— Батька, у меня полструга нет. Шести казаков.
— Где их землянка? — крикнул Кольцо. И первым кинулся к ней.
Там, связанные, лежали караульные.
— Со спины нас побрали! Скрадом! — оправдывались они. — Увели коней!
— Куды делись? — рявкнул Кольцо.
— В Сибирь-город наладились, к бабам гулеванить... Да пьяные! Прости, батька! Не соследили...
— Бить! — приказал Мещеряк. — Бить караульных без милости! Бить до беспамятства!
— Батька, прости!
— Коней! — кликнул Ермак.
Скакали бешено. Не глядя на тропу. Прямо по льду до стены Кашлыка-Сибири. Вскарабкались по обледенелой тропе к воротам. Ворота были прикрыты, но не заперты. Обдирая полушубки о створки, атаманы и десяток казаков проломились в городище. Они сразу увидели зарубленного татарина-старика. Кровь на снегу и бараньи шкуры.
— Баранов резали... Сукины дети, — сказал Мещеряк.
Сунулись в обложенную пиленым снегом юрту. Там выли старухи и дети.
— Где казаки? — спросил Ермак по-татарски. — Что они здесь делали?
— Все забирали! Баранов забирали! Старика убили. Женок увели. Какие старики за них заступались — били.
— Где они?
— В большой избе гуляют, там и женки. И те, что из Кучумова гарема.
Тучей пошли атаманы к самой большой избе, к которой тянулся кровавый след — волокли зарезанных баранов. Попались еще два татарина, располосованных саблями. В избе гудели пьяные голоса.
Ермак взбежал на крыльцо. Дверь была заперта.
— Отворяй! — крикнул он, ударив скобою.
— Кто это? — спросил пьяный голос.
Страшным ударом ноги атаман вышиб дверь наотмашь.
В избе, провонявшей медовушным перегаром, по чанкам валялись казаки. У печи скулили истерзанные татарки.
Ермак поднял за волосы ближнего казака и, как мешок, за волосы же поволок его на улицу. Ногами выкатили, как пустые бочонки, остальных.
— Батька, п-п-прости, — начинали они гундосить. — Погулеванили маленько! Скольки уже без баб.
Страшный удар сапогом в лицо вышиб жалобщику все зубы.
Вяжи их к стремени! — спокойно сказал Ермак. — Кольцо, иди по юртам, по избам: в ногах валяйся! Веди старух, чтобы татарок забрали!
Казаки, сорвав с плеч шубы и тулупы, укрывая татарок, выводили их и выносили на руках.
— Куды их таперя?
— Куды?! — выдохнул-всхлипнул Ермак. — К родителям да к детишкам! Куды?!
— Да тута Кучумовы женки есть, их-то куды?
— Веди по избам, сули что хошь — пущай примут да утешат!
Гуляки постепенно трезвели, в глазах их появлялся страх. Из юрт выползали татарки.
— Кто первый в город вошел? — спросил их Ермак.
Татары молчали, испуганно глядя на казаков.
— Кто первый женок коснулся?
И тогда одна, совершенно избитая, искусанная женщина, что осторожно, будто слепая, шла, ведомая под руки казаком, уставила ненавидящие уголья глаз на здоровенного казачину в разорванной рубахе.
— Ты первый сильничать баб начал? — спросил Ермак, придвигаясь к самому его лицу. — Что морду воротишь?! В глаза мне гляди! — И вдруг, перейдя на кыпчакский, сказал: — Я смерть твоя! Лютая смерть!
Неуловимым движением он сунул страшную свою пятерню в пах насильника и дернул вниз.
У преступника немо вывалились белые глаза и беззвучно открылся рот. Он упал на землю и начал вертеться волчком.
— Не надо так-то! — сказал Пан. — Надоть их прилюдно судить. Кругом!
— Кругом? — шепотом спросил Ермак. — На Кругу стоять казаку — честь! Этих я казнить буду! Гони!
Назад гнали без милости. Связанные гуляки бежали за конями, влекомые арканами.
Перед валом Карачина-острова на льду стоял весь гарнизон. Ермак подскакал. Спешился. Буднично сказал:
— Кули рогожные несите.
Кто-то бросился исполнять.
— Без груза не потонут... — неожиданно посетовал какой-то старый казачина.
— Ломайте в их землянке очаг, тащите камни. Ведите их к говенной проруби.
Ниже по течению была грязная прорубь, куда выливали помои и нечистоты.
Казаки на санях привезли из Кашлыка стариков татар.
— Ну вот! — сказал Ермак. — Ну вот... Казаки! Кровь наша вся, которую мы лить станем, — вот на энтих! Нам бы с татарами миром жить... Да вот энти напаскудили!
— В куль их! — закричало несколько голосов. — В воду! Чтобы в Царствие Небесное не вошли.
— Помилосердствуйте, братцы! — кричал один казачишка. — Пьяные были!
