— Это очень мало, пан швед. Вам придётся добровольно расстаться и с потаёнными при вашей особе сокровищами. В противном случае вы будете связаны и обысканы. А ваше ближайшее будущее не принесёт вам ничего радостного — в случае сопротивления я отдам вас в руки холопов.
С многократно ограбленными польскими крестьянами шведскому наёмнику встречаться безоружным смысла не было. Поэтому Патрик извлёк из своей одежды все потаённые сокровища, которые днём и ночью носил при себе, не доверяя походному сундучку и кожаной суме, которая приторачивалась сзади к седлу.
Это были два золотых браслета с эмалевыми замками, тонкая золотая цепочка в полтора локтя длиной, три кольца с каменьями, один с большим сапфиром, а два других с бриллиантами, четыре дюжины серебряных с позолотой пуговок, срезанных с «трофейных» мундиров, амулет и ещё кое-какие безделушки общей ценою в 150 дукатов. Или даже более того.
При виде такого маленького богатства шляхтич не смог сдержать радости. А пани Стоцкая — скрыть своего удовольствия, поскольку многое из этих золотых и серебряных вещих предназначалось для её шкатулки с украшениями. Так наёмник лишился всей военной добычи.
После этого пан Ян Стоцкий заверил своего пленника, что теперь его жизнь в полной безопасности. И что будет ещё лучше, если шотландец, так хорошо говорящий по-латыни, не скажет о потерянном никому из других шляхтичей польского короля.
После этой процедуры его отвезли под усиленной охраной в Краков, и там он был допрошен комендантом польского гарнизона, капитаном-немцем, таким же ландскнехтом, что и Гордон. От него требовали назвать численность какого-то шведского отряда, действовавшего вблизи города. В противном случае шотландцу грозили вывернуть конечности и прижечь бока смоляными факелами. Но всё обошлось, и рейтар оказался в краковской тюрьме, где уже томилось немало военнопленных.
За непослушание тюремщику корнета сперва посадили в каменную яму, а потом приковали к тяжёлой железной цепи вместе с тремя другими пленниками. Вскоре к нему пришёл в гости шляхтич Ян Стоцкий, который принёс с собой водки и угостил ею узника. Всего в краковской тюрьме пленник провёл тринадцать недель.
После этого через посредство священника из Францисканского ордена Гордону как стороннику строгого католицизма вместе с несколькими пленными удалось добиться личной свободы, но с условием вступить в ряды польской королевской армии. Так рейтар стал драгуном. Офицерское звание его пока не признавалось.
Вербовка прошла без долгих проволочек. Городской староста спросил по-латыни из окна городской ратуши подведённого к нему под стражей шотландца:
— Пленный солдат, хочешь ли ты служить польской короне?
— Хочу, пан староста. Весьма охотно.
— Тогда я принимаю тебя, как истинного католика, на службу в полк ясновельможного князя Любомирского.
— Премного благодарен, пан староста. Да храни вас Господь за такое доброе дело...
На службе у польского короля Яна Казимира
Так шотландский дворянин вновь стал кавалеристом на шведско-польской войне. Он попал под командование капитана-немца, который остался доволен оборванным видом изголодавшегося новобранца и приказал выдать ему синий кафтан и коня какого-то убитого в бою драгуна. Так же поступили и с другими ландскнехтами из числа пленных, сидевших в краковской тюрьме.
Но польские драгуны подозрительно относились к новичкам, зная, что все они чужестранцы и не все католики. Оружие — палаш и пистолеты — Гордон раздобыл себе несколько позже.
Новоиспечённому драгуну довелось побывать в Варшаве, куда после очередного перемирия вступили польские войска. Однако война возобновилась, но теперь против Польши выступило Московское царство.
Польская земля подверглась новому опустошению со стороны шведов, украинских казаков Богдана Зиновия Хмельницкого и конницы крымского хана, московитов. Последние взяли Вильно и Литву, разорили Люблин. Польскому королю пришлось отступить из Кракова, а потом бежать в соседнюю Силезию. Ему не помогло даже обещание выдать королевской наёмной армии задержанное за три четверти года жалованье.
В начале 1656 года драгуну польской короны Патрику Гордону довелось побывать в нескольких боях со шведами. Он участвовал во взятии Сандомира и счастливо избежал там гибели. Шведы решили угостить неприятеля так называемым «шведским напитком», заложив сильный пороховой заряд в каземат сандомирского замка, подожгли запал, а сами успели сесть в лодки. Ликующие поляки ворвались в замок, и тут прозвучал мощный взрыв. Под обломками погибло более полтысячи атакующих.
Драгунский отряд, в котором числился Гордон, не участвовал во «взятии» замка, а был лишь свидетелем случившегося. В своём «Дневнике» дворянин-шотландец без сожаления отозвался о погибших поляках, назвав их «добровольцами низкого звания». То есть простолюдинами, крестьянами.
В другом бою Гордон участвовал в пленении шведских мушкетёров, исключительно финнов, державших оборону в лесу. Окружённые польской конницей финны в количестве 400 человек сдались и получили пощаду. Вскоре они уже сменили короля и стали служить в пехотном полку коронного маршала — гетмана Речи Посполитой.
После сильного поражения шведской армии в Жемайтии, где литовцы истребили около трёх тысяч неприятельских солдат, казалось, что Стокгольм согласится на поражение в войне. Но из Парижа приехали посланцы французского короля, которые доставили королю Швеции восемь бочонков золотой монеты. А от имени британской короны в Восточную Пруссию на помощь шведам прибыл милорд Крэнстон во главе двух с половиной тысяч наёмных шотландцев. Война на территории Речи Посполитой вспыхнула с новой силой.
В военных действиях того времени драгун, которого теперь вновь называли корнетом, Патрик Гордон не участвовал. Его полковой командир оставил охранять расположенное недалеко от Варшавы поместье Мале Лумны, принадлежавшее его старшему брату, коронному шталмейстеру. Разумеется, за хорошую плату.
Шотландский ландскнехт к тому времени уже ничем не напоминал недавнего обворованного и голодного пленника. Он имел несколько коней и вооружённых слуг, что было обычным явлением для наёмника дворянского звания. Патрик Гордон теперь был на коронной службе наравне с польскими шляхтичами-драгунами и немецкими фонами.
В Мале Лумны шотландец воспользовался случаем, чтобы освоить основы польского языка. В чём ему помогали жившие в хозяйском доме юные шляхтянки. Они заботливо исправляли речь иноземного дворянина и давали ему «задания из любовных сонетов, загадок и прочих безделиц», кои он не без удовольствия выполнял.
Охраняя панское поместье, ландскнехт не забывал о своей профессии — то есть о том, что надо постоянно делать денежные накопления на будущее. В дневниковых записях он откровенно описывает то, как это ему удавалось делать, восторгаясь своей предприимчивостью:
«В мою бытность здесь я узнал, что на реке Висле есть остров, где крестьяне с другого берега со своим добром и скотиной прячутся под моим покровительством (ибо они относились к Малым Лумнам), но без моего ведома. Я с двумя-тремя слугами отправился туда в лодчонке и, угрожая бросить оных и объявить, что они живут без защиты, заставил их дать мне 16 флоринов за прошлое и по 4 флорина в неделю на будущее. Проведав также о коне, украденном у шведов, я забрал его и уплатил за это только 7 флоринов. Прочие крестьяне мне содействовали и помогли заполучить коня у его владельца».
«В стаде, бывшем под моим присмотром, пасся также скот шляхтичей из Вельких Лумен и других людей. Из-за сварливости подстаросты они не награждали меня за труды, и я нашёл путь расквитаться с ними. Часто посещая [армейский] лагерь, я подговорил своих знакомцев прийти и угнать часть скота, когда оный был в поле. Я всегда держал наготове коня под седлом, погнался за ними и, стреляя для вида, вернул скотину. Проделав так пару раз, я прямо заявил, что не могу рисковать жизнью против отъявленных разбойников и изнурять лошадь при защите или возврате чужого добра, кое мне не приказано охранять, без вознаграждения за труд. Тогда они охотно снизошли до того, чтобы давать мне по рейхсталеру за каждый гурт и два — если я верну весь скот.
Так я наладил сей промысел, и два-три раза в неделю имел подобные случаи. Я всегда делился с приятелями тем, что добывал сим способом, как и они — тем, что угоняли. Мой сварливый подстароста ничего и не подозревал, ведь моих сообщников всегда было по меньшей мере шестеро или семеро, а при мне — в лучшем случае двое слуг. Я изображал, и довольно убедительно, невозможность изловить никого из них».
Делясь прибылью со своими сообщниками из числа таких же, как и он, наёмников, Патрик любил приговаривать:
