Когда мы спустились по лестнице в трюм (Дидс, Лисон и я), нашему взору предстала ужасная картина. Несчастный калека, Уильям Суэйлз, корчился на полу близ гальюнов. Вид у него был прежалкий. По отметинам на его лице нетрудно было заключить, что он стал жертвою избиения или нескольких длительных избиений. Одежда его была порвана, он дрожал от страха, лицо его превратилось в месиво из крови, чудовищной грязи и экскрементов.
Сперва пассажиры отказывались отвечать, как это случилось, и даже пострадавший не желал говорить, настаивая, что упал в пьяном виде и скоро поправится. Надобно отметить, что среди ирландских простолюдинов бытует распространенный и курьезный обычай: не доносить на того, кого считают виновным в проступках и даже преступлениях против собратьев, какими бы низкими ни были эти проступки. И до тех пор, пока я не сказал, что с сего дня велю уполовинить их паек и строже, чем велось до сих пор, спрашивать с нарушителей правил нашей компании касательно пьянства на борту, они не прерывали молчания. Лишь после этих угроз нам открыли всю последовательность событий.
Оказалось, у некоего Фоули украли миску индийской муки, и в краже подозревают этого калеку. Так нам пояснили причину расправы. Я ответил, что на корабле действуют английские законы, и по этим законам корабль — территория Англии; согласно этим милосердным законам человек считается невиновным, буде не доказано иное, независимо от того, беден он или богат. А если кто из пассажиров осмелится затеять на моем корабле беспорядки или свершить самосуд, такого свяжут и посадят под замок до самого приплытия, дабы как следует поразмыслил над своим поведением. Затем наш добрый пастырь сказал, что не по-христиански обижать несчастного, которого толком не знаешь, тем более калеку, разве же наш Спаситель не сжалился над таковыми и т. п.
— Я знаю его, — последовал ответ.
Толпа расступилась, и вперед вышел некий Шеймас Мидоуз, человек вспыльчивый, склонный к воровству, мошенству самого низкого разбора и непристойному обнажению. Часто предается пьянству и сопутствующим ему хулиганским выходкам; с лица страшен как черт. Не далее как сегодня утром его выпустили из заключения, и то лишь после горячего участия преподобного Дидса, который проникся к нему приязнью и ходатайствовал за него.
— Тебя звать Пайесом Малви, — сказал он. — Ты забрал у соседа землю, когда у него дела шли худо.
(Для ирландских крестьян нет худшего нечестивца, чем тот, кто при таковых обстоятельствах забирает себе чужое имение. Пусть лучше земля простаивает без дела и приходит в запустение, чем ее будет возделывать тот, кто на ней не рожден.)
— Ты принял меня за другого, — ответил калека. — Я не Малви.
И поковылял прочь, на лице его была написана тревога.
— Я уверен и знаю, что это ты, — возразил Мидоуз. — Я часто тебя видел, и ты так же хромал.
— Нет, — сказал калека.
— Твоего соседа выгнал — как говорится, выселил — этот английский прихвостень, этот вы…док Блейк из Талли, чтоб ему подавиться собственным говном. (Мидоуз сделал еще несколько замечаний в этом же роде о некоем капитане Генри Блейке из Талли, которого бедняки Коннемары очень не любят.) Вместо того чтобы послать этого грязного вы…дка куда подальше, ты задешево взял у него в аренду землю соседа.
Тут поднялся гомон, присутствующие плевались.
— Будь у меня силенок побольше, проломил бы я ему башку, — сказал один.
— И как только земля такого носит, — добавила какая-то женщина и предложила повесить провинившегося. (С болью в сердце вынужден отметить, что в таких ситуациях женщины порой кровожаднее мужчин.)
— Его звать Уильямом Суэйлзом, — вмешался я.
— У дьявола много имен, — вскричал Мидоуз. — Не сойти мне с этого места, если это не Пайес Малви из Арднагривы. Это он ограбил соседа и своей жестокостью обрек его на погибель.