— С пьяного тройной спрос! — прохрипел Кирчига, деловито натягивая на гуляку куль и валя на снег. В кули натолкали еще теплых камней, завязали, подтолкнули к проруби.
Твои? — спросил Ермак Пана.
Мои, — помертвелыми губами прошептал Пан.
Толкай! — Ермак ногами подкатил куль к дымящейся проруби...
Помилосердствуй, батька... — прошептал Пан. — Я же с ними в боях был, с Яика шел...
Ну! Зараз сам туды пойдешь...
Пойдешь! Нашел кого жалеть! — заговорили казаки в толпе.
Пан, белый как снег, присел на корточки и, обхватив куль, стал тащить его к проруби. На самом краю оступился, сел и, зажмурившись, столкнул мешок ногами в воду...
Будьте вы прокляты! — сказал Ермак и спихнул второй куль.
Атаманы и казаки пинками столкнули в воду остальных.
— Это задаток! Задаток! — повернув к казакам бледное лицо с трясущимися губами, сказал Ермак. -- Это легкая смерть. Ежели кто еще ушкодит — в лютых муках кончится! Долго смерти просить будет!
Татары молча смотрели на казнь.
Их с подарками, на санях, увезли обратно. Но нее равно вскоре многие семьи из Кашлыка ушли. Град Сибирь сделался полупустым. В нем остались несколько семей, где не было мужчин, да со своими служанками Кучумовы жены... Ермак приказал держать во граде Кашлыке караул — для обережения от лихих людей. Караул стоял на стене денно и мощно, в случае нужды готовый немедля вызвать подмогу с Карачина-острова. Но кольцо татарских улусов вокруг казачьего лагеря стало почти непроходно для стекавшихся отовсюду лесных людей, несших ясак и продовольствие. И виной тому было не только преступление, совершенное казаками. О нем и о наказании Ермака мгновенно разнесли известие по всем кочевьям, разумеется приплетая с три короба.
Так, говорили, что Ермак казнил неверную жену Кучума и казнил бородатых неверных за то, что они чинили обиды правоверным. Что он — кыпчак и, наверное, не простого рода. В том, что он не меньше чем князь, не сомневались остяки и вогуличи. И татары начинали поговаривать, что, скорее всего, Ермак пришел отомстить за убитого Едигера. Что он сам хочет стать ханом Сибирским и, наверное, имеет на это право. Среди татарских мурз началось брожение, пока еще небольшое, тайное... Но разговоры о том, что Кучум-хан незаконный, которые не стихали все долгие годы правления ставленника Бухары, усилились. А непроходны улусы стали потому, что из-за Камня вернулся, с Кучумовой отборной гвардией, Алей, который так и не взял Чердыни...
Казак и рыбак — это все едино! — авторитетно заявил Окул. — Казак, ежели он настоящий, в сухом сапоге карася словит!
— А как же, — вторил ему Ляпун. — На Дону, да на Волге, да на Яике чем кормимся — чешуей да плавником!
— Я как по первости на Дон прибежал, — посмеиваясь, рассказывал воровской казак Щербатый, — прибег, значить, ну ладно... Хопер переплыл, а много народу переправилось — человек с пятнадцать и более. Ну, которые сушиться да спать... А я до того оголодал, думаю: «Ну-ко, ушички наварю». Леска завсегда с собою, крючок закинул. А она как бешеная хватает... Натаскал куканчик. Ну ладно. Казан попросил, костерок сварганил и сижу. А уж светает... Хлоп, идут казаки с атаманом. И сразу пытают — чей костер? Я говорю — мой. Заробел даже. «Где рыбу взял?» — «Наловил». — «Когда переправился?» — «Вчерась к ночи». — «Щербой угостишь?» — «Ухой, что ли?» — «Это, — говорят, — у кацапов уха, а у казаков — щерба». Спробовали. Похвалили. Остальных беглецов спрашивают: «А вы что, много харчей имеете? Как собираетесь в войске содерживаться? Думаете, мы вас кормить станем? Ступайте обратно, на Русь смердячую, нам дармоедов не надобно. И нянек ходить за вами тут нет! А этого берем! Он гожий». И нарекли меня Щербатый, что, мол, я через щербу в товарищи вошел. А вы думали, что зубов нет? Зубы-то уж потом мне турок, Царствие ему Небесное, под Синопой кистенем выхлестнул.
Дни стали морозные да ясные! Небо синевы — ослепительной! Иней чистым серебром с ветвей темных елей сыпался. И снег под торбазами скрипел крупитчатый. Лесные люди ясачные мороженую рыбу привезли.
— Где взяли?
— А тут неподалеку, на Абалак-озере.
Живо снарядились сами ловить! Атаман Брязга всем своим стругом пошел. Двадцать человек.
Взяли пару лошадей, приспособили сани. Снасти, прикорму набрали. Двое манси на лыжах вперед побежали — дорогу показывать.
Взяли пару пищалей да самострелов — ради зверя какого, мало ли, по дороге попадется. Поехали.
