– Слушайте! – яростно крикнул он по-английски. – Никто не заставляет вас покупать морфий.
Гримасу удивления на ее лице тут же смыло презрительное равнодушие. Что удивительного в том, что Луис говорит по-английски? Такие типы, как он, могут владеть и пятью языками.
– Ты с ума сошел! – сказала она опять по-испански, как будто не хотела слышать свой родной язык из уст мерзавца. – Ты давно занимаешься этим делом?
– Десять лет.
– Значит, у тебя немалый опыт. Ты серьезно допускаешь, что я настолько глупа, чтобы заплатить такую сумму?
– Я прошу такую сумму именно потому, что у меня немалый опыт.
Ее веки, припухшие и синеватые, возмущенно затрепетали.
– Это вымогательство!.. – прохрипела она.
– А кто говорит о честности?
На ее щеках проступил легкий румянец, сразу сменившийся прежней мертвенной бледностью.
– Хорошо! – сказала она. – Я не желаю платить.
– Заплатишь, – произнес Луис невозмутимо, – если хочешь получить морфий.
– Но я могу обойтись без него.
– О!.. Не можешь!
Луис усмехнулся. Протянул руку и спрятал пакетик в карман. Изжелта-бледное лицо англичанки выразило боль и отчаяние.
– Слушай!.. – промолвила она глухо. – Назови разумную цену!
– Я назвал. И ни на сантим меньше.
– Досадно. Ты заставишь меня обходить притоны.
– И обойдешь – ничего не достанешь. Испанцы не употребляют наркотиков даже во время операций.
– Глупости!.. Почему?
– Потому что хотят претерпевать муки, как Христос! – сказал Луис со смехом.
– Твое шарлатанство мне надоело!
– Я могу сейчас же уйти.
– Поговорим еще… Я хочу купить часть твоего морфия. Скажем… десять граммов!
– Я не продаю по частям.
Она беспомощно откинулась на спинку кресла. Ее лицо с полузакрытыми глазами выражало безнадежность. Маска, которую она с трудом сохраняла, вдруг спала. Незнакомка даже не пыталась надеть ее снова. Луис понял – у нее не было денег или она не располагала ими сейчас, и его ненависть к ней перешла в злорадство. Очевидно, родные учредили над ней опеку: оплачивали все, но не разрешали держать при себе большие суммы, чтобы она не покупала наркотиков. Вряд ли Луис мог вытянуть у нее деньги, но это его ничуть не волновало. Деньги и нажива в эту минуту для него не существовали. Он испытывал только темное, необъяснимое желание сломить эту женщину, наказать ее за презрительный изгиб губ, который его оскорблял.
Она с трудом овладела собой, ее зеленые глаза снова заблестели.
– Я предлагаю другую комбинацию, – сказала она. – Я заплачу тебе эту сумму по частям.
– Я не продаю в кредит.
– Ты, может быть, хочешь, чтобы мы разыграли сцену Шейлока и Порции?[8]
– Шейлока и Антонио, – поправил Луис – Ты – Антонио.
– А ты, оказывается, начитан.
– Везде можно получить кое-какое образование.
– Во всяком случае, ты заслуживаешь того, чтобы я выдала тебя полиции, – сказала она злобно.
– Это будет чисто по-английски!.. Но даже если ты это сделаешь, я не боюсь.
Она поглядела на него озадаченно.
– Я связан с официально зарегистрированной фирмой, торгующей наркотиками, – объяснил Луис.
Она снова откинулась в кресле в полном изнеможении. Жажда морфия сжигала ее, причиняла всему телу тупую боль, она задыхалась, точно в комнате не было воздуха. Но даже теперь в гримасе ее бескровных губ была надменность и холодная гордость. Да, эти презрительно искривленные губы!.. Вот что раздражало и ожесточало Луиса. Внезапно, словно на что-то решившись, она вскочила и, сделав ему знак подождать, прошла в спальню. Луис услышал, как открылся гардероб, и минуту спустя она громко крикнула по-испански:
– Hijo!
Опять она назвала его hijo с тем же презрением, что и раньше. Нет, в этой женщине было что-то отвратительное, какое-то неописуемое злое стремление унижать. Оно давало себя знать даже сейчас, когда ее уже источил порок и угнетала необходимость добывать морфий, без которого она не могла дышать, жить… Луис видел наркоманов – в моменты кризиса они все же сохраняли человеческий облик, не кричали и не оскорбляли так, как она. В их поединке проявлялась не только неврастения, порожденная ее пороком, но и бесчеловечная надменность, чудовищное пренебрежение к людям. Да, вот почему Луис ее возненавидел!.. Услышав ее зов, в первый момент он решил не трогаться с места. Потом понял, что начинается последний раунд, в котором он должен ее сразить. Он встал, прошел через кабинет, где она, вероятно, никогда не сидела, и оказался в спальне. Она стояла у раскрытого гардероба, полного дорогих туалетов и мехов.
