Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 1

Наступило тягостное молчание, прерванное наконец мисс Мак-Ивор.

— Мой брат несправедлив,— промолвила она,— так как совершенно не терпит, когда препятствуют порывам его ревностной преданности.

— А разве вы не разделяете его рвения? — спросил Уэверли.

— Я? — ответила Флора. — Бог свидетель, что мое усердие даже превосходит его собственное, если это только возможно. Но я, в отличие от -него, не настолько погрязла в суете военных приготовлений и в бесчисленных мелочных заботах, связанных с нашим предприятием, чтобы потерять из виду великие начала справедливости и истины, на которых оно зиждется, а эти начала могут утвердиться лишь мерами, которые сами по себе честны и справедливы. Играть на ваших теперешних чувствах, мистер Уэверли, и побуждать вас сделать бесповоротный шаг, справедливость и опасность которого вы еще не взвесили, все это, по моему слабому разумению, и нечестно и несправедливо.

— Несравненная Флора,— воскликнул Эдуард, взяв ее за руку, — как нуждаюсь я в таком наставнике!

— Нет,— сказала Флора, тихонько освобождая свою руку, — гораздо лучшего наставника мистер Уэверли всегда найдет в своем сердце, если только пожелает прислушаться к его тихому, но ясному голосу.

— Нет, мисс Мак-Ивор, на это я не смею надеяться. Тысячи роковых потворств собственным желаниям приучили меня подчиняться воображению, а не рассудку. Если бы я только осмелился надеяться, если бы я только мог подумать, что вы согласитесь быть для меня тем любящим, тем снисходительным другом, который укрепил бы меня в борьбе с заблуждениями, направил бы, на верный путь мою жизнь...

— Простите, дорогой сэр, вы так обрадовались избавлению от якобитского вербовщика, что заходите слишком далеко в выражении своей благодарности.

— Нет, Флора, не шутите со мной; вы не можете не видеть моих чувств, которые я почти невольно выдал, а так как я уже нарушил преграду молчания, дайте мне воспользоваться моей дерзостью... или разрешите мне, с вашего согласия, изложить вашему брату...

— Ни за что на свете, мистер Уэверли!

— Как мне понять ваши слова?— воскликнул Эдуард. — Неужели есть какое-либо роковое препятствие, какое-либо предубеждение?..

— Ни того, ни другого, сэр, — ответила Флора,— я только считаю своим долгом заявить вам, что никогда еще не встречала человека, о котором мне могли бы прийти в голову такие мысли.

— Быть может, то, что мы так недавно знакомы... Пусть мисс Мак-Ивор назначит мне срок...

— У меня нет даже и этого извинения. Характер капитана Уэверли настолько открытый... короче говоря, такого свойства, что обмануться в его сильных и слабых сторонах невозможно.

— И за эти-то слабые стороны вы и презираете меня? — промолвил Уэверли.

— Простите меня, мистер Уэверли, и вспомните, что еще полчаса тому назад между нами существовали непреодолимые для меня преграды, поскольку я не представляла себе офицера на службе у Ганноверского дома иначе, как случайным знакомым. Позвольте мне поэтому привести все мысли, возникшие по столь неожиданному поводу, в какой-то порядок. Не пройдет и часа, как я буду в состоянии изложить вам причины моего решения, которые если не обрадуют, то по крайней мере убедят вас. — С этими словами Флора удалилась, предоставив Уэверли размышлять о том, как была принята его попытка объясниться.

Но не успел он решить, можно ли ему вообще рассчитывать на успех или нет, как Фёргюс снова вошел в комнату.

— Итак, a la mort,[126] Уэверли! — воскликнул он.— Пойдемте со мной во двор, и там вы увидите нечто стоящее всех ваших романтических тирад. Сотня ружей, друг мой, и столько же палашей, только что доставленных от добрых друзей, и две-три сотни бравых молодцов, чуть не передравшихся из-за того, кому сини достанутся. Но что я вижу? Настоящий гайлэндец сказал бы, что вас сглазили. Неужели эта глупая девочка так вас расстроила? Не думайте о ней, дорогой Эдуард, самые умные женщины — дуры в том, что касается жизненных вопросов.

— Мой дорогой друг, — ответил Уэверли, — единственное, в чем я могу обвинить вашу сестру, — это то, что она слишком разумна, слишком рассудительна.

— Если это все, то бьюсь об заклад на луидор, что это настроение не продержится у нее и дня. Ни одна женщина не способна сохранить благоразумие дольше этого, и я ручаюсь, если это только доставит вам удовольствие, что Флора завтра будет столь же неразумна, как и всякая другая. Вам надо научиться, дорогой Эдуард, относиться к женщинам en mousquetaire.[127] — С этими словами он схватил Уэверли за руку и потащил его смотреть военные приготовления.

Фёргюс Мак-Ивор был слишком тактичен и деликатен, чтобы вернуться к прерванному разговору. Его голова была настолько набита — или по крайней мере казалась набитой — всякими ружьями, палашами, шапками, фляжками и тартановыми штанами, что Уэверли в течение некоторого времени не мог привлечь его внимание к чему-либо другому.

