Гитлер подсел к столику. Как всегда, завтракал он стремительно, буквально за пять минут. Неуклюже опершись левой рукой о подлокотник кресла, правый локоть установив на край стола, он одним движением кисти быстро подносил смазанный маслом и мармеладом кусок хлебца ко рту и, почти не разжевывая, по-волчьи, глотал. Как всегда, и в этот раз он съел и выпил все – до последней крошки хлебца и до последней капли ромашкового чая.
Того же Гитлер неизменно требовал и от гостей. Слугам категорически запрещалось уносить тарелки с остатками пищи. Начисто вылизанная тарелка считалась признаком хорошего воспитания и патриотизма: во время войны продукты питания в Германии на вес золота.
Покончив с едой, Гитлер довольно раздраженно посмотрел на Линге:
– Ну, давай свои чертовы таблетки, мучитель! Я знаю, за моей спиной доктора Морелля зовут шарлатаном! Когда у Краузе был катар, я посоветовал ему пойти к Мореллю, чтобы тот сделал ему укол. И что мне заявил этот шайскерл?
“Я не позволю доктору Мореллю делать мне уколы, иначе я погиб навеки”
Тогда я сказал, что это не совет, а приказ. Но Краузе отказался выполнить и мой приказ. Выходит, он лучше меня знает, что ему нужно! Пусть теперь покормит вшей на фронте! Вот и доктор Геббельс о том же: “Этот преступник никогда не переступит порог моего дома”. Так, может быть, все они правы? Ведь такого количества лекарств, которыми Морелль меня пичкает нет в природе! Тебе не кажется, что у некоторых из них привкус горького миндаля? Ты когда-нибудь пробовал на вкус цианистый калий, дружище Линге? Попробуй! Тогда поймешь, о чем я говорю!
– Но… мой фюрер! – Линге возмущенно всплеснул руками. – Все это не совсем так! Доктор Морелль просто чудотворец! Я сам…
– Что сам? – удивленно вскинул голову Гитлер. – Ну что ты там мнешься, говори! Я приказываю! Или у тебя от меня есть тайны?
– Мой фюрер, – решительно выдохнул Линге, – от вас у меня нет никаких тайн! Доктор Морелль лечил меня от дурной болезни. Вы же в курсе, что такое солдатский бордель, венгерские певички и все такое! Так он меня натурально спас, и притом совершенно бесплатно!
– Да, – согласно поджал губы Гитлер, – что есть, то есть. Морелль был классным венерологом! К счастью, это не по моей части!
Даже старине Линге фюрер не собирался сообщать, что накануне войны как-то обращался к довольно известному берлинскому венерологу доктору Мореллю за консультацией по подозрению аналогичной болезни. Правда, подозрение это фюрер себе придумал сам, и Мореллю не составило труда развеять его опасения.
Визит к венерологу был государственной тайной. Но после него Морелль стал лейб-врачом Гитлера, единственным и незаменимым, и пару раз своего пациента действительно спас, что не мешало тому время от времени – наедине со своим верным Линге ставить под вопрос квалификацию своего доктора.
– Так ты полагаешь, Хайнц, венеролог может лечить все болезни?
– Конечно, мой фюрер! – убежденно воскликнул Линге. – Почему нет?! – и позволил себе пошутить не к месту – Все болезни от… этого самого! К тому же доктор Морелль – член нацистской партии с тридцать третьего года! Разве может врач-нацист причинить вред своему фюреру?!
– Хм, – Гитлер в раздумье откинулся в кресле, – хотелось бы верить!
И вдруг истерично ударил кулаком по сервировочному столику:
– Мне и евреям хотелось бы верить! Говорят, что когда-то они были лучшими врачами Европы! Все короли и даже папы лечились только у них! Но я раскусил их подлую сущность! И теперь они наши злейшие враги! Это евреи заразили весь мир ненавистью к нам! Это из-за них мы теперь одни… во всей Вселенной! Евреи – это цианистый калий, бомба замедленного действия, чума двадцатого века!
И так же неожиданно, словно придя в себя, почти весело проворчал:
– Между прочим, большевистский вождь Ленин ни за что не хотел лечиться у врачей-коммунистов! Он говорил, что они всю жизнь заняты революцией и ни черта не смыслят в медицине. И приказал для себя выписать врачей из Германии! Вот так-то, дружище Линге! А ты говоришь: врач-нацист! Но доктор Морелль вне подозрений! Так говорит мне мое шестое чувство, мой внутренний голос! Я никому не позволю усомниться в докторе Морелле! Но боже… какую гадость он мне все время подсовывает!
17 июля 1942 года. «Вервольф». ПолденьРовно в 11 часов 20 минут Гитлер покинул свой блокгауз. И тотчас же за его спиной с трех сторон замаячили черные мундиры эсэсовцев личной охраны фюрера, возглавляемой группенфюрером СС Раттенхубером.
