И только одно осталось незыблемым в будущем повелителе России: безукоризненная дрессировка, усугублённая влиянием властного, беспощадно требовательного отца, который порою не брезгал расправляться «собственноручно» с виновными…
Окружающие, даже самые близкие люди, порою дивились: каким спокойным на вид остаётся будущий царь в минуты самых острых переживаний.
Вечной улыбкой и ласковым, словно заискивающим выражением своих красивых «газельих» глаз юный полковник – царь в грядущем – подкупал людей недальновидных, пугал тех, кто умеет под внешней личиной нащупать душу человека.
– Это второй Александр Благословенный![536] Такой же prince-charmeur[537]! – лепетали придворные красавицы, кандидатки на фавориток.
– В тихом омуте черти водятся!
Так можно было резюмировать соображения более дальновидных, наблюдательных людей…
А события шли своим чередом…
Алкоголика-царя не стало. Его грузное, налитое водой и вином тело стало разлагаться чуть ли не сейчас же после кончины… Не помогло и бальзамирование…
Над великой империей воцарился маленький человечек в мундире полковника, с глазами газели, с умом штык-юнкера[538], с душою обывателя.
Пришло время прибыть в Москву, осенить шапкой Мономаха свой проломленный сталью череп, возложить священные бармы Мономаха на плечи, где тесно было даже полковничьим эполетам…
Но после гнёта, испытанного в годы царствования Александра III, народ ещё не предвидел, что наследник будет хуже отца.
Россия ждала чего-то, на что-то надеялась…
Правда, надеялись только широкие тёмные массы, полагавшие, что молодой, кроткий на вид новый царь будет лучше старого.
Сознательные круги, даже военные, знающие близко полковника, только покачивали головами.
По Москве, задолго до прибытия сюда на коронацию царя, ходило крылатое слово:
Смущённые Рока игрой,
Теперь одного мы желаем:
Чтоб царь Николай наш Второй
Нам не был «вторым» Николаем!..
Этого не случилось в полном объёме, но вовсе не по вине нового царя. Насколько он духом, волею и умом оказался мельче своего тёзки, настолько и последующие годы власти этого «Последнего» только в карикатурном виде напоминали крутое царствование прадеда.
Но в одном сходна их судьба: рядом несчастий всенародных отмечено царение того и другого с самых первых дней…
Тёмная смерть Александра I[539]… Декабрьская резня…[540] Казни и расправа с теми, кто считался цветом армии и русского общества в 20-х годах прошлого столетия, – широкая прелюдия к симфонии произвола, разыгранной в России царём-палачом Николаем I и спустя тридцать лет закончившейся крымским позором и самоотравлением…[541]
У Николая II было почти всё то же, но в более мелких размерах, подходящих к его мелкому облику…
Помню Москву в дни «священной коронации»[542]… Первый День, въезд императора в древнюю столицу. Перед этим весь город был тщательно очищен от «подозрительных» людей… Не было почти дома, где не нашлось бы арестованных… Тысячами высылали людей, совершенно безвинных, из Москвы… Все арестные дома были переполнены… Из охотнорядцев была навербована целая дружина, и вместе с тысячной толпой постоянных и временных членов «охраны» потянулась эта дружина вдоль Тверской улицы и дальше, к самой заставе, откуда должен был появиться новый царь…
А впереди этой охраны, заменяющей настоящий народ, протянулись ещё шпалерами войска…
День был чудный, солнце грело… Но никто не смел раскрыть окна на пути царя и царицы…
Николаю внушили, что составлен против него заговор. Сразу постарались создать стену между Россией и её юным, безвольным, недомыслящим царём…
И я видел, как он ехал, бледный, испуганный, между рядами войск… Я слышал эти «громовые клики радости», которые испускали наёмные охранники из своих широких грудей…
Левой рукой держа поводья коня, правой царь-полковник то и дело салютовал народу… А сам старался не глядеть по сторонам, откуда ждал смертельного удара – анархистской бомбы…
Как зачарованный глядел он вперёд, не правя конём, который был выдрессирован, чтобы не пугаться кликов толпы…
В золочёной карете, немного позади, ехали две женщины в парчовых белых платьях: вдовствующая императрица и жена нового царя, «благоверная царица Александра», из немецких принцесс…
Царица-мать, маленькая, стройная, с лицом более моложавым, чем у её невестки, с красными пятнами на щеках, тоже боялась, волновалась, но владела собою и старалась как можно приветливее кланяться народу московскому.
