— Вот вернулись с водки у Алексея Григорьевича… Славную водочку подают. Я бы сказал — гарную!
— А мы-то? Ой, хохлы неотесанные! Вместе с полковником Вишневским бокалов по десяти венгерского выдули… и подпивахом тоже гарно…
— Да Вишневский-то? Уже в генералы произведен.
— Как не произвести! Когда-то такую услугу Алексею Григорьевичу оказал… Граф добра не забывает!
Часто заставали у него и государыню.
— А это ли не диво? Во дворце у Разумовского удостоились быть у ручки ее величества и милостивые слова слышать…
Земляк Разумовский приглашал их на все маскарады и банкеты придворные, возил в оперу. А там опять диво:
— Девки италианки и кастрат! Пели да музицировали.
Но земляки-ходоки не только же за кастратами шлындали — дельце свое не забывали.
— Милостивый граф! — напоминали. — Когда же гетман будет?
— А вот как подрастет. Потерпите маленько.
— А сами-то, ваше сиятельство?..
— Ну, земляки, земляки! Мне полагается возле государыни быть.
— Да уж чего лучше. Только нас-то не забывайте, сиятельный граф.
— Вас забудешь! Вот как государыня побывает на Украйне, сама все посмотрит — дела-то и пойдут на лад.
— Когда же?
— Скоро, скоро. Сказано — потерпите. Вот хохлы настырные!
Говоря так, он и забывал, что сам-то из тех же хохлов…
И вот наконец-то собрались. Отправлялись приказы об исправлении дорог на Киев, о строении дворцов на станциях. Повелели готовить на остановках погреба для питей и припасов.
Во все вникал самолично Алексей Разумовский. Дорога домой должна быть гладкая…
Дорогу расширили, мосты сделали прочные. Расставили даже раскрашенные «версты».
Все делалось вроде бы как надо. Но одна мысль не давала покоя: как представить государыне всех своих неотесанных родственников? Он всерьез опасался, как бы под пьяную руку все эти Уласы, Евфимы и Демёшки не стали творить бесчинства да похваляться на всех перекрестках о родстве с всесильным графом и первым камергером государыни.
Пришлось писать доверенное послание матери:
«Милостивая государыня матушка. Понеже во время прышествия Е. И. В. в новый мой Алексеевский дом надлежит, чтоб в оном моем доме напрасно и без дела никто бы там не был и не шатался б. Того ради, писано мене к управителю Семену Пустоте, чтобы он того накрепко смотрел и наблюдал, дабы не токмо с посторонних, но и из своих никто отнюдь бы не ходил и не шатался б. Двор, который стоит в городе Козельце, велено управителю той час что есть худо подчинить, очистить и к приезду моему для вас, милостивая государыня, особливые покои убрать, такоже и для других сродников, которым именно велено будет туда приехать.
Платья как сестрам, так и зятьям, дядьям, теткам и Демешкам всем к приезду моему велено от меня делать Семену Пустоте.
Что изволили вы, м. г. матушка, писать и требовать, где б можно вам и с кем Е.В. встретить: на то вам доношу, что я о том удобнее не сыскал, как в Нежине; да и то как из своих, так и из посторонних при вас никого б не было…»
Он показал это послание Елизавете. Она как-то горько усмехнулась:
— Суро-ов ты, казак удалой!
— Так что, может, не посылать?
— Уж это ты сам решай.
— Государыня, мне дорога ваша честь. Я, кажется, все предусмотрел — но разве все усмотришь? Мои хохлы — они такие!..
Поезд Елизаветы выдался огромный. Ее сопровождали, кроме Разумовского, граф Салтыков, духовник Дубянский, два архиепископа, графиня Румянцева, князь Голицын — 230 человек свиты!
Поначалу решили взять четыре тысячи лошадей. Но Алексей Разумовский написал генералу Бибикову, заменившему Бутурлина, что лошадей потребно двадцать три тысячи… и Бибиков не мог отказать. Расписал он подробно, со знанием дела как бывший гоф-интендант, чего и сколько поставить в погребах, на каждой станции, а именно:
…вина волжского…
…крымского…
…телят…
…ягнят…
…каплунов…
…курчат…
…индеек…
…гусей…
…уток…
…поросят…
…кабанов…
…яиц…
…уксусу…
…масл…
…окороков…
…грибов…
…водки двойной…
…сала…
…и-и многое, многое другое!..
Он не зря бывал гоф-интендантом. Поесть-попить научился. Ведь кроме свиты тащилась за обозом императрицы и разлюбезная лейб-кампания — триста мордастых-горластых мужиков!
