Георг Эберс - Невеста Нила

Ознакомительная версия.

— Я отослал его в Константинополь, чтобы сделать из редкого камня убор, достойный тебя…

Но вдруг он остановился, с досадой топнул ногой и, взглянув девушке прямо в глаза, воскликнул:

— Нет, не верь мне! Это ложь! С самого детства я был правдив. Но при одном воспоминании о том проклятом дне злой демон вводит меня в соблазн. Несчастный изумруд действительно отправлен мной в Византию, но я предназначил его не тебе, а другой прелестной женщине с голубиной душой, которая любила Ориона. Она была для меня всегда лишь красивой игрушкой, хотя мне казалось порой… Бедное создание!… Только полюбив тебя, понял я все величие и святость этого чувства. Вот теперь я сказал истинную правду!

— Я верю тебе. Забудем мрачное прошлое и станем всецело доверять друг другу! — с жаром воскликнула Паула.

Катерина не совсем поняла смысл этих слов, но продолжал подслушивать дальше.

— И ты не ошибешься во мне, — отвечал Орион взволнованным голосом. — Сегодня я покидаю тебя с облегченным сердцем, несмотря на свое горе. У меня впереди рисуется светлое будущее. О Паула, как многим я тебе обязан! Когда мы увидимся снова, встретишь ли ты меня так же ласково, как тогда, во время прогулки на лодке?

— Конечно. Теперь я узнала тебя гораздо лучше.

И она грациозным жестом протянула ему руку. Юноша страстно прижал ее к губам, прыгнул в седло и быстро выехал из ворот. Конюх следовал за ним на своей лошади.

— Катерина, дитя мое, Катерина! — раздался неприятный голос Сусанны.

Ее дочь вздрогнула от испуга и, приглаживая спутанные волосы, бросила злобный взгляд на дамаскинку. Она была любима Орионом и притворялась перед Катериной! Какое лицемерие! Молодая девушка вне себя от бешенства сжала крошечный кулачок, увидав, что Паула провожает своего возлюбленного сияющим, счастливым взглядом.

Когда юноша скрылся из глаз, дочь Фомы повернула к крыльцу. Ее душа была переполнена блаженством. Она чувствовала, будто бы у нее выросли крылья, и весь мир ликует вокруг. Между тем несчастная Катерина получила от матери строгий выговор за беспорядок своей одежды. На первом же слове она зарыдала и, сославшись на жестокую головную боль, отказалась наотрез встретить патриарха с букетом цветов. Сусанна не могла на этот раз переломить упрямства дочери.

Вечером Орион поехал к правителю Египта Амру. Он мчался через понтонный мост на своем лучшем коне. Два года назад на том месте, где мусульманская резиденция Фостат примыкала теперь к старинному форту Вавилон, расстилались только поля и сады. Новое поселение возникло очень быстро, как будто выросло из земли. Дома вытягивались стройной линией вдоль улиц и вокруг площадей; в гавани красовались корабли и лодки; на рынке шла оживленная торговля, а в центре нового городка строилась мечеть с огромным двором, окруженным двойной колоннадой. Эта местность едва напоминала Египет. Можно было подумать, что какой-нибудь волшебник перенес часть Медины из Аравии на берег Нила.

Люди, животные, дома и лавки носили чужеземный отпечаток; и если Орион встречал здесь своего соотечественника, то, как правило, в лице работника или счетовода на службе у арабов, которые так скоро обжились в недавно завоеванной стране. До отъезда юноши в Константинополь на том месте, где теперь возвышался красивый дом Амру, напротив недостроенной мечети, стояла пальмовая роща, принадлежавшая Георгию. Где сновали тысячи мусульман с чалмами на головах, в своих национальных одеждах, частью пешком, частью на богато разукрашенных конях, и где длинные вереницы верблюдов свозили на стройку каменные плиты, прежде встречалась только скрипучая запряженная волами арба, всадник на осле или на неоседланной лошади, а иногда отряд буйных греческих воинов. Вместо языка его предков или греческих завоевателей Ориону слышалась теперь повсюду резкая гортанная речь сынов пустыни. Если бы при нем не было собственного невольника, то сын мукаукаса не знал бы, как объясниться с людьми в своем отечестве. У дома Амру конторщик-египтянин сообщил, что его господин уехал на охоту и ожидает гостя в своей загородной резиденции. Это красивое здание, выстроенное на известковой возвышенности за фортом Вавилон и Фостатом, служило первоначально жилищем для префектов императора. Амру перевез сюда своих жен, детей и любимых коней. Здесь он чувствовал себя привольнее, чем в городском доме, где были расположены также и присутственные места, тем более что строящаяся мечеть заграждала вид на реку, тогда как загородный замок стоял на открытой местности.

