— Что такое с вами, дядюшка Камил? Что вы хотите сказать? Вы без сомнения хотите что-то рассказать мне, есть что-то у вас на уме. Вы мучаете меня этим колебанием. Это Хамида?!… Клянусь Аллахом, это Хамида!… Говорите же. Не терзайте меня своим молчанием. Выкладывайте всё, что у вас там сразу.
Дядюшка Камил проглотил слюну и почти неслышно произнёс:
— Её нет! Её больше нет здесь, она исчезла. Никто ничего о ней не знает.
Аббас слушал его в замешательстве и панике. Слова одно за другим отпечатывались в его мозгу, однако сознание его как будто было покрыто тучами и пылью, он словно перенёсся внезапно в какой-то лихорадочный мир. Дрожащим голосом он сказал:
— Я ничего не понимаю. Что вы сказали? Её больше здесь нет, она пропала?! Что это значит?!
Дядюшка Камил скорбно сказал:
— Крепись, Аббас. Аллаху известно, насколько мне грустно это говорить. Я сожалею. С самого начала я переживал за тебя, однако поделать ничего нельзя. Хамида пропала, о ней никто ничего не знает. Однажды она вышла из дома как обычно после полудня, но больше не вернулась. Все её разыскивали там, где она могла быть, но безрезультатно. Мы даже дошли до полицейского участка в Гамалийе и искали её в больнице Каср Аль-Айни, но не нашли ни единого следа её.
На лице Аббаса появилось задумчивое выражение. На какое-то время он оставался молчалив и неподвижен, даже не моргал. Пути дальше нет, бежать некуда. Разве сердце не предупреждало его о надвигающейся катастрофе? Да, и вот оно — подтверждение. Как же странно… Что говорит его собеседник?… Хамида пропала?… Разве может человек пропасть словно иголка в стоге сена или монета?.. Если бы он сказал, что она умерла или вышла замуж, он бы смог тогда найти предел или конец своей агонии, ведь в любом случае, отчаяние легче подозрений, смятения и страданий. Только вот что ему делать сейчас?! Даже отчаяние стало для него несбыточным благом. Внезапно он вышел из оцепенения и почувствовал возбуждение и затрясся. Глядя покрасневшими глазами на дядюшку Камила, закричал:
— Хамида пропала!… А что вы сделали?… Дошли до полицейского участка в Гамалийе и искали в больнице Каср Аль-Айни?… Да вознаградится вам за это всяческим добром! А ещё что?… Вы вернулись к своим делам, будто ничего и не произошло?!…О милость Божья!… Всё кончено, и вы вернулись в свою лавку, а её мать снова стучит в двери к невестам. Покончено с Хамидой, и со мной тоже покончено. Что вы скажете? Расскажите мне всё о том, что знаете! Что вы знаете о её исчезновении?… Как она пропала? И когда это случилось?!
Дядюшку Камила охватило сильное беспокойство из-за неожиданной горячности и гнева его друга. Он грустно сказал:
— С её пропажи прошло уже около двух месяцев, сынок. Это было ужасное событие, потрясшее наши сердца. Одному Аллаху известно, сколько усилий мы потратили на её поиски и розыски, но всё было напрасно!
Аббас ударил рукой об руку, к лицу его прилила кровь, а глаза ещё больше выступили из орбит. Словно обращаясь сам к себе, он произнёс:
— Около двух месяцев!… Боже мой… Это было так давно. Нет надежды теперь найти её. Она умерла?… Утонула?… Похищена?…. Как я могу знать?…. Скажите же мне, что говорят об этом люди?
С жалостью поглядев на него, дядюшка Камил сказал:
— Многое предполагали, и наконец предложили версию, что она стала жертвой несчастного случая. Сейчас о ней никто ничего не говорит…
Громко вздохнув, юноша воскликнул:
— Конечно… Конечно. Она не является дочерью кого-либо из вас, ни чьей-либо родственницей, даже её мать не настоящая мать ей. Интересно, что же с ней случилось?… За эти два месяца я был счастливейшим из людей от мечтаний. Видели ли вы, как человек мечтает о счастье, а за углом притаилась беда, которая подкарауливает его, насмехаясь и глумясь над ним? Она искривляет его путь своими грубыми руками! Возможно, пока я наслаждался вечерними посиделками в кафе, её дробили на части колёса поезда или барахталась на дне Нила… Два месяца, Хамида!… Нет силы и могущества ни у кого, кроме как у Аллаха.
Он поднялся, и стуча ногами по полу, негодующе сказал:
— Да сохранит вас Аллах. До свидания.
Собеседник нетерпеливо спросил:
— Что ты намерен делать?