– Смотри, hijo, – сказала она донельзя оскорбительным тоном, показывая на гардероб. – Должна признаться, что в данный момент я не располагаю деньгами. Будь у меня деньги, я бы швырнула их тебе в лицо, лишь бы поскорее избавиться от такого шакала, как ты!..
Она призналась, что у нее нет денег, но безденежье и порок не лишили ее ни гордости, ни дерзости, она была все так же полна презрения к Луису и ко всему, что не входит в ее аристократическое и привилегированное «я»… Хотелось раздавить эту женщину, раздавить, как змею… так, без всякой нужды, из одного отвращения. Луис сделал неимоверное усилие, чтобы сохранить спокойствие. И произнес невозмутимо, точно ее слова ничуть его не задели:
– Что ты хочешь сказать?
– Что ты вместо денег можешь взять все, что угодно, из этих вещей.
– Я не торгую барахлом.
– Негодяй!.. Это не барахло!
– Может быть, ты рассчитываешь, что я займусь распродажей этих тряпок?
– Тогда я покажу тебе еще кое-что!.. Сделка должна состояться. Я подохну, если до вечера не достану морфия. У меня нет сил разыскивать других торговцев… Ты прекрасно это видишь!
– Да, вижу! – злобно подтвердил Луис.
– Подлец! – быстро проговорила она. – А как тебе нравится вот это?
Она подала ему массивный золотой браслет, осыпанный бриллиантами, который достала из шкатулки для драгоценностей.
– Недурная вещица, – сказал Луис.
– Возьми и дай мне пакет!
Луис равнодушно положил браслет на стол.
– Что?… – крикнула она возмущенно. – Тебе мало? Возьми и это!
Она бросила на стол кольцо и платиновые серьги.
– Больше у меня ничего нет, – сказала она нервно. – Ничего!.. Ничего!.. Ничего!.. Вот, смотри! – Она схватила шкатулку, опрокинула ее и потрясла перед ним. – Можешь перерыть все мои вещи, обыскать все комнаты! Дай пакет!..
Не обращая внимания на ее слова и жесты, которые становились все лихорадочней, все безумней, Луис собрал драгоценности и опять положил их в шкатулку.
– Невозможно! – сказал он. – Я не могу менять или продавать эти вещи. Я не хочу иметь неприятности с полицией. Ты под опекой.
– Ты продашь их потом… где-нибудь. Это дорогие бриллианты.
– Не желаю. Я хочу получить деньги сразу.
– Тогда дай мне только один грамм… на сегодняшний вечер. Иначе я сойду с ума.
Лицо ее исказилось, она села на кровать и бессильно уткнулась подбородком в ладони. Луис видел, как жгучая жажда морфия раздирает ей мозг, добирается до каждой его клетки. Он вообразил себе ее ночь, черную, бессонную, ужасную… Ее состояние могло бы вызвать жалость, но в презрительной линии ее губ все еще змеилась мрачная и холодная, оскорбительная гордость.
– Я не могу тебе дать один грамм, – сказал Луис. – Пришлось бы порвать этикетки и испортить пакет. Товар обесценится.
Она подняла голову и поглядела на него с немой ненавистью. Потом пошатнулась и ухватилась за спинку кровати. Невозможность достать морфий сломила ее. Мысль об адском дне, об адской ночи, которую она проведет без наркотика, ввергла ее в отчаяние. Конечно, больше ей нечего предложить!.. Но, даже придавленная безнадежностью, она злобно прошипела:
– Паршивая собака!.. Отребье… Я тебя презираю! Кулаки ее конвульсивно сжались. Щеки задергались.
Что-то подсказало ей, что Луис не совсем тот, за кого она его принимает, что ее слова его не трогают. Она хотела его унизить, но гораздо больше унизила себя. Точно они поменялись ролями. Он, плебей, негодяй из вертепов, сохранял спокойствие, владел своими нервами, в то время как она, аристократка, под влиянием дикой жажды морфия вопила, как уличная девка. Какое падение, еще большее, чем порок, которому она предалась!.. Но надменность, гордость снова заставили ее высокомерно вскинуть голову.
– Ты меня презираешь! – произнес Луис с холодным смешком. – Зачем ты мне это говоришь? Не воображаешь ли ты, что я все еще торчу здесь, чтобы заслужить твою благосклонность, чтобы ухаживать за тобой?
Лицо ее болезненно сморщилось, но в словах Луиса ей почудился намек, который внушил ей новую мысль. Она не потеряла самообладания и не раскричалась, как перед этим, но задумалась, потом бросила на него косой взгляд.
– Почему бы нет? – процедила она тихонько. – Разве ты не пошел бы на это?
Луис посмотрел на нее, пораженный внезапной уступчивостью в ее голосе. Она улыбалась горько, но лицо ее странно оживилось. Может, она снова думает о морфии? О, она располагает еще кое-чем, она может предложить свое тело – тренированное, гибкое тело Дианы, которое мужчины когда-то, наверное, боготворили и которое сейчас пожелал некий мерзавец.