Великий князь Петр Федорович с герцогиней Фике, ставшей здесь Екатериной, выехали вперед — в двух каретах и тоже при свите. Они доехали в три неделе до Козельца — и еще три недели ожидали государыню, ибо по дороге несколько человек из свиты были отправлены в ссылку и Елизавета пребывала в дурном духе.
Алексей со своим генеральс-адъютантом Сумароковым то и дело улетал в вихре пыли вперед и дожидался Елизавету где-нибудь на полпути между станциями. Слухи неслись, что и тот под арест, и этот не в милости. Как правило, удавалось вытащить из беды неугодников. Но не всех же… Выбрав время, подсел в карету разгневанной императрицы и, чтоб не слышали досужие фрейлины, а тем более знаменитые сплетницы-чесальщицы, начал нашептывать:
— Ваше императорское величество! Так у вас скоро не останется никого из свиты. Пощадите… хотя бы свое прекрасное расположение духа!
— А, чем меньше бездельников, тем лучше, — ответила она без особенной ласковости.
— Как можно… без бездельников-то!
— Можно. И лучше всего бы — совсем без свиты. В твоем сопровождении разве… — выдала она истинную причину дурного настроения. — Сплю я, Алешенька, плохо. Во дворцах, построенных наспех, полно клопов и тараканов. И все жаждут царской кровушки. Как это понимать?
— Генерал Бибиков старается, но разлюбезные тараканы просто неравнодушны к вам. В Нежине и в Козельце изволите хорошо отдохнуть. Уж поверьте, я сам об этом обеспокоюсь…
— Обеспокойся, Алешенька, обеспокойся, — шепнула она, косясь на фрейлин.
Настроение стало улучшаться. Особливо под Глуховом, на рубеже с Украйной. Прием, оказанный здесь, порадовал. Десять полков реестровых, два кампанейских и несколько отрядов гетманской «гвардии» — хотя самого-то гетмана не было — выстроились в одну линию по бокам дороги. Отсалютовав знаменами и саблями, они скакали вперед и становились в новую линию, так что государыня видела неразрывную цепь полков до самого Глухова. Войска были одеты ново: в синие черкески с вылетами и широкие шаровары, с разноцветными шапками у каждого полка.
В Нежине, по совету сына, выехала навстречу Наталья Демьяновна и все вместе проследовали в Алексеевщину и Козелец.
В Козельце Елизавета прожила у графа Разумовского до конца августа, отъезжая на охоту в Алексеевщину и в другие его поместья.
Как ни велик был дом, но при такой свите ощущалась теснота. Особенно нервничала великая княгиня Екатерина. Даже не могла сдержаться, сказав:
— И зачем нас всех сюда привезли?..
Граф Разумовский ответил с отменной галантностью:
— Ваше сиятельство, когда вы сами станете российской императрицей, вам, возможно, захочется проехать еще дальше. Скажем, до моря Черного.
Екатерина вздрогнула и строго посмотрела на слишком прозорливо графа:
— Но там турки… татары, кто их знает!
— Прикажите их выгнать… не сейчас, а как придет ваше время…
— Замолчите, граф! Что вы себе позволяете?
— Не больше того, что вы себе.
Она видела, что граф не уступит, и в гневе отошла прочь. Что она могла сделать против любимца своей благодетельницы?
Откуда этот неприятный разговор стал известен самой Елизавете — Бог весть. Но она передала сие почти дословно. Без гнева, но с печальной задумчивостью спросила:
— С чего ты это вывел, Алексей Григорьевич?
Он ответил без обиняков:
— Из великих амбиций Екатерины, мнящей себя великой.
— Но ведь кроме наследника Петра Федоровича жива еще и я?.
— Да продлит Бог твои истинно великие дни!
— Верю, верю, Алексеюшка, друг мой нелицемерный, твоей искренности, и все же…
Она залилась слезами, которые набегали у нее внезапно.
Знала ведь, что он сейчас же достанет свой малиновый плат, а сделала вид, что смущена такой отзывчивостью.
— Что-то в Киев меня не больно тянет… У тебя лучше.
— Как можно не ехать, господынюшка! Там истинно царскую встречу готовят. Опять гонец от полковника Танского приезжал, у меня допытывался: когда да когда?
— И что же ты ему ответил?
— Когда государыня отдохнет немного.
— Да месяц уже, кажись?.. Пора!
В последних числах августа двор всей своей армадой двинулся из Козельца к Киеву.
На берегу Днепра, кроме всех иных, встречал Елизавету сам легендарный Кий, верхом на коне. Конечно, обряженный соответствующим образом воспитанник духовной Академии. Он приветствовал Елизавету истинно велеречивой речью, назвал ее своей наследницей и с важностью великой вручил ей все свое достояние.
