Ознакомительная версия.
– Осташко, Федот и Кодрат видели то же, что я, – ни капли не сомневаясь, отчитался он перед сотником.
Помявшись, двое нехотя признали его правоту. Кодрат же уперся:
– Ничо я не видал. К колодезю побег, не разобрамшись.
Три голоса против одного пересилили. Сотник, поднатужась в размышлениях, отчего пошел красными пятнами, подытожил коротко:
– Дела.
И отправился сам в челядню расследовать непонятные дела, дабы было что предъявить с утра хоромному боярину, а то и самому князю.
…Накануне дружинные подмастерья вернулись на владычный двор притихшие, виновато пряча взоры. Взрывом пушки никого не задело: близко к валу не пробились, оседлали неудобный островерхий тын боярской усадьбы. На обратной дороге всем крепко досталось от Мартына – роздал каждому по затрещине и весь путь устыжал. Расписывал в красках, как подвели б Андрея, ежели б пушку разнесло сильнее и убойный металл невзначай угодил бы в их, охломонов, пустые головы.
– Так далеко ж были, – проныл Игнатка.
– Цыть! – прикрикнул Мартын, хромая позади четверки пустоголовых. – Повезло дуракам, что далеко. Не дал вам Бог подставить свои деревяшки, которые на плечах носите.
– Так в деревяшку влетело и вылетело… – сморозил Пантелей, пытаясь шутковать.
– И тебе цыть! Раздурковались, – брюзжал дощаник. – Андрея бы подвели – княжий заказ к сроку сорвали б! Совесть-то заимели бы…
После предстали на дворе перед своим мастером, готовые провалиться сквозь землю. Мартын обсказал случившееся и сам принес повинную. Ждали приговора Андрея. Но тот лишь промолвил:
– Идите смотреть, что получилось у меня, братцы.
Набились в епископью моленную. Затаив дыхание, в несказанной робости и вместе одушевлении долго разглядывали только что конченный образ апостола Павла в светло-лазоревом хитоне и древесного цвета гиматии. Тихо мерцали свежие краски, теплилась вохряная плавь на крутолобом лике апостола, углубленного мыслями в неведомое.
– А ведь на тебя похож, Андрей, – ахнул Елезар.
– Чего метешь-то, помело, – пихнул товарища локтем в бок Пантелей.
– Точно похож, – упорствовал тот. – Андрей такой в старости будет. Вот облысеет.
Пантелей не стерпел и звонко щелкнул его по лбу.
– Не бреши, аки похабный кощунник.
– Мартын, ну скажи ему! – взвыл от досады Елезар. – Ведь похож? Головой побьюсь.
– Оба вы… кощунники, – раздумчиво проговорил дощаник. – Неча над святым образом о суетном болтать да браниться.
Андрей же вовсе ничего не говорил. Был тих, светел и загадочен.
В этот день уже не работали. Зато назавтра принялись рьяно искупать вчерашнюю вину. Долевкашивали последние доски, прилежно варили олифу, вперегонки бросались по зову Андрея исполнять малейшие просьбы. Подмастерья попутно гадали меж собой, куда это ночью ходил со двора иконник. Один Алешка, попавший под запрет иконной работы, скучал и томился. Искусывал до крови губы да бегал время от времени на поварню, к подгоравшей у него всякий раз каше.
Чуть подсохшую икону апостола Павла бережно вынесли из Андреевой мастерской. Переместили в бывшую конюшню, возложили на стол для просушки рядом с образами Богоматери и двух архангелов, благовестника Гавриила и архистратига Михаила.
Меж тем в незапертые ворота въехали конные. Узнав князя и остолбенев, Игнатка с воплем выронил коробье, полное гвоздей, сорвался и побежал извещать остальных.
Юрий Дмитриевич пожаловал один, без бояр. Иконник, обеспокоенный бестолковыми криками Игнатки, вышел навстречу. Князь, спешась, с необычной мягкостью, будто терзаясь чем-то, попросил разговора с Андреем.
Оба ушли под кровлю конюшни, куда подмастерья уже не смели сунуть нос и даже подойти близко не решались. Князь, не торопясь заводить беседу, ходил меж столами, на которых сушились образа. Всматривался, замирал, согнувшись над которой-нибудь иконой, придерживая края ярко-травяного плаща, расшитого соколами. Резко распрямлялся и шел дальше. Андрей внимательно наблюдал за ним.
– В неполноте не составишь впечатления, князь. Надобно весь деисус зреть да храмовый образ под ним, тогда образы перекликаться меж собой будут.
Он будто торопился объяснить и предупредить возможное недовольство заказчика.
– Да и теперь уже вижу… – Юрий помедлил, ища слова, – что никогда подобного этому не видел.
Князь бросил на иконника пронзительный взгляд.
– Дух Святый в тебе дышит, Андрей, и кистью твоей водит.
Монах хотел было ответить, но Юрий не дал ему.
