Рискуя навлечь на себя гнев отца, Эмили и Наташа Мерридит приехали в Лондон на свадьбу брата. Отсутствие лорда Кингскорта объяснили удачным совпадением. На то же самое утро назначили коронацию королевы Виктории, и все члены палаты лордов обязаны были присутствовать на церемонии. Родители Лоры отнеслись к этому с пониманием. Они даже гордились. Лорин отец неустанно упоминал: «Вы же понимаете, графа задержали дела».
Джон Маркхэм оказался щедрым благодетелем На свадьбу он подарил молодым договор аренды дома на Тайт-стрит в фешенебельном районе Челси на пять с половиной лет. У его любимой единственной дочери и ее мужа должно быть только лучшее. За все время, что новобрачные пробыли в Лондоне, им не потребовался ни дом на восемнадцать комнат в Челси, ни флигель для экипажей, но мистер Маркхэм отмахивался: дело не в этом. Рано или поздно им понадобится дом — и он у них будет.
Два года виконт с женой провели в заграничных путешествиях: Париж, Рим, Греция, Флоренция, потом Турция, Египет, — и всюду, куда приезжали, собирали безделушки и произведения искусства. Венеция стала им домом вдали от дома, они прожили студеную зиму 1839 года в палаццо Гритти; в декабре того же года там родился их первый сын. Их навещали лондонские друзья. Они ездили на море в Амальфи и на озера на севере Италии. Леди Кингскорт разбиралась в живописи, скульптуре, литературе, обладала тонким вкусом и коммерческим чутьем. Содержание, которое положили ей родители, составляло одиннадцать тысяч гиней в год. Она покупала множество книг.
Они побывали в Марокко, Танжере, Константинополе, снова в Афинах, провели лето в Биаррице. Исчерпав пункты маршрута, вернулись в Лондон и въехали в свой просторный и комфортабельный дом. Его тотчас же начали переделывать под вкусы ее светлости: тончайшие модные обои, позолоченная лепнина. Развесили картины, расставили статуэтки, купили во Фьезоле фреску эпохи Возрождения; некоторое время она украшала собой потолок супружеской спальни, но потом ее переправили в кабинет. (От вида скалящихся чертей и корчащихся грешников у мужа ее светлости усилились ночные кошмары.) Вскоре наняли полк прислуги — ухаживать за Мерридитами и их сокровищами. В дом наведывались специалисты из Национальной галереи, делали зарисовки. Хранитель картинной галереи королевы написал статью о коллекции. Лора начала давать свои знаменитые вечера.
По средам у них собирались толпы поэтов, эссеистов, прозаиков, литературных критиков. Как правило, все они приходили поздно и очень голодными, толкались у стола с закусками, как гну на водопое. Охотнее всего говорили не об искусстве и не о таинственных озерах, а о деньгах (или их отсутствии). Список гостей представлял собой перекличку лондонских знаменитостей. Приглашение к Мерриди-там означало, что получатель его добился признания. Здесь бывали писатель и критик Д. Г. Льюис из «Журнала Фрейзера», Томас Карлейль, журналист Мейхью, Теннисон, драматург Бусико, издатель Ньюби; даже знаменитый мистер Диккенс, объект всеобщей зависти, с убийственно унылым видом сиживал тут в уголке и, когда думал, что никто не видит, грыз ногти. В журнале «Панч» опубликовали карикатуру: два литератора в тюрбанах и смокингах колют друг друга окровавленными перьями. Подпись говорила многое о скупом внимании Лоры: «Клянусь Юпитером или Аллахом, прислали только одно приглашение на вечер к леди Кингскорт! Тут и выпускник Итона поведет себя как афганец».
Лора купила оригинал, велела наклеить его на картон и вставить в рамку. Повесила у зеркала в нижней гостевой уборной: такое место, тщательно выбранное, имело несколько достоинств. Большинство посетителей видели карикатуру как минимум один раз за вечер — и понимали, что хозяйке, свет-смой даме, нет дела до славы, иначе ома повести бы эту картинку в гостиной или прихожей. Но там висели рисунки виконта Коннемары Виконтесса увела себя подать.
Некоторое время они наслаждались тихим счастьем, повседневными радостями, которые нечасто подвергали сомнению. Сын их был красивым ребеи ком, румяным и крепким — из тех детей, при виде которых полицейские останавливаются и воркуют над коляской, точно престарелые монашки. Однако вскоре после того, как молодая семья вернулась из Италии в Лондон, с Дэвидом Мерридитом начало твориться неладное.
Дни его пронизали тревога, волнение и беспокойство, знакомые ему с детства. После женитьбы на Лоре Маркхэм они прошли, но отчего-то вернулись из-за самого положения женатого человека. Он все чаще раздражался, досадовал на свою жизнь. Заметно убавил в весе. Бессонница, терзавшая его в отрочестве, усилилась. Чем больше другие хвалили его завидную жизнь, тем сильнее виконта одолевало смутное недовольство.
Причиной тому была отчасти скука, полное отсутствие цели. Праздная барская жизнь была не по нем: он чувствовал себя бесполезным и, пожалуй, неблагодарным, и от этой неблагодарности острее переживал бесполезность. Дни его были лишены сколь-нибудь важных дел. Он наполнял их планами по улучшению себя: прочитать всего Плиния в хронологическом порядке, выучить древнегреческий или найти хоть какое-то времяпрепровождение — например, помогать бедным. Он посещал лазареты, входил в благотворительные комитеты, писал письма редакторам газет. Но от комитетов не было проку, как и от бесконечных однообразных писем. Составление планов занимало почти все его время: на то, чтобы их выполнять, времени не оставалось. Его дневники тех лет пестрят бесчисленными началами: долгие прогулки в парке, недочитанные книги, заброшенные прожекты, невоплощенные чертежи. Дни, в которые убиваешь время. Наверное, потому что ждешь, когда же наступит будущее.
Жена его была хорошая женщина: красивая, добрая, она умела радоваться, и он часто черпал в этом вдохновение. Она старалась по возможности радоваться, если была такая возможность, и Мерридита, чье детство радостным не назовешь, это очень привлекало. Дом их был изыскан, сын весел и здоров. Жизнь Дэвида Кингскорта из Карны была аккуратна, точно разложенный на кровати мундир, но часто брак представлялся ему маскарадом. Разговаривали они теперь гораздо реже и только о сыне. Отец мальчика сделался вздорен и запальчив больше прежнего. Ему не нравилось то, каким он стал: теперь он исправлял ошибки в речи слуг, пререкался с официантами и гостями. Стал яростно отстаивать взгляды, которые никогда не разделял. Вскоре без ссоры не обходился ни один вечер.
Супруги порвали кое с кем из давних друзей. Доктор посоветовал Мерридиту бросить пить, и некоторое время он следовал этой рекомендации.
Пары, составлявшие их ближний круг, были молодыми родителями, помешанными на детях. Они упивались своими обязанностями так же радостно и самозабвенно, как Лора занималась Джонатаном — и как им не занимался Мерридит. За ужином и в оперной ложе он с улыбкой выслушивал рассказы о гениальных младенцах, об их завидном аппетите и крепком стуле, но в глубине душе желал оказаться где угодно, только не здесь. И не из высокомерия — скорее, он чувствовал, что потерпел неудачу Как прекрасно быть таким увлеченным отцом, допьяна упиваться вином родительской любви. Рассуждать о содержимом пеленок своего отпрыска, точно римский прорицатель, читающий заклинание Он любил сына, но не настолько: на такое он неспособен. Порой, как ни стыдно в этом признаваться, отцовство казалось ему бременем. Разговоры нянек, разносящиеся по его красивому дому, досадно мешали его планам.
Теперь ему казалось, что они с Лорой — актеры в пьесе, написанной кем-то другим. Реплики их были учтивы, манерны и сдержанны. Какой-нибудь критик написал бы о них восторженный отзыв. Лора произносила свой текст, он свой, оба редко выходили из роли или ошибались в репликах. Но на брак это не походило. Скорее, на жизнь в декорациях, и оставалось только гадать, есть ли публика по ту сторону рампы, а если нет, то для кого тогда весь этот спектакль.
Литературные вечера продолжались, но Мерридиту они сделались невыносимы, и в конце концов он потребовал их прекратить. Яростное Лорино сопротивление изумило его. Он волен выбирать, присутствовать или нет, но вечера ни в коем случае не прекратятся: он не имеет права требовать этого. Она не бездушная вещь, которая скрашивает его существование. Он ей муж, а не хозяин.