— Разве вы так скоро выступаете в поход, Фёргюс,— опросил он, — что торопитесь со всеми этими воинственными приготовлениями?

— Как только будет решено, что вы идете со мной, вы узнаете все, иначе эти сведения могут вам только навредить.

— Но неужели вы серьезно думаете подняться с такими ничтожными силами против утвердившейся власти? Это же безумие.

— Laissez faire a Don Antoine.[128] О себе-то я позабочусь. Мы, во всяком случае, не отстанем в любезности от Конана, который за удар всегда отплачивал ударом. Однако не считайте меня настолько шалым, чтобы не воспользоваться благоприятной возможностью. Я спущу собаку только тогда, когда зверь выйдет из логова. Но еще раз, думаете ли вы идти с нами? Если да, то вы узнаете все.

— Ну как я могу это сделать? — сказал Уэверли.— Еще несколько часов тому назад я имел чин в королевской армии, и мое прошение об отставке еще скачет на почтовых к тем, кто мне ее дал! Поступая на службу, я тем самым уже обещался соблюдать верность правительству и признал его законность.

— Необдуманные обещания, — ответил Фёргюс, — не пара стальных наручников. Их можно отбросить, особенно когда их выманили обманом, а отплатили за них оскорблением. Но если вы не хотите принять немедленное решение с честью отомстить вашим обидчикам, поезжайте в Англию, и, едва вы переправитесь через Твид, вы услышите такие вести, которые всколыхнут весь мир. А если сэр Эверард действительно тот доблестный старый рыцарь, каким мне его изобразили некоторые наши честные джентльмены тысяча семьсот пятнадцатого года, он найдет для вас конный полк получше того, которого вы лишились, и уговорит вас служить лучшему делу.

— Ну, а ваша сестра, Фёргюс?

— Изыди, гиперболический бес!— воскликнул со смехом предводитель. — Как можешь ты так донимать этого человека? Неужто он .ни о чем другом не может говорить, как о дамах?

— Прошу вас, отнеситесь к этому серьезно, мой дорогой друг, — сказал Уэверли, — я чувствую, что все счастье моей жизни зависит от ответа, который мисс Мак-Ивор даст мне на то, что я отважился сказать ей нынче утром.

— Вы это говорите вполне серьезно, — сказал Фёргюс, отбросив игривый тон, — или мы все еще витаем в стране романтических фантазий?

— Ну конечно, серьезно. Как можете вы подумать, что я могу шутить подобными вещами?

— Тогда, со всей серьезностью, — ответил его друг, — я этому искренне рад. И я столь высокого мнения о Флоре, что вы единственный человек во всей Англии, о котором я мог бы это сказать. Но не жмите мне так горячо руку. Есть еще ряд вопросов. Скажите, а как отнесется ваша семья к союзу с сестрой высокородного гайлэндского нищего?

— Положение моего дяди, его взгляды и его неизменная снисходительность ко мне — все это дает мне право заверить вас, что родовитость и личные качества — единственное, на что он может обратить внимание в таком союзе. А где я могу найти более совершенное сочетание этих сторон, как не в вашей сестре?

— О, нигде, cela va sans dire,[129] — ответил Фёргюс с улыбкой. — Но ваш батюшка пожелает, верно, использовать свои прерогативы отца и тоже иметь право голоса в этом деле?

— Разумеется. Но он недавно порвал с властями, и поэтому я уверен, что он не будет возражать, тем более что дядя горячо меня поддержит.

— Помешать может и вероисповедание, — заметил Фёргюс, — хоть мы и не фанатические католики.

— Моя бабушка была католичка, и я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь в семье возражал против ее религии. Но не думайте о моих друзьях, дорогой Фёргюс; окажите лучше свое влияние там, где оно может всего более понадобиться для устранения препятствий, — я имею в виду вашу очаровательную сестру.

— Моя очаровательная сестра, — ответил Фёргюс,— подобно своему любящему брату, весьма склонна проявлять свою волю самым решительным образом, и с этим вам придется считаться. Но я похлопочу за вас, и вы всегда сможете со мной посоветоваться. И первое, что я вам скажу: преданность Стюартам — вот та страсть, которая управляет всеми ее действиями. С того момента как она научилась читать по-английски, она была влюблена в память доблестного капитана Уогана, который отказался от службы у узурпатора Кромвеля, вступил под знамена Карла II, провел горсточку всадников из Лондона в горную Шотландию на соединение с Миддлтоном, поднявшим оружие за короля, и наконец пал смертью храбрых, сражаясь за своего государя. Попросите ее показать вам стихи, в которых она воспела его жизнь и судьбу; их очень хвалили, уверяю вас. Но вот что: мне кажется, что Флора несколько минут назад отправилась к водопаду — ступайте ей вслед, ступайте сейчас же! Не давайте гарнизону укрепить свою оборону. Alerte a la muraille![130] Найдите Флору и как можно скорее узнайте ее решение. Да сопутствует вам Купидон! А я тем временем пойду проверю всякие ремни и патронные сумки.