него, Иван Макарович, лесть большой порок.
— Да это не лесть, княгиня, а сущая правда. Павел Маркович верно говорит: если бы наши чеченцы встретили вас так, как вы сейчас есть, — ни за что бы не поверили, что вы женщина, сказали бы: гурия идет, верьте слову.
— И вы туда же, — безнадежно махнула рукой Двоекурова. — Недаром говорится: "Дурные примеры заразительны". Кстати, говоря о чеченцах, вы напомнили мне то дело, ради которого я приехала сюда и о чем хотела с вами посоветоваться. Павел Маркович, — обратилась она к Панкратьеву, — научите меня, как мне выручить Петра Андреевича из плена? Если дело в деньгах, то об этом не может быть и речи. Петр Андреевич человек состоятельный, я знаю. Помимо того, я с своей стороны хотела положить на это дело сколько бы ни потребовалось, хотя бы пятьдесят тысяч, даже больше… Словом, в деньгах недостатка быть не может, вопрос только, согласится ли Шамиль удовольствоваться одними деньгами. Я знаю, он требует каких-то наибов и еще какого-то Хаджи-Мурата… Я, признаться, до сих пор не совсем уяснила себе суть дела.
— Суть дела, княгинюшка, тут простая, проще и быть не может. Шамиль — продувная бестия, хитер как черт и при всяком случае норовит одним выстрелом пять зайцев убить. Взять, к примеру, хоть этот случай. Попался ему офицер, он и измышляет, что бы такое сорвать, да главное дело, побольше. Первым долгом, конечно, деньги, но этого мало, деньги он себе заберет, а надо что-нибудь и для народа. Вот он и придумал требовать пленных. Смотрите, дескать, люди добрые, какой я для своих подчиненных заботливый, всяким случаем пользуюсь, чтобы вызволить их. Это его второй расчет.
А третий — заполучить своего врага Хаджи-Мурата в свои руки, и не столько ему, по совести сказать, этот Хаджи-Мурат нужен, сколько желательно нас, русских, в дурном свете перед своими поставить. Вот, мол, русские какие, друзей своих выдают, не верьте им.
— Разве Хаджи-Мурат действительно друг русским? — спросила Елена Владимировна.
— Как волк — овчарке. Да не в этом дело. Я, скажу вам по совести, сам, как мне ни дорог Петр Андреевич, а если бы от меня все дело зависело, не отдал бы за его выкуп Хаджи-Мурата, хотя бы в то же время с легким сердцем повесил бы этого аварца на первой же перекладине. Тут, понимаете, не в Хаджи-Мурате дело, а в соблюдении нашей чести.
— Хорошо, я понимаю, но войдите и в мое положение. Я перед вами хитрить не буду, я люблю Спиридова, полюбила его, еще когда была замужем, что выйдет из нашей любви в дальнейшем, Бог ведает, но, повторяю, я его люблю и должна его спасти, должна во что бы то ни стало. Я готова сама ехать к Шамилю и просить его, на коленях умолять отпустить Петра Андреевича, я отдам ему половину моего состояния, словом, я не знаю… я не знаю.
При последних словах княгиня жестом глубокого отчаяния заломила руки, а ее большие, сделавшиеся сразу печальными глаза затуманились слезами. Панкратьева точно ткнуло чем-то острым в сердце, он засопел носом и грузно шевельнулся в кресле.
— Не знаю, что и придумать, — развел он руками. — Вам ехать к Шамилю, разумеется, нельзя и думать, это один пустой разговор. Имам с вами и беседовать бы не стал, а распорядился бы отправить немедленно в Турцию или в Персию, а вернее, к себе в гарем бы запер; тут надо иначе действовать.
— А что вы скажете на такую мысль? Она мне пришла в голову, когда я еще ехала сюда. Я знаю, слышала от многих, будто здесь, на Кавказе, между племенами постоянное междоусобие. Нельзя ли воспользоваться этим, нанять большую партию храбрецов, обещать им большие деньги, чтобы они напали на то селение, аулом это, кажется, зовут, и освободили бы пленника?
— Нет, — потряс головой Павел Маркович, — это не в обычаях горцев. Если бы дело шло не о Шамиле, тогда еще, пожалуй, можно было бы рискнуть на что-нибудь подобное, но идти против Шамиля никто не дерзнет. Вы, очевидно, даже и представления не имеете, кто такой Шамиль; ну, так я скажу вам: Шамиль — полководец, у которого всегда под руками тысяч пять-шесть отборнейших, прекрасно вооруженных всадников, преданных ему на жизнь и смерть. Это, так сказать, ядро его дружины, с которым он не расстается; но помимо этих лучших, на манер как бы гвардии, он в каких-нибудь 5–6 дней всегда в состоянии собрать тысяч 10–15 вооруженного народа. Вот вы и рассудите, какая тут может быть шайка, которая бы решилась и могла противостать такой силе.
— Боже мой, но тогда, значит, мы бессильны что-нибудь сделать на спасение Спиридова? — воскликнула Элен.
— Силой — разумеется. Но не всегда победа остается на стороне силы. Надо умом раскинуть. Если позволите, я вам вот что предложу, княгинюшка: пошлемте-ка мы с вами надежного, добросовестного, умного переговорщика к Шамилю. Снабдим его деньгами для подкупа шамилевских приближенных, и пусть он попытается склонить имама на освобождение Спиридова за один выкуп. Горцы до денег жадны, и ежели умеючи раздразнить их корыстолюбие, то они о другом прочем, кроме как о деньгах, думать забудут.
— Это было бы, конечно, очень хорошо, но где достать такого человека? — печально спросила княгиня.
— Человека-то я вам найду, есть у меня такой на примете. Тот самый Абдул Валиев, что вот Ваню лечил, ему можно довериться. Честней его я человека не знаю. Если обещает — умрет, а исполнит все обещанное. У него слово — скала гранитная, никакими ухищрениями не своротишь. Ко всему этому умница и, как сам горец, характер и обычаи и все прочее знает до тонкости. Между своими пользуется большим уважением и, хотя состоит в "мирных" и открыто дружит с русскими, но тем не менее, как старый человек и мудрец, имеет большое влияние на своих соплеменников; даже Шамиль, и тот не рискнет оказать ему невнимание; вот какой человек Абдул Валиев.
— В таком случае, ради Бога, не будем откладывать, — взволновалась княгиня, — посылайте этого Валиева как можно скорей. Обещайте ему от моего имени за хлопоты две тысячи, а если он сумеет уговорить Шамиля отпустить Петра Андреевича, за какую бы то ни было сумму, то я ему прибавлю еще столько же.
— Хорошо-с, я передам, хотя, должен предупредить вас: если Абдул Валиев согласится взять на себя переговоры с Шамилем, то не ради денег, а из дружбы ко мне. Мы с ним давнишние, давнишние приятели. Когда-то я спас его от виселицы, по
