в глазах.
Демарх усмехнулся:
— Нет... Наша родина здесь. Нам в Египте хорошо: климат мягкий, земля жирная, палку воткни — так она сразу зацветет, ни удобрять, ни поливать не надо. Купцы с севера товары к нам охотно везут, потому что у нас без обмана, не как на варварском рынке... Кстати, вы вино где собираетесь продавать? А то я могу купить оптом.
Геродот пожал плечами:
— Нет смысла таскать амфоры с собой по всему Египту. Для меня главное получить запись в подорожной, что товар продан. Могу и тебе... Вино паросское, процеженное, но не проваренное... Возьмешь по двадцать драхм за метрет [40]? Оно в Афинах не меньше стоит, так я ведь еще за доставку должен добавить.
— Скинь три обола с метрета, — попросил демарх.
Геродот равнодушно махнул рукой. Харисий закатил таза в недоумении, но перечить не стал, не его это дело.
— Тогда по рукам! — довольно заявил Амфилит.
Он хлопнул ладонями по коленям:
— Ну, что... Обед? О делах мы вроде бы поговорили. Так я вам теперь про здешнюю жизнь все подробно расскажу... Заодно угощу пивом из пальмового сока.
Вскоре ойкеты внесли несколько трапедз. Проголодавшиеся гости с удовольствием принялись за закуски.
Перед уходом Харисий обратился к Геродоту:
— В конце египетского месяца Атир [41] я приплыву в Навкратис за тканями. По афинскому календарю как раз начнется пианепсион... До конца морской навигации останется всего ничего. Так что ты должен к этому времени вернуться... А в середине пианепсиона уйду в море, извини, дольше ждать не буду.
Друзья на прощанье обнялись...
Геродот взял себе за правило: перед сном при свете лампы записывать то, что увидел или услышал за день.
Поэтому вечером он удобно расположился на канапелоне скрестив ноги.
Сам свиток подсунул под одно колено, а размотанный край папируса положил на другое, будто заправский египетский писец. Миска с тушью стояла на придвинутой к кушетке трапедзе.
Начал сосредоточенно писать: «...Религиозные же обряды египтяне вообще строго соблюдают, а в особенности следующие. Хотя Египет граничит с Ливией, в нем не особенно много зверей. Но все животные, которые там есть, как домашние, так и дикие, считаются священными. Если бы я пожелал рассказать, почему их считают священными, мне пришлось бы коснуться религиозных представлений [египтян], чего я по возможности стараюсь избегать. А то. что я упомянул об этом мимоходом, я сказал лишь поневоле. Обычаи же, связанные с [почитанием] животных, вот какие. Для ухода за животными каждой породы назначены из египтян особые служители — мужчины и женщины, и эти должности переходят по наследству от отца к сыну. Каждый житель города выказывает свое благоговение перед священным животным следующим образом. После молитвы богу, которому посвящено данное животное, они стригут своим детям всю голову, половину или только треть головы, и затем взвешивают волосы на серебро. Сколько веса серебра потянут волосы, столько они отдают служительнице, а та за это нарезает рыбы в пищу животным. Таков способ питания этих животных. Если кто-нибудь умышленно убьет какое-нибудь из этих животных, того карают смертью; если же — неумышленно, то платит пеню, установленную жрецами. А кто убьет ибиса или ястреба, должен во всяком случае умереть...»
5
Болота Ах-бид пахли тиной и сыростью.
Геродот медленно поворачивал руль, направляя нуггар в просвет между островками. С высоких стеблей папируса свисали изумрудные с проседью мохнатые шапки. Стена зелени поднималась выше человеческого роста.
Длинный рей мачты смотрел в небо почти вертикально. В береговых зарослях ветер не ощущался, поэтому парус эллины свернули. Двое гребли веслами, третий шестом промерял глубину протоки.
Пелаты Амфилита большей частью молчали. За главного был некрасивый парень с клочковатой бородой и изрытым оспой лицом. По имени они друг друга почему-то не называли, зато у каждого имелась кличка. Рябой сказался «Паном». Хромой отвечал на прозвище «Гефест», а к эллину со шрамом на лбу товарищи обращались: «Арес».
В прогалине показалась камышовая лодка. Стоявший на коленях египтянин лишь мельком глянул на нуггар. Заметив среди водорослей рыбину, он резко ударил в воду острогой с двумя костяными наконечниками.
За поворотом обнаружился дощаник. Рыбак протянул леску для верности под согнутой ногой. Дубинку положил толстым концом на бортик, пусть будет наготове.
Несколько голых египтян ждали команды артельного старосты, чтобы вытянуть сеть за веревки на берег. Сам староста шарил глазами по зарослям камыша, где запросто мог притаиться крокодил.
Пара рыбаков волокла за жабры огромного нильского окуня, оставляя за собой чистый след в болотной ряске. Серебристая чешуя чудища поблескивала голубоватым отливом. Опустив добычу на песок, крестьяне в изнеможении повалились рядом.
За болотом снова открылась спокойная гладь реки. Египтяне с двух лодок расправляли бредень из пальмового волокна, внимательно наблюдая за поплавками. Священные лепидоты и угри безнаказанно шастали между корневищами растений.
Геродота не удивило такое количество рыбачьих лодок. Наступило время половодья — ахет. Вода прибывала, а вместе с ней прибывала всякая речная живность.
Первую остановку путники сделали в Саисе на правом берегу Больбитского русла. Река показалась Геродоту странно прямой, будто это и не Нил вовсе, а рукотворный канал.
Да и ровная береговая линия походила больше на отвал чем на естественный рельеф местности. Болотистые заросли поймы сменились бурыми глиняными холмами, песчаными лощинами и рощицами финиковых пальм.
Но разлив добрался и сюда, с каждым днем подступая все ближе к окраине города. В затопленных паводком оврагах оголтело квакали лягушки. Стада коз и овец топтались у самой кромки воды.
Саис славился тканями.