Алиса сидела бледна как смерть, неподвижна и пряма, как изваяние, едва кивая головой в ответ на приветственные клики войска и охранников…
Толпы, стоящие совсем вдали, глядели… и безмолвствовали!.. Всех обидело, что настоящего московского народа не пускают вперёд – приветствовать нового царя…
Вдруг шествие остановилось…
Вдали, где высилась казённая жёлтая громада генерал-губернаторского дворца, началось какое-то смятение… Прозвучали резкие призывы рожков.
Что это? Открытый мятеж? Нападение заговорщиков-революционеров? Почему оттуда?
Совсем помертвел полковник-царь… Но его быстро успокоил подскакавший флигель-адъютант:
– Дым и пламя показались из-под крыши дворца, мимо которого лежит путь царского шествия… Пожарные проскакали, чтобы угасить огонь… Загорелось от соединений электрических проводов… Тревожиться нет никакого основания…
Торжественное шествие снова тронулось вперёд, к Кремлю, где должно совершиться коронование.
– Дурной знак! Не будет счастливо это царствование!.. – словно шелест прокатился по рядам народа от стен Кремля до Триумфальных ворот[543]…
И народ угадал, душою почуял то, что было написано в книге судеб…
Свершилось торжество коронации.
Немку-царицу, Алису Гессенскую, во время этого торжества больше всего беспокоили её… новые башмаки.
Из белой парчи, шитые на самую большую колодку, они всё-таки оказались малы и жали ноги «гессенской мухи» с лапами слона, как злословили по Москве, когда узнали, что царица жаловалась близким на тесную обувь…
Коронование совершалось с ослепительной роскошью чисто византийского церемониала, поражая толпы иностранцев, которые съехались со всех концов мира, желая взглянуть на редкое в наш век зрелище – на апофеоз самодержавия!
Наблюдая московские торжества, – пишет один из очевидцев, американец Энгерсоль, – эти процессии, празднества, парады, всю ослепительную, не то варварскую, не то восточно-римскую роскошь золотых тканей, драгоценных камней, я невольно переносился мыслью к тому, что видел, наблюдая жизнь бедных русских рабочих и крестьян… думал о полуголодных миллионах людей, которые выбиваются из сил в тяжком труде… О тёмных подданных, скорее – рабах, которыми царь распоряжался, не щадя их тела и души…»
Но всё-таки новый повелитель вспомнил и о своём народе, о москвичах, которые всегда считались вернейшими сынами родины, надёжнейшим оплотом самодержавия и династии Романовых, хотя этот род давно потерял последнюю каплю русской крови, восприняв немецкую от членов Готторп-Голштинской фамилии…
Начались «народные празднества»…
Далеко-далеко от остальной части Ходынского поля, на его краю, поставлен был царский павильон. Густые ряды войск темнели перед ним.
А дальше, на открытом поле, где незасыпанные колодцы, плохо прикрытые, зияли, как волчьи ямы, были раскинуты неуклюжие бараки, – навесы, откуда предполагалось раздавать народу «царские подарки»: копеечные кружки, линючие платки, в которых завязано было по куску колбасы, несколько пряников, леденцов и горсть орехов…
Жалкие дары!
Для получения их уже с ночи стали стекаться к Ходынке десятки и сотни тысяч народу…
Поле было оцеплено, и толпы особенно сгрудились у входов, у ворот, ведущих в коридоры, которые потом сыграли роль мясорубок для потока живых тел, хлынувших в проходы за гибельными дарами, за жалкой царской подачкой, чуть подан был роковой знак…
В тесных проходах люди давили друг друга… Волна полуудушенных, избитых людей, с переломанными рёбрами и членами, наконец, выливалась на Ходынское поле… Но сзади напирали новые толпы… Все кидались к баракам, где надеялись получить коронационную памятку… И целыми сотнями валились люди в старые незасыпанные колодцы… Другие сотни падали сверху, давя нижних, ломая им ноги, руки, погребая под собой…
И царь не кинулся туда со своими войсками, не постарался спасти, кого можно… Он быстро уехал, даже не разобравшись хорошенько в том, что происходит там, где больше трёх тысяч трупов было подобрано после этого «царского угощенья» на Ходынском поле…