Аббас вяло ответил:
— Встречусь с её матерью…
Медленно и неповоротливо двигаясь к двери лавки, он вспомнил, что пришёл сюда, чуть ли не паря в небесах и ликуя, а теперь он уходит разбитый, с подрезанными крыльями. Он кусал губы, а ноги как будто пригвоздило к полу, отчаяние его достигло пика. Он повернулся к своему другу и увидел, что тот смотрит на него глазами, ослеплёнными слезами. Забыв о своей беде, он невольно бросился на грудь его в отчаянии, и оба они зарыдали навзрыд словно дети…
Неужели у него не возникало сомнений об истине её исчезновения? Не охватывало ли его смущение и подозрение, которые испытывают все влюблённые в подобном состоянии? Правда состояла в том, что когда призрак сомнения появлялся в его голове, он не обращал на него внимания, и тот рассеивался. По своей природе он был склонен к доверию, и щедро наделён хорошим мнением о других. Сердце его было добрым, а сам он из той немногочисленной породы людей, что по натуре стремятся оправдать других и предпочесть самые слабые объяснения самым ужасным деяниям. Любовь нисколько не изменила — этого его качества, напротив, скорее ещё больше упрочила и усилила его. Нашёптывания ревности и бормотания подозрений не смогли заставить его уши прислушаться к себе. Он слишком любил Хамиду, а его добрая натура давала ему своё благословение — уверенность. Ко всему этому он ещё и верил в то, что она была самой совершенной девушкой на земле, где совершенства он встречал так редко. И потому у него не возникало сомнений на её, или скорее, тень сомнений, что посетила его, не нашла в его сердце раздолья для бесчинств.
В тот же день он отправился на встречу с её матерью, однако и та не поведала ему ничего нового, лишь повторив дрожащим от всхлипываний голосом то, что рассказал ему дядюшка Камил. Она уверяла, что девушка не переставая вспоминала его и терпеливо ждала его возвращения. Её враньё лишь усилило его печаль, и он оставил её в том же состоянии, в каком и пришёл к ней — с разбитым сердцем, спутанными мыслями и душевными терзаниями. Отяжелевшие ноги понесли его прочь из переулка. Наступили сумерки — тот час, когда в прежние времена он по привычке видел, как его любимая выходит на ежедневную прогулку. Он бродил по улице в замешательстве, не видя, что творится вокруг. Хамида представала перед ним, завёрнутая в свою чёрную накидку с большими прекрасными и такими любимыми глазами. В сердце его промелькнуло воспоминание их прощальной встречи на лестничной площадке; он глубоко вздохнул и с грустью и унынием выдохнул. Где же она сейчас?….Что делает?… И что сделал с ней Господь?… Живёт ли она ещё на этом свете или покоится в могиле для нищих?… О боже… Как же сердце его окаменело за это время, что не предугадало подозрений? Почему на него не повеял предупреждающий ветерок?!… Как он мог полагаться на уверенность в мечтаниях и удовольствие от желаний? Он погрузился в работу, не ведая, что несёт ему завтрашний день!
Толпа заставила его очнуться от оцепенения и обратить внимание на улицу: то была Муски — её любимая улица со своим населением и магазинами. Всё здесь осталось как и прежде, кроме неё — она исчезла, словно её никогда не было на свете. Желание заплакать терзало его, но на этот раз он не поддался ему: плач на груди дядюшки Камила успокоил его, сняв нервное напряжение. Глубокая тихая печаль оставила его, и теперь следовало спросить себя, что же делать дальше — обойти полицейский участок и больницу Каср Аль-Айни?…. Однако какая будет от этого польза? Или кружить по улицам Каира, зовя её по имени? Или стучать в каждую дверь? О боже, до чего же он беспомощен! Так что, ему возвращаться в Телль Аль-Кабир, постаравшись забыть обо всём происшедшем? Но для чего возвращаться? К чему ему упорно принуждать себя к жизни на чужбине? К чему ему надрываться и работать, копить деньги? Жизнь без Хамиды была тяжким и бесполезным бременем. Все чувства в его сердце потухли, оставив ему лишь вялое безразличие, утомление и убийственное разочарование. В таком состоянии изнурённости жизнь казалась унылым пространством, окружённым ужасной стеной отчаяния. Его натура не знала в жизни ничего, что находилась по ту сторону. Искренне соблюдающий извечные законы жизни, он находил в любви смысл и вечность жизни. А потеряв любовь, он утратил и узы, связывающие его с жизнью. Он валился с ног, весь трясясь, словно блуждающая в пространстве песчинка. И если бы сама жизнь не заглатывала эти спазмы боли, изощряясь в подстрекательстве своих сыновей ещё больше цепляться за неё даже в самые мрачные моменты, он бы покончил с собой. Растерянный, он бесцельно продолжал свой путь. И в этот самый момент ощутил, что цель его потеряна навсегда, хотя он по-прежнему цеплялся за вервь жизни, которая удерживала его в сознании. Тут он заметил заводских девушек, которые возвращались с работы, и невольно направился в их сторону, преградив им путь. Они удивлённо остановились и без труда вспомнили его. Он без всяких колебаний сказал им:
