– Ах, милый граф! Вы поразили меня своей мазуркой на балу у Ея Величества в Аничковом дворце… Это было так прекрасно! Милости прошу жаловать и на мои вечера и балы… Мой дом для вас всегда открыт…
Пётр галантно щёлкнул каблуками и поцеловал «Старшей» руку. Великая княгиня, словно посвящая его в свои рыцари ласково коснулась веером его плеча.
– Попозже обязательно подойдите ко мне… – приказала Мария Павловна не то Белосельскому, не то Петру, но оба поняли, что сейчас следует отойти, чтобы уступить место для представления великой княгине других гостей.
– Пойдём, Пётр, – легонько подтолкнул командир улан своего корнета, – я познакомлю тебя с сыновьями хозяйки – их высочествами Борисом Владимировичем и Кириллом Владимировичем…
Застарелый запах сигарного дыма, пролитого коньяка и французских духов «Русская кожа» пропитал портьеры, ковёр, кожаную массивную мебель и книги в кабинете Ознобишина. Ещё до рождения внука и многолетнего губернаторства в Костроме поселился в этой квартире на аристократической Фурштадтской улице Фёдор Фёдорович. Отсюда его дочь уехала в замок Лисовцы к мужу. Статский генерал в надежде, что она будет наезжать в Санкт-Петербург, сохранил её комнату точно такой, какой она была в девические времена. Когда родился внук, из другой её комнаты – классной – сделали детскую – и тоже оставили её для Петра, использовав по назначению во время его ученья в Николаевском кавалерийском училище. Сколько помнил себя Пётр, всегда в дедушкином кабинете стоял этот неповторимый аромат, означавший для него дом и безопасность от всех бурь, которые бушевали за его стенами.
Ознобишин сидел в шёлковом стёганом халате в своём любимом кресле с высокой спинкой и «ушами». Это был единственныи предмет мягкой мебели в кабинете, крытый бархатом. А любимый он был потому, что в нём было очень удобно дремать.
Когда Пётр вошёл в комнату, дедушка бодрствовал за газетами. Рядом на медном курительном столике с арабскими узорами в большой хрустальной пепельнице дымилась сигара, стоял грушеобразный бокал с любимым коньяком «Хеннеси» на донышке и ополовиненный караф с тем же напитком. Пётр поцеловал, по своему обыкновению, Фёдора Фёдоровича в щёку повыше бороды и плюхнулся в глубокое кресло, как нарочно поставленное визави дедушкиного.
– Здравствуй, здравствуй, пострел! – приветствовал внука сенатор, подняв на него глаза над очками, сидевшими на кончике носа. – Скоро день выдачи жалованья – двадцатое, и денежки, поди, уже фьють?.. – присвистнул старик.
– Что вы, grand-peré! У меня целый полтинник на извозчика остался… – пошутил Пётр, хотя рассчитывал на щедрость деда.
Ознобишин поднялся из своего кресла, подошёл к письменному столу и открыл старинную шкатулку из красного дерева. Он вынул оттуда, не считая, пачку ассигнаций крупного достоинства, протянул их внуку и с напускной строгостью сказал:
– Это тебе… Но не на рестораны или цыган, а на экипировку и самого лучшего коня, которого только сможешь найти, для скачек… В строю и на казённой кобыле хорош будешь…
Пётр был сердечно тронут. Дедушка угадал его давнюю мечту кавалериста – иметь первоклассную скаковую лошадь и участвовать на ней в состязаниях. Но это было дорогое удовольствие, и даже офицеру гвардии, получавшему одно лишь жалованье, держать скаковую лошадь было не под силу. А от мамочки, которая никак не могла поднять своё польское имение, почти дотла разорённое картёжником отцом, он не желал принимать даже небольшого вспомоществования.
Корнет спрятал деньги в глубокий внутренний карман, ещё раз расцеловал деда и опять погрузился в своё кресло.
– Клюквенного морса хочешь? – спросил Фёдор Фёдорович, беря со стола графин с рубиновой жидкостью.
– Охотно! – согласился Пётр.
Ознобишин достал из шкафа хрустальный стакан и налил его до краёв. Корнет благоговейно принял напиток, который любил больше, чем шампанское, и отпил с полстакана.
– Grand-peré, я хотел рассказать вам об одном неожиданном приглашении, которое получил вчера, – отерев платком усы, обратился он к Фёдору Фёдоровичу.
– Как так неожиданно?.. – удивился Ознобишин, усаживаясь в любимое кресло.
– Да вот – мой полковой командир вызвал меня в полдень к себе, сказал, что великая княгиня Мария Павловна приглашает его и нескольких офицеров на вечер к себе во дворец и просила обязательно привезти меня…
– Постой, постой, – перебил его сенатор. – А почему именно тебя? Ты что, был ей представлен? Откуда она вообще тебя знает?
– Когда князь Белосельский представлял меня ей на вечере, – ответствовал Пётр, с удивлением обратив внимание на то, что дедушка явно разволновался и не высказывал никакого удовольствия от того, что его внука пригласили в такой высокий свет, – она похвалила меня за мазурку в Аничковом дворце… Великая княгиня пригласила меня запросто приходить на её вечера и балы…
– Mon cher, это очень опасная женщина! – возмутился Фёдор Фёдорович. – Это самая опасная интриганка из всего семейства Романовых! Хоть я и очень хочу, чтобы ты, как гвардейский офицер, был принят в самом высоком обществе, в царских и великокняжеских дворцах, ты не должен лететь туда, как мотылёк на огонь… В свете очень легко опалить крылья и стать орудием чьей-то злой воли…
– Grand-peré, не волнуйтесь за меня, я всё-таки не совсем дурак и сумею разобраться в том, что хорошо и что дурно! – почти обиделся корнет.
– Я не хочу сказать, что ты дурачок, mon cher, но чем выше ты забираешься, тем изощрённее интрига, лицемерие и игра. Там, в высшем свете, интригуют не из-за куска хлеба или мелкой должностишки, – там ставки выше многократ… Иногда там творят зло и делают подлости только из одного удовольствия потешить свою мелкую тщеславную натуру и унизить ближнего своего… Я тебя хочу оберечь и открыть тебе глаза на тех людей, кого толпа почитает почти за святых только в силу того, что они носят высокие титулы великих князей и княгинь, князей Императорской крови или даже иерархов Церкви…
– Дедушка, а почему вы не любите семейство великих князей Владимировичей? Я это уже понял… – лукаво спросил Пётр.
– Я сейчас расскажу тебе, мой друг, их историю, чтобы ты понял, на что они способны, – отхлебнул «Хеннеси» Фёдор Фёдорович и уселся поудобнее.
Пётр внимательно слушал. Его влюблённость в великую княжну Татьяну рождала у него особый интерес к истории морганатических браков в её семействе.
– Нужно сказать, что дети Царя-Освободителя, кроме старшего – Александра, стяжали себе довольно прочные репутации развратников и кутил. Среди них и великий князь Владимир Александрович отдал щедрую дань приключениям питейного и амурного характера. Судьба не обидела его, как и его братьев, ни способностями, ни импозантной наружностью. И то и другое он передал своим детям, когда женился на немецкой принцессе из Мекленбург-Шверинского Дома – твоей радушной хозяйке вчерашнего вечера… Но о ней чуть позже, а сейчас я закончу портрет великого князя Владимира, хоть он и умер пять лет тому назад, – чтобы тебе было яснее, в какое паучье гнездо ты попал…
Сенатор отпил коньяку, затянулся сигарой и продолжал:
– Великий князь Владимир Александрович по восшествии на престол Николая Александровича мог бы занять видное место в делах управления империей в качестве старшего дяди царя, стать хранителем традиций семьи, её единства. Но он, как я видел собственноглазно, позволял себе на заседаниях Государственного совета даже повышать голос на молодого Императора и пытался навязывать ему свою волю, причём довольно неделикатным образом. Когда же Государь стал молча игнорировать претензии своего дяди на руководство им, великий князь сделал вид, что добровольно уходит от государственных дел. Он явно рассчитывал, что его обязательно позовут назад, но Николай Александрович оказался твёрже, чем все думали… Тогда Владимир Александрович демонстративно стал делить своё время между строем – он был Главнокомандующим гвардией и Петербургским военным округом, – охотой, Академией художеств, коей был президентом, и женщинами – в мой век упорно говорили, что кроме жены в его постели побывали многие, в том числе и смазливая жена его адъютанта Пистолькорса, знаменитая в гвардейских кругах «Мама Лёля»…
– А как же реагировала его супруга, если об этом говорил весь Петербург? – удивлённо спросил Пётр.
– Во-первых, супруга узнаёт последней, – парировал Фёдор Фёдорович, – а во-вторых, Мария Павловна в молодости отличалась столь любвеобильной натурой, что свет устал считать её фаворитов среди гвардейской молодёжи и статских щёголей. Она не брезговала даже актёрами… Знаменитый в моё время артист театров Гитри был выслан навечно из столицы за то, что в одном из своих пьяных кутежей, о которых весь Петербург только и говорил на следующий день, живописал настолько пикантные детали своей связи с великой княгиней, что возмутился даже градоначальник…
