В конце концов он бросил это занятие. Аполлон протер лицо ангела рукавом, повыгонял пауков, обосновавшихся в бронзовых завитках волос, и с болящим сердцем удалился прочь — в непогоду.
Капли дождя стучали ему в ссутулившуюся спину...
... Потом опять был дождь. Ветер швырял его струи Аполлону в лицо. Была какая-то стена с облетевшей штукатуркой и покрытым плесенью фундаментом. Аполлон, обессиленный от ночных блужданий, сидел на мокрой земле, прислонившись спиной к этой стене, а в двух саженях от него стоял косматый бродячий пес. У этого черного пса были лютые глаза дьявола. От пристального взгляда пса у Аполлона замерзало сердце. Наверное, этот пес был голоден и ждал, пока Аполлон не умрет, — чтобы погрызть ему лицо... Эта мысль скорее позабавила Аполлона, чем испугала: зачем была вся жизнь, зачем был труд на прекрасной ниве литературы, зачем была любовь?.. Все разрушается в одночасье, не оставляя следа... И пес с глазами дьявола грызет тебе лицо...
Нащупав под рукой камень, Аполлон поднял его. Огляделся. Косматого пса с дьявольскими глазами не было и в помине. А был ли он вообще? Не пригрезился ли?..
Мысленным взором Аполлон ушел в себя, а может, вознесся в заоблачную высь. Было вокруг черное небо, усыпанное мириадами звезд, а далеко внизу — бледное пятнышко... может, чья-то душа, может, след Господа на грешной земле, может, град Петербург... Звезды мерцали, подмигивали — не иначе на миг-другой их затмевали от глаз Аполлона златотканые крылья ангелов... ангелов... ангелов...
... А потом вдруг пришло тепло. Оно было, как поцелуй. Да нет же! Тепло это и было — поцелуй...
«О, Милодора!...»
Да, это были ее губы. Он узнал их. Как он мог их не узнать!
«Мы снова вместе!...»
Кто это сказал: он или она?
Аполлон не верил своему счастью — это был поцелуй Милодоры, полный жизни, любви, страсти... Голова пошла кругом. Шелковистые крылья ангелов нежно касались его лица. Аполлон застонал от счастья и неги, так внезапно обрушившихся на него. Он сейчас грезил об одном: чтобы этот поцелуй — поцелуй ангела — не прекращался как можно дольше. И поцелуй длился, длился... Аполлон жадно вдыхал нежный аромат юности... Неужели все, что произошло с ним, с Милодорой, был только страшный сон? И сейчас наступает пробуждение — как отдохновение сердцу и покой измученной душе? Тепло, которое отняла мертвая бронза, возвращалось к Аполлону через уста.
Он открыл глаза...
И увидел того ангела. Но девушка-ангел была не из бронзы, и лицо ее не было затянуто паутиной, и не гнездились пауки в живых локонах волос. И была это скорее девочка, чем девушка, а вместо скорбного выражения — тихая ясная улыбка... Девочка прижимала к его губам теплую чашку с каким-то ароматным напитком.
— Пейте. Пейте же.
Он узнал ее. Это была Настя, дочка сапожника Захара. Аполлон почему-то давно не видел ее.
— Настя? Ты поцеловала меня?..
— Вам почудилось, — девочка, однако, смутилась и сильнее прижала край чашки к губам Аполлона. — Пейте...
Он невольно сделал глоток; сладковатый теплый напиток, пробежавший по пищеводу, совершенно вернул Аполлона к действительности. Аполлон недоуменно огляделся; он лежал на жестком ложе среди каких-то тряпок; над ним низко нависали пыльные каменные своды, чуть в стороне были видны крупноблочные арочные перекрытия.
— Где я?
— У меня... у нас, — успокоила Настя. — Не волнуйтесь. Теперь все будет хорошо.
Да, Аполлон узнал это подвальное помещение. Он уже бывал здесь раза два-три, — когда Настя болела и он навещал ее.
— А как я сюда попал?
— Еще пейте. Это отвар из трав... — девочка заставляла Аполлона пить, и он подчинялся. — Вы заболели. Но теперь самое страшное, кажется, позади... Дело пойдет на поправку — уж я постараюсь...
— Заболел? — он не мог ничего припомнить; позади было — небытие.
— Заболели. Мы нашли вас у ворот. Вы были весь мокрый от дождя и без памяти.
— Что я делал у ворот? — Аполлон пытался подняться, но Настя удержала его.
— Вы сидели на земле, прислонившись к ограде. Вы, наверное, долго сидели, а прохожие думали, что вы пьяный... Сегодня утром папаша вас увидел и принес сюда... Говорит, вы тяжелый. Он бы вас в ваши апартаменты затащил, но не осилил. Старый уже стал папаша...
— Утром? А сейчас что?
— Вечер уже... Вы были в бреду... Я почистила ваш сюртук...
— Вечер... Господи!... Как странно... — Аполлон осмотрел себя: не совсем просохшую еще рубашку, рукава не первой свежести, руки в ссадинах и царапинах. — В жизни не был я пьян... Я, действительно, не вполне здоров.
— Не вполне — это так, — согласилась девочка. — Папаша думал, что вы вообще не придете в себя. Приводил Федотова... Но доктор сказал, что воспаления нету, что все обойдется, что у вас нервный срыв...— Доктор?
— Он сказал, что вы сильный, что поборетесь еще...
Аполлон смутно припомнил сон: звезды, заоблачную высь.
— Ты говоришь, я был в бреду. Я что... кричал?
— Нет. Но говорили. И очень внятно... Вы говорили про госпожу Милодору... Что не верите, будто... — Настя избегала сказать слово «умерла». — Вы звали ее... И, кажется...
Девочка надолго замолчала. Она как будто и не собиралась продолжать.
— Что? Что? Почему ты замолчала? — взял ее за руку Аполлон.
— Мне неловко... Вы... — Настя отвернулась.
— Разве я говорил что-то недостойное?
— Нет. Что вы!
— Тогда что же? Почему ты замолчала?
— Вы увидели госпожу Милодору...
— Увидел? — поразился Аполлон («Ах, это был всего лишь сон!» — вонзилась мысль в сознание Аполлона). — Где? У меня были открыты глаза?
— Да. Вы увидели ее... во мне...
Тут Аполлон вспомнил приснившийся (а может, и не приснившийся) поцелуй. Ему и правда во сне представлялось, что он целует Милодору. Или ангела? Или этот ангел и был Милодорой? Или... Нет, Аполлон не помнил этого ясно — настолько, чтобы говорить сейчас об этом.
— Вы пейте, — опять подвинула чашку Настя. — Вам это нужно сейчас. А я поговорю. Хорошо?
Аполлон кивнул и сделал несколько глотков. Теплый отвар хорошо согревал его. А еще Аполлон чувствовал, что вместе с отваром в него вливаются силы.
Настя смотрела на него с удовольствием. Потом заговорила:
— Нам всем очень жаль госпожу Милодору. Она была добра и не брала за жилье много денег... Сейчас папаша говорит, что нам, наверное, придется съехать. Быть может, вообще придется вернуться в деревню, потому что найти в городе жилье на зиму почти невозможно.
— Не спешите съезжать. Как еще повернется... Но девочка заговорила о другом:
— А я переживаю за вас. Зачем так убиваться — будто кончилась жизнь?..
— А разве для меня она не кончилась? — Аполлон вдруг подумал, что Настя — это сейчас единственный в мире человек, которому он мог бы раскрыть душу (он не раскрыл бы ее ни Федотову, ни Холстицкому, ни Устише).
— Не говорите так, — блеснула на него глазами девочка. — Разве можно не ценить то, что даровано свыше?.. Вы же умный. Вы должны знать, что со временем все проходит... Сейчас придет зима — настынут стены, а потом — опять весна, и в садах распустится сирень. Вы любите сирень?
Аполлон посмотрел на девочку грустными глазами:
— По правде говоря, умом я понимаю, что все так и есть. Но сердцем...
— Вот и крепитесь, — подбодрила Настя.
— Сердце многого не принимает. Оно не слушается разума, живет своей жизнью. Я ничего не могу с этим поделать. Да и не желаю... А о том, что я видел Милодору, ты угадала, — голос Аполлона стал тише, Аполлон поверял девочке сокровенную тайну. — Можно этому верить, можно не верить, но душа Милодоры недавно являлась ко мне. И как будто хотела что-то сказать. Однако была бессловесна... Возможно, душа человека вообще не умеет говорить; она умеет чувствовать, понимать, радоваться, может болеть, скорбеть, обливаться кровью, но говорить — не может...
— Вы верите в это? — с некоторым сомнением взглянула на него девочка.
— Верю. А ты? Веришь мне? -Да.
— Меня теперь мучит это: что хотела сказать Милодора, куда звала?.. Она ведь не просто так приходила.
Настя подавила вздох:
— Я, вероятно, могу вам помочь.
— Ты и так помогла. Я чувствую себя много лучше. И остаюсь в превеликом долгу у тебя и у твоего папаши... Ума не приложу: что случилось со мной ночью...
Теперь Настя была грустна; возможно, в последнее время она опять болела: только сейчас Аполлон рассмотрел бледность ее лица, сероватые круги под глазами.
Девочка покачала головой:
— Я не о том... — она глянула задумчиво на подвальное окно, через которое лился сверху сумеречный свет. — Вы знаете тумбу на нашей улице?
— Не раз читал афишки на ней. А что?
— Госпожа Милодора обучила меня грамоте. И я теперь читаю все, что попадается на глаза... Когда вы окрепнете, сходите к тумбе... А еще лучше... — у девочки загорелись глаза; она подхватилась с места, накинула что-то на плечи и бросилась к двери; крикнула уже с порога: — Подождите. Я скоро...