– Не отрицай. Я ведь хорошо Сергия помню. И в нем Дух дышал. На всю землю нашу повеяло от него, окропило будто весенним дождем, согрело вешним теплом. От твоих образов той же животворной силой веет, Андрей.
– Прости, князь, – вдруг вырвалось у иконника.
– За что?!
– Не сумею праздники к иконостасу в срок написать. Даже если ночами работать буду при свечах. Когда говорили с тобой об этом, что одному мне писать, не подумалось про то. А сейчас вижу, что обманул тебя… Или позже допишу, или дозволь кому другому руку приложить.
Юрий тронул край доски с молитвенно приклонившей голову и прижавшей к груди ладонь Богоматерью в сочно-вишневом гиматии.
– Нет, не обманул ты меня. И того, что сделаешь, не в меру, а сверх меры будет.
Он ушел к скамье, стоявшей в глубине, позади столов.
– Сядем, Андрей… Мне сказали, – продолжил он, когда монах поместился рядом, – что ночью ты был в клети у помершего Кирилы-пушкаря. Дворские заполночь переполох подняли, про пожар кричали – слыхал?
– Не слышал, князь. Разве где горело?
– Нигде не горело, в том и суть. Зарево из окна трое сторожевых видели въяве. А как могли обмануться, не понимаю. – Юрий, полуоборотясь к Андрею, пристально смотрел ему в лицо. – Может, ты знаешь? Видел что-либо?
– Вряд ли смогу помочь тебе, князь, разыскать ответы на твои вопросы.
– Да ты должен был видеть тот сполох, Андрей! – внезапно разгорячился Юрий. – Он ведь ту клеть озарил, будто пламенем, где пушкарь лежал и ты с ним сидел. И ты ничего не видел, не знаешь?! Скажи мне, Андрей! – потребовал князь. – Прошу тебя, скажи, – добавил он тише, уняв волнение. – То свет был? Тот самый? О котором иноки афонские и святители греческие свидетельствуют? Свет, которым Господь просиял на горе Фаворской. Он был тебе явлен?!
– Не мне.
– А кому? – не понял Юрий.
– Умиравшему. Чтобы осветить ему путь.
– Значит, и впрямь ты видел его… – потрясенно выдавил звенигородский владетель.
– Молю, князь, не сказывай о том никому! На дворе у тебя поговорят и забудут. А каково мне будет, ежели в меня на улицах пальцами станут показывать, польстившись на слухи?
– Не беспокойся об этом, Андрей. Сохраню твою тайну в сердце. Помню, как троицкий старец Михей рассказывал, что и Сергий просил их о том же.
Юрий надолго погрузился в себя.
– Вот сижу и думаю, как уговорить тебя, Андрей. Весьма хотелось бы мне, чтобы ты ушел из Андроньева и поселился в моем монастыре на Сторожах. Пора тебе и сан духовный принять. Кому как не тебе священство на себя возложить?! А там и игуменом тебя поставлю. Духовником моим станешь, как Савва. Душу мою в свои руки примешь. Не стану далеко загадывать, но… может статься, и епископью митру тебе на голову наденут. А когда великим князем на Москве сяду, то и… – Тут Юрий оборвал сам себя. – Рано о том говорить. Ну а то, что сказал, примешь, Андрей?
– Не приму, князь.
– Почему?!
– Иконник я. Не духовник, не епископ. Не второй митрополит Алексий, каким хочешь меня видеть. Не мою колею прочишь мне, князь, чужую.
– Бог с тобой, – разочарованно пробормотал Юрий. – Но помни, что если передумаешь…
– Не передумаю.
Князь поднялся со скамьи. Заметил стоящий у стены на соломе большой иконный щит, шире тех, что сушились на столах.
– А эта подо что? – спросил рассеянно.
– Под Троицу.
Юрий взялся за щит, провел пальцами по левкасу, отшлифованному до мраморной глади. Заглянул на обратную сторону, посмотрел, крепко ли стянуты доски.
– Помнишь, Андрей, слова Сергия? – медленно и вдумчиво произнес князь. – На Святую Троицу, Бога триединого взирая, ненависть одолевать, рознь побеждать, мир утверждать, страх покорять, друзей обретать, любовь друг к другу иметь… Он сказал это в год моего рождения, в Переславле, куда съехались князья русских земель, созванные на общий совет моим отцом. Там же и меня крестили. Сергий сам в купель окунал. Потом он еще не раз повторял мне эти слова. Жаль, нельзя вписать их в икону…
– Можно, князь, – пошевелился иконник.
– Как же можно? – повернулся Юрий в недоумении. – А канон? Ведь канон порушишь.
– А если и впишу, и не порушу, – с неожиданной улыбкой в голосе произнес монах, – отдашь, князь, дописать праздники к деисусу Феофану Гречину?
– Что-то ты мудришь, Андрей, – усмехнулся Юрий. – Да будь по-твоему.
Он вышел во двор. Не глядя более ни на что, направился к коню.
Ознакомительная версия.
