны были деньги. Он чувствовал бы себя ничтожным, являясь к фрау Тауссиг без денег. Это значило бы вступать безоружным в вооруженный лагерь. Какое легкомыслие! И он постепенно увеличивал свои потребности, умножал суммы, которые брал с собой, и все же из каждой поездки возвращался с последней кроной в кармане, всегда решая в следующий раз захватить побольше. Иногда он пытался дать себе отчет в потраченных деньгах. Но ему никогда не удавалось припомнить все свои расходы, тем более что он часто не мог справиться с простым сложением. Он не умел считать. Его маленькие записные книжки могли бы свидетельствовать о безнадежных стараниях быть аккуратным. Бесконечные колонки цифр испещряли все страницы. Но они спутывались и смешивались, ускользали у него из рук, сами складывались и обманывали его фальшивыми суммами, они галопом уносились из поля его зрения и в следующий же миг возвращались преображенными и неузнаваемыми. Ему не удавалось даже подсчитать свои долги. В процентах он тоже не был силен. То, что он дал взаймы, исчезало за тем, что он занял, как холм за высокой горой. И он не мог взять в толк, как, собственно, считает Каптурак. Но если он не доверял честности Каптурака, то тем более сомневался в своих собственных арифметических способностях. В конце концов цифры ему наскучили. И он раз и навсегда отказался от всех попыток считать — с мужеством, рожденным бессилием и отчаянием.
Шесть тысяч крон был он должен Каптураку и Бродницеру. Эта сумма, даже при его смутном представлении о цифрах, казалась гигантской, когда он сравнивал ее со своим месячным жалованьем. (А треть его еще удерживалась каждый месяц.) Постепенно он все же свыкся с цифрой шесть тысяч, как с могущественным, но очень давним врагом. Да, в хорошие минуты ему даже казалось, что цифра уменьшается и теряет силу. Но в плохие минуты она возрастала до грозных размеров.
Ознакомительная версия.