В толпе опять закричали. Преподобный Дидс снова попытался вмешаться, но на этот раз его обругали и наградили нелестными прозвищами, касавшимися его религиозных убеждений. Мне пришлось указать, что неподдельная и благоразумная праведность никак не связана с религией, а знамя истинной веры, сплетенное из разных нитей, в силу их сокровенного соединения служит гордостью и украшением всего света.
Мидоуз полностью завладел вниманием толпы и решительно наслаждался своею славою (как всякий, кто преуспел лишь в хулиганстве и хвастовстве, а более ни в чем).
— Сказать им все до конца? — спросил он.
Калека не ответил. Так ему было страшно.
— Умоляй меня, чтобы я им не говорил. — Мидоуз зловеще улыбнулся.
— Умоляю, не говори им, — произнес калека.
— Умоляй на коленях, — велел Мидоуз.
Несчастный калека рухнул на колени и молча расплакался.
— Зови меня богом, — потребовал Мидоуз. — Прихвостень английский.
— Ты мой бог, — сквозь слезы промямлил калека.
— Так-то, — проговорил негодяй Мидоуз. — И делай, что я скажу.
— Сделаю, — поклялся калека. — Только смилуйся надо мной, умоляю.
— Слизывай грязь с моих башмаков, — приказал Мидоуз, и его униженная жертва повиновалась. При виде столь вопиющей жестокости многие насмешливо расхохотались, хотя многие же, подобрее, попросили это прекратить.
— Пожалуйста, — продолжал калека, — умоляю, не выдавай меня.
Мидоуз наклонился и плюнул ему в лицо.
— Сосед, которого ты погубил, был твоим бра том, — сказал он.
— Ложь! — вскричал калека.
— Николас Малви раньше был священником в Мам-Кроссе. Я близко его знал. Человек он был хороший и достойный, упокой Господи его душу. И кровь его на твоих руках, ей же ей. Ты убил его! Ты убил своего брата!
— Неправда, — воспротивился калека. — Разве я похож на землевладельца?
— Тебя прогнали с земли, которую ты украл, твои достойные соседи и крепкие ребята, защитники Голуэя, да не оставит их удача, — не унимался Мидоуз. — Все так и было. Мы с товарищем раньше торговали капустой в Клифдене. Об этом деле судачил весь город! Ты вор! Убийца! Святотатец! Иуда!
— Это не я. Ты принял меня за другого, клянусь.
Тут мы с Лисоном достали пистолеты: лишь благодаря этому удалось избежать ужасной беды, и все равно я опасался за свою жизнь, когда мы уводили оттуда несчастного калеку.
В настоящее время из-за угрозы жизни он сидит под замком. Какие бы ни водились за ним грехи (а они есть у всех, и у мужчин, и у женщин, по меньшей мере в сердце и на совести), я молю Бога, чтобы впредь никто не трогал несчастного, ибо, если до него вновь доберутся, жизнь его окончится на этом корабле.
Больше мне сказать нечего.
Сегодня я встретился с прислужником зла, и имя ему Шеймас Мидоуз.
Коли увижу, что бабенка моя с другим разговоры разговаривает, дам ей в глаз и очуметь [70] как быстро в чувство ее приведу. Статочное ли дело: бабенки любят, когда их лупцуешь. Пока фингал-то болит, она всё думает о том мужике, через ково пострадала… Ежли бабенка мужня жена, так муж ее спосылает в работный дом, ну, изредка проведывает, натурально, чаю принесет али сахеру. Я частенько слыхал, как парень бахвалится, мол, попортил девку — гордится, что твой благородный.
Неизвестный лондонский уличный торговец — журналисту Генри Мейхью
Глава 23
ЖЕНАТЫЙ ЧЕЛОВЕК
В которой приведены честнейшие и никогда прежде не публиковавшиеся откровения о тайной жизни лорда Кингскорта, некоторых его привычках и сокровенных потребностях, ночных визитах в определенные заведения, где джентльменам лучше не бывать
Те, чьи устремления превосходят способности, обречены на разочарование, по крайней мере, пока не достигнут зрелости. Те, кто лишен устремлений, также обречены. Человек гибнет без дела…
Из письма Дэвида Мерридита в еженедельник «Спектейтор» (7 июля 1840 г.) о «лондонской преступности»