Гитлер быстро пошел по узкой дорожке, для маскировки присыпанной сверху свежими листьями и хвоей. Благодаря этому с воздуха все дорожки ставки были абсолютно невидимы. Для той же цели по всей территории «Вервольфа» были посажены сотни деревьев и тысячи кустов.
Внезапно фюрер, резко оглянувшись, направился прямо навстречу к ближайшему эсэсовцу. Тот не успел среагировать, и через несколько секунд оказался перед Гитлером на расстоянии десятка шагов.
– Если вы так боитесь остаться один, то идите и охраняйте себя сами! – гневно крикнул ему Гитлер. – Я не нанимался вас охранять!
Круто, по-военному развернулся и еще быстрее продолжил «неторопливую прогулку».
Охрана исчезла из виду, и только длинные черные тени на земле то тут, то там, теперь выдавали ее присутствие.
На пути к резиденции штаба оперативного руководства вермахта Гитлер заметил в небе набирающий высоту немецкий самолет. Вот он достиг заданной отметки, слегка накренился на одно крыло и устремился на запад.
Фюрер глянул на часы: все точно! Как раз в это время с аэродрома около ставки специальным рейсом будет теперь ежедневно вылетать самолет на Берлин. Через четыре часа он приземлится на военном аэродроме столицы рейха.
Точно так же со вчерашнего дня между Берлином и ставкой действует постоянная транспортная челночная связь. Раз в сутки с берлинского вокзала Шарлоттенбург ровно в 19 часов 51 минуту будет отправляться литерный поезд, чтобы в 6 часов 45 минут, миновав без остановок Варшаву, Брест, Ковель, Ровно и Бердичев, прибыть в Винницу. А поздно вечером из Винницы выйдет другой литерный, который будут ждать на Силезском вокзале Берлина.
– Маятник Фуко! – загадочно прошептал фюрер, глядя на самолет.
Гитлер никак не мог вспомнить: то ли он видел этот странный прибор в оккупированном Париже, то ли о нем ему рассказал всезнающий Шпеер.
На мгновенье ему показалось, что маятник Фуко не имеет никакого отношения к регулярным челночным рейсам между Винницей и Берлином. Но уже в следующую секунду все сомнения были отброшены прочь! «В эту голову – фюрер самодовольно постучал средним пальцем правой руки по собственному черепу – ничто не приходит просто так!»
Как всякий, абсолютно непоследовательный и необязательный человек, Гитлер благоговел перед точностью и неотвратимостью исторических поступков и событий. «А маятник – пусть даже и Фуко! – разве это не эталон бессмертной неизбежности, начала и конца, жизни и смерти, победы и поражения?»
Шальная мысль о неизбежном поражении после стольких побед, Гитлеру категорически не понравилась. Он чуть было не сосредоточился на ней, но налетевший невесть откуда рой мух и комаров отвлек его от этого пренеприятного и отнюдь небезопасного занятия.
17 июля 1942 года. «Вервольф». ПолденьВ штабе оперативного командования вермахта, Гитлера уже ждали начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии (ОКВ) генерал-фельдмаршал Кейтель, начальник штаба Верховного командования сухопутных войск генерал-полковник Гальдер, начальник оперативного отдела Генерального штаба сухопутных сил Германии (ОКХ) генерал-майор Хойзингер, генерал-квартирмейстер ОКХ генерал-лейтенант Вагнер, а также специально вызванные с фронта командующие армиями, наступающими на Кавказ и Сталинград, и главный адъютант Гитлера Шмундт.
Во всю длину огромного стола были аккуратно разложены испещренные сотнями цветных пометок и стрелок подробнейшие карты юга России.
Войдя в помещение, Гитлер сперва небрежным жестом отсалютовал всем собравшимся, а затем поочередно поздоровался с каждым по отдельности. При каждом рукопожатии он с располагающей улыбкой говорил нечто неопределенно приятное, но глаза его при этом смотрели в упор в глаза визави, напряженно и… неуверенно.
Перед ним была элита вермахта, кадровое офицерство, «неприкосновенная» германская каста. Многие представители этой касты носили фамилии с амбициозной приставкой «фон». Почти все – из старой доброй Германской имперской армии, в которой Гитлер дослужился лишь до ефрейтора и носил это солдатское звание с гордостью.
И даже сейчас, когда все эти генералы и фельдмаршалы стояли перед ним по стойке смирно, и с кажущимся неподдельным чувством глубокого удовлетворения, жали протянутую им руку, он, Адольф Гитлер, никак не мог избавиться от этого мерзкого привкуса собственной неполноценности, который он ощутил, стоя перед престарелым рейхспрезидентом фельдмаршалом фон Гинденбургом в день назначения его рейхсканцлером.