Когда Орион подъехал к нему, солнце стояло уже очень низко, а правитель еще не вернулся с охоты, и привратник советовал юноше обождать своего господина.

Сын мукаукаса пользовался большим почетом даже в Византии; небрежный прием со стороны наместника халифа задел его гордость. Кровь бросилась ему в лицо, однако он счел за лучшее покориться и подавить свое негодование. Мысль о том, что одно слово Амру может поставить его наряду с высшими сановниками государства, невольно искушала юношу, но он постарался отогнать ее и молча последовал за провожатым на террасу, защищенную от солнца сетью виноградной листвы.

Орион сел на мраморную скамью у перил и стал рассеянно смотреть вдаль, на знакомые окрестности. Он часто бывал здесь ребенком и в первые годы молодости. Эта красивая картина развертывалась перед ним сотни раз, но теперь она особенно сильно подействовала на воображение юноши. «Существует ли на свете более изобильная и плодородная страна, чем мое отечество? — спрашивал он себя. — Где найдется река, равная многоводному Нилу? Недаром воспет он греческими поэтами! Сам великий Цезарь так пленился красой Нила и так желал открыть его источники, что был готов уступить за это свое господство над целым миром. А эти обширные поля? От их плодородия зависело благосостояние или нищета могущественнейших городов на земном шаре. Даже царственный Рим и Константинополь опасались голода в неурожайные годы в Египте. Где найти такое прилежное земледельческое население и такую ученость в привилегированном классе? Гигантские сфинксы и пирамиды по ту сторону Нила, за разоренным родимым Мемфисом, у подножия Ливийских гор, представляют древнейшие памятники человеческою творчества».

Орион был внуком тех, кто создал эти бессмертные произведения; может быть, в нем текла кровь фараонов, погребенных в исполинских мавзолеях. Потомки их покорили полмира и собирали с него богатую дань. Сын мукаукаса чувствовал себя польщенным, когда в Византии хвалили его чистое греческое произношение и воспитание на эллинский лад, но теперь он сознавал, что не может гордиться ничем, кроме своей национальности.

Глубоко дыша, Орион смотрел на запад. Заходящее солнце как будто хотело еще разукрасить его родную страну, обливая янтарным блеском поля, реку и пальмовую рощу, городские крыши и даже голые утесы и пирамиды. Уступы известковых скал просвечивали, точно ледяные глыбы, а пылающий солнечный диск как будто медленно таял, скрываясь за их гребнем. Его косые лучи, развертываясь гигантским веером по небу, казалось, соединяли родимую долину миллионами золотых нитей с безоблачным небом — обителью божества, которое одарило Египет щедрее всех других стран.

Освободить от иноземного ига этот благословенный уголок земли и свой народ, возвратить ему прежнее могущество и величие, ниспровергнуть полумесяц и заменить его крестом, изгнать мусульман и покорить себе Восток, по примеру великого Сезостриса [62], — вот подвиг, достойный внука Менаса, сына великого и справедливого мукаукаса Георгия! Воображение юноши рисовало Паулу, которая, как вторая Зенобия [63], поддержит его на трудном поприще, готовая ко всему великому.

Поглощенный заманчивыми мечтами о будущем, он давно уже отвернулся от панорамы Нильской долины и опустил глаза. Неожиданно его размышления были нарушены звуком человеческих голосов; он взглянул вниз с высокой террасы и увидел около двадцати египетских рабочих. Эти свободные люди, не знавшие рабства, шли теперь на работу против воли, с тупой покорностью и не думая ни о каком сопротивлении, хотя вся власть над их страной сосредоточивалась в руках одного араба. Такое зрелище подействовало на взволнованную душу Ориона, как проливной дождь на пылающий костер, как град на молодые всходы. Его глаза, только что горевшие воодушевлением, презрительно обратились на жалких рабов, которые являлись, однако, его соплеменниками. Губы юноши сложились в презрительную улыбку, потому что он не считал достойной своего гнева эту толпу порабощенного народа, который был когда-то великим. Ему невольно приходили на ум недавние исторические события, красноречиво доказавшие постыдную трусость и малодушие египтян. Как теперь один Амру, так прежде три греческих префекта управляли несчастной страной. Египетские крестьяне отличались удивительной покорностью. В Александрии и Мемфисе его соотечественники спокойно переносили чужеземное иго и смиренно уступали дорогу грекам, пока завоеватели не касались религиозных верований.

Ознакомительная версия.